Всхлипнув, Феодора шагнула навстречу своей возлюбленной, и они потеряли себя друг в друге.

Потом, когда они лежали в темноте рядом, Феодора прошептала:

- Удивительно, Леонард выгнал Мардония сразу же, как тот попытался покуситься на Микитку… а про нас он все знает, и прощает нам! И Мелетий тоже знает - и сам это нам предложил!

- Потому что наше дело совсем другое. Женщины переносят слишком много тягот от мужской любви и от детей, - спокойно проговорила Феофано. – Женщины имеют право насладиться друг с другом… А мужеложники, по большей части, только грязно развратничают, не думая о детях и женах.

Феодора замерла: такое не приходило ей в голову, хотя прозвучало очень верно.

Она приподнялась над своей госпожой, и они медленно поцеловались, наслаждаясь друг другом.

- Пойдем к детям, - прошептала Феодора.

- Сначала ты, я после тебя, - ответила Феофано.

* Под строгим надзором, опекой.

========== Глава 141 ==========

Они провели у Мелетия три дня – Мардоний после первого случая за обедом, казалось, не желал общества своих покровителей, но Мелетию несколько раз удавалось его разговорить и увлечь: обсуждали знаменитых в Италии поэтов и художников, мало известных в отставшей от века Византии, и философов-неоплатоников*, итальянских наследников античных учителей. Мардонию было далеко до хозяина дома и обеих женщин по образованности, но он был умен и оживлял их спор неожиданными мыслями. Конечно, молодой македонец прекрасно понимал, что от него многое скрывается, - но жизнь приучила его к тому, что все лгут всем… и научила скрытности.

Он еще несколько раз благодарил Мелетия Гавроса за заботу о своей будущности, улыбался и кланялся… а Феодора, посматривая на Валентова сына, думала, что эту женитьбу нужно устроить поскорее.

Нужно поскорее поймать юношу в сети, из которых он не вырвется: она понимала теперь, что такое итальянские семьи, из века в век укрепляющие кровные связи и обрастающие традициями, семьи, еще более могущественные, чем римская знать. Даже в Риме, где семейное начало было гораздо сильнее, чем в Греции, патрицианские фамилии не приобретали такой власти: потому что в Риме гораздо сильнее была власть государственная. А теперешняя итальянская разрозненность, - раздробленность, наступившая после падения Западного Рима, - была и великим злом, и великим преимуществом.

Нужно женить Мардония на девице Моро, чтобы смирить и его, - если до него дойдут слухи о смерти отца, - и Констанцию, и одновременно с этим заокеанских врагов. Кто только придумал так умно?

Неужели Фома Нотарас?..

Подозрение Феодоры, что Мелетий Гаврос мог у них за спиной встречаться с первым ее мужем, вдруг превратилось в уверенность.

А пока они не скучали – гуляли, беседовали, катались на лошадях, слушали музыку: у Мелетия оказались неплохие домашние музыканты, которые познакомили беглецов из Византии с разными родами итальянских песен, которыми славились торжества в больших патрицианских домах.

Его музыканты знали и греческие песни – Феофано несколько раз пела сильным чистым голосом под аккомпанемент лютни и арфы песни родины; Феодора присоединялась к ней, как помощница, подголосок… которая согласна быть прислужницей хоть всю жизнь, но сознает, что сама не менее своеобычна и важна, чем госпожа. Хозяин восхищался обеими артистками – и Мардоний тоже, хотя диковатый молодой македонец не был музыкален, как и его отец. Но в подобные минуты, глядя на подруг, Мардоний даже забывал, что привело их всех сюда – и кто он сам такой…

Мелетий Гаврос умел занимать гостей, не затрагивая по-настоящему их жизней и душ, занимать отвлеченными приятными предметами - великое светское умение!

После первого разговора о Валенте, который потребовал от обеих подруг напряжения всего ума и всей их изворотливости, Мелетий Гаврос больше не разговаривал о предателе сам: но гостьям было ясно, что, развлекая их разными благородными забавами, этот новый римлянин вынашивает решение о мести, как мать долгожданного позднего ребенка.

Весь последующий день подруги не затрагивали этой темы; но вечером второго дня, когда Мардония с ними не было, Феофано рассказала в подробностях о том, о чем умолчала вначале, - какие великие страхи и трудности юноша пережил в Константинополе и Каппадокии… сыну покойной Цецилии пришлось бежать и прикинуться утопленником, чтобы не подвергнуться насилию от бесстыдных турок, покровительствующих Валенту Аммонию.

Мелетий кивал вдумчиво и сочувственно – казалось, если прежде он и думал соблазнить юношу, сейчас киликиец оставил эту мысль. Он не хотел подвергать своего молодого подопечного и родича тому, от чего тот бежал в Италию. Тем более, что покушаться на Мардония Аммония теперь стало попросту опасно – македонец был не послушный юный слуга, и он мог обнажить против Мелетия Гавроса меч или нож или броситься в драку, не думая о последствиях!

Однако бояться за честь Мардония Феодора и Феофано вскоре перестали – Мелетий все внимание обратил на его отца: несомненно, к тому времени, как они собрались уезжать, решение относительно Валента окончательно созрело в голове киликийца.

И, может быть, Мардоний подозревал, что произошло между старшими женщинами и Мелетием за время их гостеванья, - но он смолчал и укрепился до самого конца. Он понимал, что его изменник-отец заслуживает казни, и даже самой позорной… и, возможно, Мардоний в потемках своей души даже одобрял Мелетия Гавроса за то, что хозяин сберег собственную его сыновнюю честь, обделывая такие дела за его спиной! И юноша понимал, что Валент – смертельный враг Леонарда Флатанелоса, главного их спасителя, отца и кормильца их семейства!

Конечно, все это было очень справедливо, - но никто не мог знать, какие плоды в конце концов принесут все ужасные семена раздора, зароненные в душу Мардония Аммония!

На прощанье хозяин велел еще раз вынести в сад лютню – и они спели вчетвером, усевшись на скамью у фонтана. У Мардония тоже оказался хороший слух и сильный молодой голос; а Феодора, глядя, как во время пенья горят глаза юноши и дрожит адамово яблоко на гордой шее, ловила себя на мысли, что все чаще представляет на месте Мардония его отца… каков бы был Валент, если бы научился всем греческим наукам и искусствам, как его облагородившийся сын! Каков бы был Валент, если бы они, македонец и московитка, могли любить друг друга, сделавшись друг другу под стать, забыв о царствах и войнах!

Но такого никогда не могло бы быть – Господь всегда знает лучше. Феодора перекрестилась, уронив слезу.

Сидевший рядом Мелетий, заметивший ее уныние, пожал ей руку и улыбнулся; он похлопал по ее руке, лежавшей на колене.

- Все будет хорошо, моя дорогая прекрасная госпожа.

Феодора посмотрела в его глаза – такие же умные и безжалостные, как у Феофано, - улыбнулась и кивнула. Пока судьбы мира в руках таких людей, она может улыбаться и смотреть в будущее.

Наконец, когда кони были уже оседланы и запряжены, служанки вынесли младенцев; подошли воины-сопровождающие. Марк еще некоторое время медлил, прежде чем сесть на свою лошадь, - и сел последним из всех. Мелетий оглядел могучего верхового лаконца, несколько мгновений смотрел ему в лицо снизу вверх – но когда повернулся к Феофано, был совершенно невозмутим. Феофано тоже.

- Я был счастлив принимать тебя, - тут лицо киликийца на миг изменилось, - василисса, - тихо закончил он.

Феофано кивнула и удовлетворенно улыбнулась.

- И я была счастлива твоим гостеприимством, - сказала она. – Мы все. Не правда ли?

Лакедемонянка взглянула на Мардония – очень выразительно. Юноша потемнел лицом, но никак не ответил.

Мелетий улыбнулся Валентову сыну – потом перестал улыбаться. Два дальних родственника, объединенных судьбою одной великой погибшей державы, долго смотрели друг другу в глаза.

- Я пришлю тебе письмо через неделю, когда отправлюсь домой в Рим. Будь готов, - сказал хозяин.