Он плохо помнил бранные слова, которые мать раньше запрещала ему произносить; но и другие русские слова стали забываться.

Вдруг Иоанн почувствовал, что он не один – что кто-то внимательно смотрит на него и примеряет свою поступь к его шагам. Кто-то ему сочувствовал.

Иоанн вскинул голову, точно от удара; любое непрошеное внимание здесь сейчас казалось ему оскорблением. Юный евнух увидел женщину – да, рядом с ним, почти задевая его шелком платья, шла женщина в богатом одеянии с золотой каймой, в вышитом покрывале, опущенном на лицо; блестящие глаза ее были устремлены на него. Здесь, в свите василевса, было немало женщин, и некоторые, как и эта, покрыли не только волосы, но и всю фигуру; но ни одна из этих высоких жен не обращала на него внимания.

Его до сих пор только гоняли с пустяковыми поручениями томящиеся бездельем наложницы – некоторые сперва смеялись, дразнили его, а то и заигрывали, потому что раб был новый, юный и красивый; но Иоанн ни на что не отвечал. Он перенес несколько ударов от обиженных женщин, но потом его забыли и стали замечать не больше, чем других безбородых.

Только этого ему и хотелось.

Но сейчас, под взглядом неизвестной госпожи, он вдруг почувствовал сильное смущение – и желание, чтобы она открыла лицо или хотя бы заговорила с ним. Потому что он ощутил ее жалость к себе, а не охоту позабавиться человеком, христианской душой, - как здесь делали все.

Они вошли во дворец, и стража пропустила их, отдав честь императору. Незнакомка по-прежнему держалась рядом с Иоанном - и теперь ему стало понятно, что она хочет заговорить с ним; смущение евнуха сменилось испугом. Когда стража и другие свидетели остались позади, госпожа вдруг тронула его за плечо.

- Отойди со мной в сторону, - сказала она по-русски, хотя и с заметным греческим акцентом.

- Кто ты такая? – изумленно спросил Иоанн.

Спросил тоже по-русски, хотя был ошеломлен ее речью и не знал, что подумать.

Из-под вышитого покрывала раздался тихий смех.

- Что тебе до того, кто я? Здесь ты подчиняешься всем знатным, - сказала гречанка. – Идем со мной.

Иоанн ощутил стыд и гнев. Но, конечно, эта женщина была права; и он послушно отошел с ней к стене, где их скрыли тени.

А потом вдруг знатная госпожа положила руки ему на плечи и приблизила лицо; он различал под ее покрывалом только черноту волос и золото украшений. На него повеяло благовониями, как в церкви.

- Мальчик, я знаю, что ты очень несчастен.

- Я не мальчик! – воскликнул Иоанн, краснея от гнева; но и страх никуда не исчез, и смятение от близости гречанки и ее слов только увеличилось. Она засмеялась и потрепала его по плечу; рука была смуглая, теплая и, наверное, сильная.

- Я знаю, кто ты такой, - сказала она.

Вдруг женщина выпрямилась и открыла лицо. Она оказалась красивой и величавой, с золотыми подвесками у висков, с подведенными серыми глазами, которые смотрели на него почти с материнской нежностью. И с насмешкой, которой Иоанн никогда не видел у матери.

Гречанка еще раз склонилась к нему и погладила по щекам кончиками пальцев, нежными, как шелк.

- Я знаю, что ты безбородый раб, - прошептала она.

Иоанн чуть не задохнулся. Ему казалось, что он стал равнодушен к оскорблениям, – но теперь каждое слово неизвестной женщины возмущало его душу, как буря; точно его маленькой души было целое море…

- Раб - и что с того? – хрипло спросил он. – Тебе… Госпоже что-то угодно?

Гречанка положила ему руку на плечо. Она вдруг помрачнела.

- Я знаю, как тебе тяжело, - сказала она, и голос ее стал хриплым, как у него самого. – Знаю, каково так жить – когда никто не видит тебя, никто не хочет знать, чего хочешь ты, знать, что у тебя тоже есть душа…

Иоанн отступил.

- Что тебе нужно? – неприязненно спросил он.

Гречанка улыбнулась, ласково прищурив серые глаза.

- А тебе самому не нужно уже ничего?

Иоанн покачал головой. Он потупился, горячо молясь, чтобы все кончилось и эта женщина ушла.

Теплая рука опять погладила его по плечу.

- Они сделали тебя безбородым, - прошептала гречанка, - я знаю, что так они убивают все желания… Но ведь ты был сотворен мужчиной, и этого никому не изменить!

Иоанн ужасно смутился и рассердился сразу. Он шагнул к незнакомке, сжав кулаки; и знатная гречанка быстро отступила, точно испугавшись его пыла. Рассмеялась.

- Теперь я вижу мужчину!

Потом перестала улыбаться, хотя продолжала смотреть на него ласково, как будто познавая и поглощая глазами всего… как-то бессовестно смотреть. Иоанн еще больше застыдился; но ему вдруг очень захотелось удержать женщину, удержать этот ее взгляд.

А потом гречанка неожиданно спросила:

- Хочешь, я сделаю так, что тебя заметит император?

Иоанн вздрогнул и даже пошатнулся. Тряхнул русой кудрявой головой; нет, ему не мерещилось, и искусительница никуда не пропала.

- Зачем… Зачем я тебе нужен? – спросил он.

- Я сейчас увидела и пожалела тебя, - ответила госпожа. – Ты так юн, хорош собой, смышлен… Ты достоин служить самому василевсу!

Иоанн быстро заправил русые волосы за малиновые от стыда уши.

- Как ты узнала, что я смышлен… когда пожалела? - грубо отозвался он. – Ты ведь только теперь со мной говоришь!

Гречанка рассмеялась.

- И вправду смышлен.

Она склонилась к нему и легким, нежным движением обняла за плечи. Посмотрела в лицо.

- Ну, что скажешь, юноша? Хочешь служить василевсу? Ты сейчас не знаешь ничего и идешь, куда тебя тянут за твою веревку, - прошептала она. – А если постараешься, сможешь сделаться постельничим, будешь знать такие тайны, которых не знают даже сенаторы… даже советники императора…

Иоанн резко высвободился.

- Я тебе не верю, - сказал он. Евнух рассматривал узоры на полу, только бы не смотреть гречанке в лицо. – Ты смущаешь меня, ввергаешь в грех… и тоже хочешь тянуть за веревку, - прибавил он, взглянув на нее и тут же опустив глаза снова.

Она покачала головой.

- Русские люди - умные люди, я это знаю, - сказала искусительница. – Но я думала, что они еще и гордые, и смелые… Говоришь, я ввергаю тебя в грех? А разве не грех жить как безъязыкая скотина, забыв свой человеческий образ, образ и подобие Бога?

Микитка посмотрел на нее в упор.

- Я тебе не верю! Ты мне сейчас наплетешь чего угодно! – отрезал он. – Уйди… прошу тебя, - прибавил евнух, едва вспомнив, что говорит с высокой особой.

Гречанка сложила руки на груди, глядя на него с сочувственной усмешкой. Она не тронулась с места.

- Я знаю, что в городе у тебя есть мать, - сказала она.

Микитке стало жарко, в глазах потемнело.

- Как… Откуда? – прошептал он. – И что тебе до этого?

- Ну ты же видишь, что я большая госпожа, - ответила гречанка, все так же усмехаясь крупным ярким ртом и прищуренными глазами. – Я знаю много других больших людей. Твоя мать Евдокия служит у синьора Феличе, итальянского торговца… и как раз сейчас ее хозяин уехал в город Корон, что в Морее, по делам.

У Микитки задрожали колени. Он схватился за стену, и ощутил, как сильная смуглая рука опять поддержала его.

- Ты хочешь помочь нам увидеться? – прошептал он. – Но я не могу…

Голос его окреп, и он твердо закончил:

- Я не буду встречаться с матерью, она поймет, каков я стал.

Щеки его опять загорелись от стыда, но он опять прямо посмотрел соблазнительнице в глаза.

Та серьезно кивнула, даже не пытаясь его уговаривать.

- Встречаться не хочешь… но ведь ты хочешь, чтобы она была жива и здорова?

Микитка глубоко вздохнул, набираясь отваги и ярости.

- Ты грозишь моей матери?

Гречанка покачала головой.

- Я хочу ей помочь, - задумчиво ответила она, - взять под покровительство. Ведь мы с тобою одной православной веры, а ты знаешь, что за люди эти католики. Твоя мать сильная и честная женщина, но против их змеиной злобы она не выстоит… вы к такому не приучены и не можете привыкнуть.