Феофано улыбалась.

- Он все еще любит тебя, - тихо проговорила царица. – Тебя невозможно разлюбить. Так же, как и меня.

Феофано подняла голову – она нисколько не сомневалась в своих словах.

- Может быть, Фома и вовсе не хочет твоей семье зла… детей он точно обидеть неспособен. По крайней мере, причинить им зло своими руками.

Феодора слабо, недоверчиво улыбнулась.

- Ты знаешь, каковы мужчины, - продолжала царица. – Мой брат – наполовину женщина, согласно твоей философии: ты ведь учишь, я помню, что каждый человек состоит из мужчины и женщины в разных пропорциях и в разных своих свойствах. В противоположность Аристотелю, который полностью противопоставлял мужчину и женщину, как человека и животное, творца и материю, хозяина и раба! Я вместе с тобой понимаю природу власти и человека иначе, чем Аристотель, и иначе, чем христианские учителя: хотя христиане учились у греческих гинекофобов, а мы учились у тех и других, - в раздумье сказала лакедемонянка. – Я согласна с тобой в том, что в каждом человеческом существе могут встретиться самые противоположные свойства!

Феодора кивнула – удержавшись от слов, что никогда ничего не проповедовала. Со стороны видней, как она проповедует…

- Твое учение я во многом признаю - и патрикий тоже признает, - продолжила Феофано. - Именно по природе своей Фома так по-женски чувствителен и по-женски умен; по-женски же лишен страстности. Но мужскую его половину может зажечь столкновение с Леонардом: важно этого не допустить.

Феодора отняла у царицы руку и сложила руки на груди.

- И как? – сухо спросила она.

Феофано пожала плечами.

- Может быть, Фома сам избегает критянина, понимая, что может уничтожить этим все. Фома разумен в той же степени, в какой неразумен. Люди очень странные существа, - улыбнулась последняя лаконская царица. – Ни одного из нас никакая философская система не может вместить до конца… но мы продолжаем строить их. Может быть, человеческие существа существуют – и могут быть объяснены только в единстве противоречий разных учений.

Феодора вздохнула и, перебросив через плечо концы свободно подобранных на затылке темно-русых волос, накрутила их на палец.

- Как же быть с Александром? – прошептала она.

- Можно потянуть время, - отозвалась Феофано. – Думаю, брат этого и ждет от нас… и даже обрадуется, что мы так предсказуемы. Александр еще не завтра вырастет до Варда.

Феодора встала, пошатнув стул.

- Я должна ехать домой, - прошептала она, стиснув гнутую полированную спинку. – Я не могу думать, что Леонард…

- Успокойся! Если ты себя не выдала, Леонард ничего не узнает, пока ты не вернешься, - ответила Феофано: она также встала. – А если ты заспешишь и приедешь в таком виде, критянин сразу все поймет… или слуги!

- Магдалина точно поняла, - сказала Феодора.

Она посмотрела на госпожу.

- Ты думаешь, мне остаться до вечера?

- До вечера, и на ночь, как раньше, - кивнула Феофано. – Заодно и расспросишь Фому о жизни получше. Он, конечно, жаждет выговориться тебе так же, как мне… ведь у него никого нет, кроме нас, - покачала головой лакедемонянка.

Амазонки вернулись в гостиную к патрикию. Он поднял глаза со спокойным ожиданием – вернее, со спокойной уверенностью в их ответе.

- Мы пока повременим с решением, - сказала Феофано. – Феодора тебе не отказывает, но сразу согласиться не может: ты сам понимаешь.

- Я все понимаю, - ласково ответил Фома.

Феодоре стало страшно, но она заставила себя стоять спокойно. Московитка кашлянула.

- Фома, я останусь на весь день, - сказала она. – Может быть, ты хочешь еще поговорить…

- Если ты согласна меня выносить еще целый день, - патрикий улыбнулся одними губами.

Феодора укрепилась. Они ведь благородные люди!

- Ну конечно, - сказала она. – Я скучала, - прибавила она шепотом. Фома улыбнулся: он понял, что это правда.

Феофано громко хлопнула в ладоши: оба посмотрели на нее.

- Друзья, давайте поедим и выпьем, - сказала царица. – У нас всех уже в горле пересохло! Я прикажу подать сюда!

Феодора не спала полночи – Феофано, которая ночевала с ней, как всегда, когда они оставались наедине, не то спала, не то тоже бодрствовала и размышляла о своем, понимая состояние подруги.

Но когда московитка утром поехала домой, она была спокойна. Сделавшись воительницей, так просто своих навыков не потерять… раз сотворенному уже не сделаться несотворенным. Первые христиане отринули римских идолов и римские школы, а люди Возрождения отринули темноту, в которую мир погрузился после низвержения римских идолов… но после каждого отрицания мир и люди, населявшие мир, переходили в новое, опять утвердительное, состояние: состояние, заключавшее в себе все отвергнутое прежнее.

- Это нужно записать, - прошептала Феодора. – Как только я вернусь!

Она уже не думала о Фоме, горя жаром откровения.

Войдя в дом, умывшись и наспех проверив детей, она сразу же побежала наверх, в свой кабинет: в доме Флатанелосов у нее был собственный кабинет, как и у хозяина, где никто не смел тревожить госпожу.

Феодора поспешно записала свои мысли – и, перечитав, улыбнулась им.

- Плодотворно мыслить и познавать новое, творить новое своим познанием, – величайшее счастье человека, - прошептала русская женщина-философ. – Такое же счастье, как любить!

Когда Леонард вернулся, жена встретила его на пороге. Критянин обнял ее и долго не отпускал: Феодора молчала, уткнувшись лбом в его сильное плечо.

- Моро приглашают нас на бал, - сказал наконец комес, погладив жену по голове и посмотрев в глаза. – Конечно, с Мардонием и Рафаэлой!

Смятение, плеснувшееся в карих глазах Феодоры, ничуть его не удивило.

- Это нужно, - сказал критянин, прекрасно понимая, что жена может испытывать. – Мы совсем не живем светской жизнью… и уже стали подозрительны. Даже те дворяне, кто избегает света, а мы сейчас дворяне и никто иные… должны время от времени выполнять требования общества и давать возможность судить о себе. Италия более вольна, чем любая другая католическая страна, и управляется наиболее свободно: но даже здесь все вольности возможны только при выполнении условностей. Пусть хотя бы кто-то из греков выполняет эти условности за всех.

Феодора кивнула, думая о детях.

- Конечно, - сказала она.

Она едва заметно вздохнула с облегчением. Теперь можно будет ничего не придумывать.

Проклятая графиня!..

- Нас обещали познакомить с прекрасным художником, который напишет наши портреты. И Варда, - улыбнувшись, прибавил муж. – Я помню, что ты рассказывала о своем портрете, который остался в Константинополе… до сих пор жалею, что не видел его! Но думаю, что этот мастер напишет не хуже, чем Беллини!

Феодора поцеловала Леонарда.

- Не сомневаюсь, милый.

========== Глава 152 ==========

Бал в честь обручения младшей сестры Рафаэлы, Полиссены, с герцогом Сфорца, - человеком в два с половиной раза ее старше, но очень влиятельным и богатым, - должен был состояться в феврале, до начала великого поста: почти через месяц после приглашения, полученного Леонардом. На такие праздники приглашения рассылались заранее: чтобы гости приготовились со всем возможным тщанием и никто из них, упаси Господь, не оскорбил сиятельных взоров неподобающим видом. Этот бал был совсем не то, что маленькое семейное торжество, на котором юный македонец позабавил, а то и возмутил римскую знать своей наружностью, речью и манерами.

И до сих пор, конечно, Мардонию Аммонию было неоткуда набраться другого – он все месяцы после свадьбы с итальянкой не покидал провинции, как и его дядя со своей семьей. Дионисий Аммоний неприкрыто чуждался итальянцев, как когда-то его злосчастный брат расплевывался с ними в Константинополе. Но Валенту не пришлось жить среди католиков под католической властью.