- Я так боюсь тебя потерять!

Феофано прижала подругу к себе и, уложив ее голову на свое плечо, чуткими пальцами повторила изгибы ее тела. Она чувствовала, как ее московитке этого хочется. Никакой мужчина не научится такой женской любви и взаимопроникновению.

- Я всегда буду с тобой, - прошептала гречанка. – Нас ничто не разлучит! Мы существуем, лишь пока отражаемся в глазах друг друга!

Они поцеловались – сначала по-христиански, потом в губы, долгим томительным поцелуем. Феодора ощутила дрожь и жар желания. Феофано немедленно передались ее чувства, и гречанка улыбнулась.

Феодора встала с ложа, справляясь с собой; переведя дух, она выглянула за занавеску. Там Микитка что-то рассказывал ее старшим детям, а Магдалина сидела с младшим на коленях. Феодора отпустила занавеску и села обратно к своей покровительнице.

- Метаксия, я не знаю, как быть с моими сородичами.

Феофано пожала плечами.

- Кто-нибудь из нас возьмет твоих тавроскифов к себе – или я, или… вы, - сказала она. – Какие могут быть вопросы? Мы приставим их к делу, как было здесь.

Феодора застыла, глядя на нее.

- И я буду… госпожой, боярыней над Евдокией Хрисанфовной?

- А что тут такого? – сказала Феофано. – Ты рассказывала, что в вашей стране даже знатные люди издавна попадали в рядовичи и закупы*, - Феофано говорила по-русски, и совершенно свободно: но в ее устах старинные названия прозвучали чуждо и враждебно. – Это различные формы рабства, из которого можно выкупиться по-разному… у нас проще: или свободен, или раб. А ты без всякого ряда или купы будешь благодетельницей для своих, у вас подобное тоже не редкость!

Феодора потрясла головой. Они с Феофано говорили чаще по-гречески, но нередко и по-русски; однако Феодора так и не привыкла к русской речи в устах Феофано – царица строила фразы совершенно не так, как московиты, и употребляла совершенно другие, чужеродные, слова: это был какой-то новый язык, враждебный русскому, с латино-греческим костяком. Язык, время для которого не наступило… и уже никогда не наступит: Константинополь пал!

Феодора и сама давно уже разговаривала по-русски как гречанка, не слыша себя со стороны! Ничего удивительного, что Евдокия Хрисанфовна так смотрела на нее, – она-то сохранила русскую речь в изначальной чистоте, как и себя самое!

- Мне их взять к себе – совсем другое дело, - сказала Феодора.

Конечно, Феофано прекрасно понимала, почему “совсем другое дело”, но ничего не ответила. Жизнь жестока; и даже тем, кто совсем к этому не склонен, приходится изменять себе.

Феодора опять встала с ложа и прошлась по ковру, с наслаждением и тревогой всем телом ощущая качку.

- Несчастный Фома, - сказала она, сцепив руки. – Я все время думаю о нем!

Феофано отвернулась.

- Уверена, что этого мой братец и добивался.

Лакедемонянка легла, согнув и разогнув сначала одну сильную ногу, потом вторую. Потом она выгнулась на своей постели, сцепив руки над головой.

- Ты помнишь, что в моей Лаконии издревле для мальчиков из благородных семей существовало военное воспитание, - сказала царица. – Из них делали мужчин, отсылая далеко от дома и подвергая суровым испытаниям! Может быть, мой брат наконец сделает из себя мужчину!

Феодора замерла.

- Так ты рада тому, что случилось.

Она почти ожидала этого.

Феофано опустила длинные черные ресницы.

- Случилось то, что должно было случиться. Плохо, когда двое мужчин делят женщину, особенно подобную тебе!

Феодора кивнула.

- Это произошло бы все равно, рано или поздно, - произнесла она. – И слава богу, что распря началась не в плавании!

- Моя умница, - ласково сказала Феофано.

И Феодоре стало жутко. Многие мужчины хотели обладать ею; но сильнее их всех ее ревновала и хотела ею владеть эта женщина. Подобные Феофано женщины постоянны и страшны в своей любви.

Феодора отвернулась, прикрыв ладонями пылающие щеки. Хотя чего, казалось бы, ей еще осталось стыдиться наедине с Метаксией Калокир!

- Я рада, что ты так думаешь о брате, - сказала московитка. – Если ты думаешь, что Фома собирается воевать с нами как мужчина, а не как политик!

Глаза Феофано стали пустыми, и на лице тоже выразилась тревога.

Она встала, потом вдруг подтолкнула Феодору сильными руками наружу, вон из их алькова.

- Иди проведай детей и своих московитов.

Казалось, Феофано не терпелось остаться одной, чтобы обдумать кое-что наедине с собой. Феодора низко поклонилась царице и покинула ее.

Она покормила сына, радуясь тому, что не забеременела снова; поговорила с Вардом, который опять спросил ее, где отец. Старший сын уже спрашивал об этом на Проте – и когда мать сказала, что отец уехал и вернется нескоро, Вард скривился, точно взрослый, которого пытаются провести, считая за глупца. Может быть, теперь мальчик надеялся услышать правду.

- Я не знаю, где ваш отец, - наконец честно ответила Феодора обоим старшим детям. – И не знаю, когда мы снова увидим его.

Вард кивнул.

- У нас теперь будет другой отец? – спросил он серьезно.

Феодора опешила. Леонард нравился ее старшему сыну, и они не раз увлеченно играли вместе, когда комес гостил у Нотарасов. Но Феодора до сих пор еще не успела задуматься, как скажутся на детях такие перемены в ее жизни.

- Твой отец – Фома Нотарас, - сказала она мальчику после долгого молчания. – Никогда не забывай этого! Но, может быть, комес Флатанелос теперь станет моим мужем.

Вард улыбнулся и кивнул, удовлетворенный тем, что ему отвечают как взрослому.

Когда мать хотела уйти, он вдруг окликнул ее.

- Мама, я тебя люблю, - сказал старший сын Фомы Нотараса. И, глядя в его карие глаза, проникновенные, как глаза комеса, Феодора поняла, что осталось недосказанным: сын любил ее, несмотря на все, что она сделала и намеревалась сделать.

Феодора крепко обняла и поцеловала Варда.

- Благодарю тебя, мой золотой.

Она долго держала мальчика в объятиях, а тот прижимался к ней с любовью, которая только окрепла за эти годы. Потом Феодора поцеловала сына еще раз и, погладив по голове, подошла к деревянной лестнице, которая вела наверх.

И вдруг страшное воспоминание овладело ею: Феодора вспомнила, как ее везли в Константинополь в трюме, и точно по такой же лестнице к пленникам спустился Никифор Флатанелос, ныне покойный доместик схол, флотоводец и работорговец…

Феодора оглянулась на альков, где сейчас Феофано предавалась важным раздумьям, и, схватившись за деревянные перила, стала подниматься наверх. Ей хотелось побывать на палубе и осмотреться; и, встретившись с Леонардом, спросить, где они сейчас и далеко ли еще до Италии.

Но ей не пришлось искать Леонарда. Московитка прикрылась рукой от солнца, совсем как тогда, когда ее, рабыню, выгнали на палубу дромона, - и вдруг комес, налетев со спины как ураган, обнял ее за талию. Он крепко прижался к ней сзади, оглаживая так, как это только что делала Феофано; и Феодора, откинув голову любовнику на плечо, ощутила страсть еще большей силы, но другого рода. Такой огонь не может пылать долго!

- Я уже так истосковался по тебе, - прошептал комес, жадно целуя ее в шею. – Если бы не этот корабль!..

Феодора повернулась к нему лицом, и они задохнулись в поцелуе.

- Леонард… милый, подожди, - прошептала она наконец. – Что ты делаешь! – ахнула московитка, когда любовник вскинул ее на руки.

- Поставь меня! – потребовала она почти возмущенно, глядя ему в глаза. Стукнула его крепким кулачком по спине.

Леонард смеялся.

- Слушаюсь, - сказал комес; и, поставив ее, в самом деле тут же посерьезнел и взял себя в руки. Да: это был настоящий водитель людей.

- Леонард, где мы сейчас? – спросила Феодора, осмотревшись.

Город давно пропал. Море вокруг было очень синее, такое же, как небо над головой, - только в греческой земле она видела такое.

- Мы все еще в Пропонтиде, держим курс на юго-запад - на Венецию, - ответил комес. – Скоро выйдем в Эгейское море, обогнем Балканы - Болгарию, Македонию… Пройдем мимо Крита, может быть, высадимся там, - счастливо улыбнулся флотоводец. - Если повезет с погодой, мы будем в Италии недели через две, самое меньшее.