Потом он встал, засунув большие пальцы за пояс, в котором зазвенел задаток.

- Мы согласны, господин!

Фома поднялся.

- Ну так едемте сейчас, - приказал он. – Огни Города видны даже в темноте! Ведь вы не ошибетесь?

Он направился к лодке, и его сообщники следом. Но когда они уже подошли к лодке, которую никто не охранял, меченый вдруг спросил патрикия:

- Эй, господин! А какую службу ты нам предлагаешь?

Он погрозил кулаком остальным, которые было заворчали. Жадность ослепила их, и они были короткомыслящими, как многие простолюдины и люди, зависящие от случая; но сейчас, под влиянием старшего, все вспомнили, что еще не обговорили с патрикием свою будущую службу.

- Вы поможете мне добраться до Италии, - ответил Фома. – Моя “Клеопатра” все еще пришвартована в Золотом Роге! И она сделана из северного дуба, гораздо прочнее этой галеры!

Он говорил сейчас наугад: “Клеопатра” действительно еще долго после завоевания Города дожидалась хозяина в порту, этого корабля там сейчас почти никто не знал, как и его хозяина, патрикия Нотараса, - но, готовясь к отплытию с комесом, Фома рассчитал свою команду! Они могли найти себе новое дело за это время… столько всего могло случиться!

- Вы ведь, конечно, умеете управляться с хеландией? – спросил патрикий матросов, поощрительно улыбаясь. – И путь до Италии вам знаком? У меня отличная команда, но ей нужны проводники… Ведь вы, разумеется, не раз плавали с комесом в Венецию?

Меченый старший усмехнулся: он приосанился.

- А то! – сказал он. – Приказывай, господин!

Фома кивнул и направился к лодке, сделав сообщникам знак. Он, конечно, знал, что польстил этим матросам безбожно: но такие люди ведутся на самую безыскусную лесть, и сейчас они были очень нужны ему. А оказавшись в Стамбуле, он сможет, пожалуй, нанять в команду и настоящих итальянцев.

У него все еще оставалось, чем вознаградить своих помощников, - а там… заплатит будущее.

Когда лодку оттолкнули от берега и Фома Нотарас остался один посреди моря с троими неизвестными критянами, сердце у него часто застучало и он покрылся холодным потом: только уже исполнив задуманное, он понял, каким опасностям себя обрек. Не схватят ли его тотчас же по возвращении в Стамбул? Но кто из турок – или даже людей Валента – может ждать от беглецов такого безрассудного шага?

А может быть, корабли Флатанелоса задержал не шторм, а городские власти, и теперь в Стамбуле все знают о его намерениях?..

Но повернуть назад было нельзя, как и показать свой испуг нанятым матросам.

Плыли они долго, и хотя им помогал попутный ветер, через час один из гребцов выдохся: и тогда патрикий Нотарас предложил его заменить. Ему уступили весло: с некоторым удивлением, но охотно.

Фома греб до самого Города, не жалуясь: он устал, но меньше, чем от него ожидали. Когда все вокруг привыкают считать человека слабым и никчемным, то становятся склонны к ослеплению и преуменьшают даже настоящие его достоинства…

Гребля отвлекала мысли и отгоняла страх.

Когда лодка причалила к берегу, еще не рассвело. В Золотом Роге было полно кораблей и рыбацких лодок, среди которых суденышко Фомы Нотараса сразу потерялось.

Пользуясь темнотой, четверо сообщников вышли на сушу и отправились на поиски “Клеопатры”, на которой всегда ночевал кто-нибудь из экипажа: чтобы не оставлять хеландию без присмотра.

Фома Нотарас скоро нашел и корабль, и экипаж: ему очень удивлялись… но и радовались тоже. Фома объяснил, что “Василисса Феодора” погибла, и всех, кто был на борту, разнесло в разные стороны. Он нашел случай спастись – и вынужден был вернуться назад…

Конечно, его кентарх и остальные сразу же заподозрили неладное; и они испугались за семью Фомы, которую искренне любили. Но спокойствие господина убедило их, что не случилось ничего непоправимого… и они знали патрикия Нотараса, поэтому не спросили ничего больше.

Их дело было слушаться, а не спрашивать, и его люди это понимали.

Никто еще не успел нанять людей Фомы Нотараса, и они признались, что, несмотря на полученный расчет, надеялись на встречу с хозяином. Он один из немногих истинно благородных греков, оставшихся в турецких владениях! Остальные – или турецкие прихлебатели и приспособленцы, или католические… или вообще, только плюнуть и растереть.

Фома рассмеялся: его слуги, как настоящие верные слуги и верные греки, превыше всего хвалили свое и своего господина, а прочие были хуже, только потому, что не были Фомой Нотарасом!

Он похлопал по плечу седовласого кряжистого кентарха, который когда-то вывозил на морскую прогулку его с женой и детьми.

- Поторопимся, мой друг, - сказал патрикий. – У нас много дел… и вокруг много великих опасностей!

Они экипировались через двое суток; и Фома Нотарас подрядил, кроме своих греков, двоих настоящих итальянских моряков, которые не знали, куда себя деть.

“Клеопатра” отвалила от берега – и направилась в Италию в обход острова Прота и других Принцевых островов. Фома был уверен, что к этому времени его кентарх уже догадался почти обо всем, что произошло между Флатанелосом, русской женой своего господина и остальными; но, конечно, старый моряк ни о чем не спросил.

Фома улыбался, облокотившись о борт и глядя на архипелаг, казавшийся единым островом посреди голубого моря, - и этот остров удалялся, пока не потерялся в дымке.

========== Глава 120 ==========

Когда галеры комеса Флатанелоса проплывали мимо Стамбула, Феофано стояла у борта, глядя на Город, и с нею Феодора: никто не препятствовал им. Ни один из московитов больше не захотел бросить на Стамбул прощальный взгляд… из всех русских рабов одной лишь рабе Желани Византия преподнесла великие дары, во много раз превосходящие ее потери.

Обе амазонки смотрели на Константинополь, пока Город не слился со своим полуостровом. Только Айя-София, Святая София, виднелась далеко, долго после того, как пропали из виду дворцы, и сады, и вражеские полумесяцы.

Наконец Феофано обняла подругу за плечи и увела с палубы. Они знали, где им находиться: в беседке, смежной с каютой кентарха, а ночью лучше спускаться в общее помещение под палубой, где были размещены остальные. Там для подруг было отгорожено собственное спальное место: Феофано настояла на этом, и комес быстро согласился. Он и сам лучше кого-либо другого понимал, что на борту не может повториться то прекрасное любовное помрачение, которое он пережил со своей подругой на Проте. Теперь Феодора принадлежала ему: но у такого обладания, как всегда у разумных и благородных людей, было множество ограничений.

Когда Феофано дернула за шнурок, придерживавший шелковую занавесь, и та отделила подруг от всего мира, Феодора села напротив гречанки и посмотрела ей в глаза серьезно и встревоженно.

- Чем мы будем жить? Мы еще почти не говорили об этом! Мы же все потеряли!

Лакедемонянка улыбнулась уголками яркого твердого рта.

- Ты не веришь своему возлюбленному?

Феодора медленно покачала головой.

- Я верю, что Леонард не бросит меня, - сказала она. – Но я не знаю, как он будет содержать меня и моих детей! Ведь он…

- Родич Никифора, которого он убил, - кивнула Феофано. – Критянин, мореход без подданства, а значит, морской разбойник… в Европе таких, как он, называют корсарами. И он хотел бы владеть тобой безраздельно, но оставит тебе свободу, потому что любит тебя!

Феодора грустно рассмеялась.

- А как будешь ты? Ведь у тебя тоже ничего не осталось?

- Кое-что осталось… и у тебя осталось, - заметила Феофано, касаясь амулета на шее подруги. – И если не хватит моего богатства, я возьму ссуду у Леонарда, - совершенно спокойно продолжила она. – Куплю имение, заведу хозяйство… где-нибудь в провинции, рядом с вами. Найду друзей, уехавших в Италию раньше меня. А года через три, пожалуй, смогу вернуть комесу долг! Было бы здоровье!

Феодора взглянула на белую прядь, змеившуюся в черных волосах Феофано; и вдруг, охваченная нежностью и страхом, пересела к гречанке на ложе и обняла ее.