Фома поджал губы.

- Ты сейчас хотела сказать, Метаксия, что без этого аммониевского мальчишки мы никуда не уедем!

Феофано улыбнулась с жалостливым пониманием.

- Да, брат, именно так. Если Мардоний жив, мы не можем его бросить: тем более, если он сбежал! Это очень храбрый поступок!

Патрикий вздохнул и прикрыл глаза ладонью. Он больше не возражал: скорее смирялся - перед фантазиями женщины, которая не видит настоящего положения дел.

- Так ты все же признала, что нам следует в конце концов бежать, - сказал он с горькой иронией: покосился на сестру и тут же опять отвернулся. – И куда, моя отважная спартанка? Твои достославные предки не рассчитывали, что будут делать, если останутся живы, - и в конце концов их обошли те, кто не столь храбр, но умеет рассчитывать: потому что ум изощряется только так! Это закон истории, сестра, – ловкие всегда побеждают… по крайней мере, чем далее, тем более, и будущее принадлежит именно им!

Патрикий улыбнулся: улыбка едва тронула уголки рта.

- Хотел бы я знать, о чем ты разговариваешь со своим Марком, когда вы не заняты любовью или войной! Твой постоянный, как солнце, обожатель способен связать хотя бы два слова?

Феофано яростно хлопнула ладонью по колену, глаза ее вспыхнули: а Фома рассмеялся, поняв, что задел больное место.

- Я не желаю говорить с тобой о Марке! Тебе не понять, - уничижительно прибавила царица.

Она взглянула на подругу.

- Вернемся к тому, что мы обсуждали.

Феофано хотела продолжить, но не смогла; неожиданно замялась под взглядом брата, прикрыв ладонями пылающие щеки. Упоминание о Марке растравило слишком многое в ее душе, и лакедемонянка вдруг словно сдала позиции.

- Может быть, ты предложишь, куда нам отступить, Фома?

Патрикий насмешливо поклонился.

- Охотно, моя госпожа. Мы можем бежать в Италию, куда бежали уже многие не столь героические наши соотечественники. И там, по крайней мере, еще остались места, где можно дышать и гулять! Хотя Рим загажен до крайности, еще больше Константинополя, - Фома усмехнулся. – Но все же не так, как Париж или Мадрид! Рим строили не дикари!

Феофано сдвинула брови и прикусила яркие губы. Но она не бранилась и не смеялась над такой мыслью.

- Ты хорошо сказал, - произнесла царица. – Но уплыть в Италию трудно… куда труднее, чем два года назад!

- Что же ты медлила до сих пор? – рассмеялся брат. – Ты ведь, помнится мне, уже тогда не воевала! Тебе хотелось покрасоваться перед умирающими, новая царица амазонок?

Феофано чуть не влепила ему пощечину за такие слова; чудом удержалась. Она вся раскраснелась, и Феодора поняла, что слова недостойного брата опять обернулись правдой: в самом глубинном их смысле!

Как же все-таки этот человек умен!

- Что ж, порешим на Италии, - заключила лакедемонянка.

Фома склонил голову. Несмотря ни на что, последнее слово в их собраниях всегда оставалось за нею.

- Будем обрывать связи… и налаживать новые. Я ведь знаю, что самое главное – нацелить мысль, - улыбнулась Феофано обоим родственникам; потом устремила все внимание на Феодору.

- А сейчас довольно об этом! Тебе нужно отдохнуть, любовь моя.

Феодора улыбнулась, ощущая и неловкость, и счастье: как всегда, когда Феофано называла ее таким нежным именем в присутствии мужа. Патрикий тоже мягко улыбнулся жене.

- Отдыхай и ни о чем не думай сейчас. Я велю принести Александра, но Магдалина присмотрит за ним.

Феодора кивнула.

Фома склонился к ней и коснулся губами щеки. Потом выпрямился – и вдруг опять показался Феодоре отстраненным; он кивнул сестре, и ромеи вдвоем быстро направились к двери.

Московитка простерлась на постели, ощущая, как загорелось лицо от обиды, – хотя ее никто не обижал, а только заботились всеми силами! Но она сейчас как никогда остро ощущала себя варваркой на заседании сената; повернулась спиной к двери, но до того, как задремала, уловила приглушенный быстрый разговор в коридоре.

Феодора прикрыла руками уши и зажмурилась, ощущая, как на подушку сбегают горячие слезы.

Однако ничего важного без нее так и решилось – хотя и, несомненно, решалось; но Феодора давно научилась читать по лицам своих покровителей. И они ее, конечно, давно не держали за дуру.

Феофано оставалась у Нотарасов, пока роженица не оправилась; и тогда они с Феодорой стали вдвоем гулять по саду, беря с собой ребенка. Маленького Александра всегда несла мать – но он и у нее нередко капризничал… Впрочем, за разговором они забывали обо всем, даже о сходстве мальчика с Фомой.

На второй день Феофано попутно заметила стрелы, торчащие в деревьях. А может – нет, наверное, она заметила их давно: и только сейчас нашла случай похвалить свою подругу, как делали все умные правители!

- Фома так и не приказал вытащить их? Деревьям ведь больно, - смеясь, заметила царица.

Феодора пожала плечами.

- Фома хотел, чтобы наш сад сохранил память о моем искусстве… Это лучшие выстрелы, остальные стрелы я выдернула.

Феофано понимающе кивнула. Конечно, ее умница-брат сочетал в этом признании восхищение с желанием уязвить: чтобы жена, глядя на раненые яблони, всякий раз вспоминала, что значит искусство убивать. Особенно - лук в женских руках!

Лакедемонянка вдруг коснулась ее локтя, заставив остановиться.

- Твой старший сын чудесно рисует, я уже хвалила его Фоме. Дромоны как настоящие – удивительно, что он мог запомнить: ведь видел своими глазами только один! По рисункам в книгах, которые вы ему читали, так не изобразишь!

Феодора улыбнулась, ощутив, как сжалось сердце: поняв, что это только предисловие. Феофано закусила губу и приставила палец к подбородку: ее глаза заблестели.

- Леонард Флатанелос здесь… я не хотела говорить при брате.

========== Глава 103 ==========

- Но как комес смог вернуться сюда? – спросила Феодора.

Она беспомощно огляделась, ощущая, как подкашиваются ноги; Феофано кивнула ей на скамью под деревьями. Подруги подошли к скамье и сели.

Феодора рассеянно подергала стрелу, торчавшую из седого яблоневого ствола над ее головой; все ее внимание было устремлено на царицу. Даже ребенка, лежавшего на другой ее согнутой руке, она перестала чувствовать.

- Как Леонард попал назад? – повторила московитка.

- Так же, как в свое время его родич Никифор, - сказала Феофано, улыбаясь. – Многие итальянские и другие европейские суда свободно входят в Золотой Рог – конечно, те, у кого уложения с султаном. Но у комеса здесь осталось слишком много врагов, и он принужден скрываться… Знаешь, что всего забавнее? – вдруг рассмеялась гречанка. – Что главные его враги – не турки, а греки: свои, предатели…

- Это мне понятно, - сказала Феодора.

Она очень пожалела, что не взяла с собой кормилицу: так дрожали руки, на которых спал Александр.

Хотя что за глупости – при таком разговоре не должно быть чужих ушей, даже если это испытанные слуги!

- Где комес сейчас? – спросила московитка.

- В Мистре, - Феофано склонилась к ней, - и я говорила с ним сама, во дворце деспота.

Феодора спрятала лицо в ладонях.

- Но зачем он здесь? Разве ему это выгодно?

- Многие люди руководствуются соображениями выгоды, и даже большинство, - согласилась Феофано. – Но Леонард не таков, потому ты помнишь и любишь его до сих пор… Однако он сейчас богат и свободен, Феодора, - и не думаю, что в своих странствиях комес сделался святым.

Феофано выразительно прервалась.

- Я понимаю, - сказала Феодора. – Но ведь он не…

- Он благородный пират! Да, комес похож на меня, потому нас и влечет друг к другу, и сводит судьба, - рассмеялась лакедемонянка.

Феодора прикрыла глаза.

- Он спрашивал обо мне? – прошептала она.

- Прежде всего остального, - серьезно ответила подруга. – Мне кажется, дорогая, что ты и была главной причиной, которая привлекла его сюда, домой… Я не хочу сказать, что Леонард непременно попытается похитить тебя, как Валент, - поспешно прибавила Феофано. – Но он, как и Валент, способен на длительную глубокую страсть, и страсть возвышенную: комес нашел в тебе что-то, чего не видел в других женщинах, и с этих пор стал твоим рыцарем. Или жрецом, - лукаво сказала царица. – Как тебе больше понравится.