Патрикий закрыл лицо руками.

- Император посылал меня на исповедь, - пробормотал он, - но я не исповедуюсь уже очень давно. Ты знаешь, почему.

Метаксия недобро улыбнулась.

- Не только поэтому, - сказала она.

Вздохнула.

- Но и поэтому тоже.

Они вдруг обнялись, спрятав лицо друг у друга на плече.

- Прости, - прошептала Метаксия, - я вспыхиваю, как порох!

Патрикий улыбнулся и поднес к губам ее смуглую руку.

- Твоего неугасимого греческого огня* порою так не хватает моим спокойным водам.

Метаксия улыбнулась со слезами.

- А ребенок? Надеюсь, вы осторожны?

- Я осторожен, - ответил Фома.

Оба понимали, что слова о наследнике от рабыни-славянки, сказанные в письме, только шутка – и скорее грустная, чем злая.

- Идем успокоим ее, - сказала Метаксия. – Бедняжка, должно быть, уже в слезах!

Но Желань не плакала. Когда ее хозяева вернулись, она подняла на них темные сухие глаза, только щеки жарко пламенели.

Господин сразу сел к ней, прильнул; и Желань прижалась к его плечу, но не заплакала, а только сжала его руку. Метаксия недобро улыбнулась, глядя на это трогательное обоюдное мужество.

- Ну просто Орфей и Эвридика, - пробормотала она. – Не оглянись, певец!

- Простите, что мешаю, - громко сказала патрикия.

Фома оторвался от возлюбленной. У Феодоры же сделались большие неподвижные глаза.

- Мне пора, - спокойно сказала гречанка.

Хозяин поднялся из-за стола, красивый, счастливый как никогда, несмотря на все житейские бури:

- Метаксия, тебе приготовили комнату! Останься у нас на ночь, уже поздно!

Гречанка покачала головой.

- Нет, мой друг. Я и не собиралась оставаться, ты же знаешь, - сказала она. – Не бойся за меня, я прекрасно доеду.

Она встала и сняла со спинки свободного кресла гиматий из прозрачной золотистой ткани, в который сама задрапировалась, сколов на плече изумрудной фибулой в виде совы. Одеяние, сквозящее, словно летний вечер, было светлее лица и рук гречанки. Один конец гиматия она набросила на голову.

Подойдя к двери, патрикия остановилась и обернулась.

- Фома, проводи меня!

Он уже спешил к ней, простерев руки, точно пытаясь остановить. Взяв его под локоть, гостья вышла. Желань встала из-за стола, но не последовала за ними – ее хозяевам нужно было поговорить наедине.

Метаксия прошла половину садовой дорожки, не сказав ни слова; она так спешила, что патрикий едва поспевал. Наконец он остановил ее, едва ли не силой.

- Успокойся, сестра!

Метаксия повернулась к нему. Она была тиха, против ожиданий, - но глаза блестели, и щеки порозовели.

- Милый брат, я в самом деле рада за вас. Рада за тебя, я и не думала, что ты найдешь свое счастье в русской пленнице!

Благородный муж обнял ее.

- Спасибо тебе. Да хранит тебя Господь.

Дальше они пошли не спеша – дошли до кустов, за которыми стояла богато изукрашенная бронзовая колесница, запряженная парой лошадей. Их стерег конюх, босоногий юноша с длинными волосами. Возницы не было.

Патрикия ловко вскочила в колесницу и сама приняла у слуги поводья. Патрикий шагнул к ней, почти наперерез.

- Стоит ли тебе…

- Стоит! – Метаксия замахнулась хлыстом, точно хотела огреть им хозяина; он быстро отступил.

Она взглянула на него сверху вниз: обожгла взглядом, точно лозняком непослушного мальчишку.

- Стоит ли тебе!.. – сказала благородная жена сквозь зубы и умело, по-мужски, хлестнула лошадей; кони прянули и помчали, и скоро колесница исчезла в облаке пыли, в огнистых сумерках.

Сзади на тропинке послышался топот женских ног, и Фома схватил за плечо Желань, которая едва не наскочила на него. Наложница тяжело дышала.

- Не хотела мешать… хотела увидеть, как она отъедет, - проговорила Феодора.

Патрикий посмотрел ей в глаза. Она была так красива, когда боялась за других, когда любила.

- Что ты?..

Между темных бровей славянки появилась складка.

- Мы ее так обидели, господи! Она вовек не простит!

“Пожалуй”, - мрачно подумал патрикий.

Обняв наложницу за талию, он повел ее в дом.

- Я так удивилась, когда увидела ее в колеснице, - взволнованно сказала Феодора, - а уж когда поняла, что она сама правит! Ведь это у вас нельзя?

- Это неприлично женщинам, - согласился Фома Нотарас. – Но на своей земле ей этого никто запретить не может.

Он оборвал листок с груши. Через несколько шагов прибавил:

- Как и на моей.

- Какая сила должна быть в руках, - восхищенно проговорила Феодора.

Фома рассмеялся. И вдруг легко поднял свою возлюбленную над головой; она счастливо взвизгнула, а он понес ее дальше, не опуская на землю.

- Не такая и большая сила, - улыбаясь ей, сказал грек. – Но женщина-возница должна быть очень сильна, ты права.

Феодора кивнула, рассматривая свои руки. На одной был шрам, точно ожог от веревки или ремешка, который быстро продернули через ладонь; и обе руки были исцарапаны.

- Верхом жене ездить тоже неприлично, - сказала она со вздохом.

Ромей поцеловал ее.

- Тебе я этого тоже не запрещу.

Он донес свою подругу до самого дома и поставил на ноги. Они посмотрели друг другу в глаза.

Их озарял добрый, домашний свет, но они не спешили входить.

- Мне страшно за госпожу, - вдруг сказала Феодора. – Она как будто добивается, чтобы ее все увидели… и наказали!

- Нет, - ответил патрикий.

Он крепко обнял свое утешение.

- Моя дорогая, несчастная Метаксия хочет, чтобы ее увидел Господь, - пробормотал он. – Чтобы Он взглянул на нашу землю хотя бы еще один раз.

* Принятое у византийцев античное наименование русских.

* Горючая смесь, применявшаяся в военных целях в средневековье. Впервые была употреблена в Византии в морских сражениях: точный состав греческого огня неизвестен.

========== Глава 11 ==========

Иоанн стоял, бесчувственно подпирая плечами велоколепную стену, к которой боязно было даже прикоснуться, и слушая ангельское пение – должно быть, то же видели и слышали русские послы, перенявшие Христа у греков, и казалось им, что они не на земле, а на небе. Но Иоанн оставался равнодушен и к пению, и к дивному творению зодчих Константинополя, и к блистательным церемониям, которые сейчас совершались перед ним и были исполнены самой высокой святости.

Император и его приближенные кланялись образам, прикладывались к ним, придворные причащались – василевс причащался раньше, в алтаре, - а Иоанн и другие безбородые стояли у стен: в ожидании мановения руки любой высокой особы, чьими безотказными орудиями они были. Иоанн иногда взглядывал на лица прочих евнухов, среди которых не узнавал больше ни одного русского, - скопцы избегали говорить друг с другом, как и делать что-либо самовольно. И русский пленник спрашивал себя: знает ли хоть кто-нибудь из них, что происходит перед их глазами во дворце, в соборе? Навстречу какой судьбе владыки ведут их - и весь греческий народ, точно волов?

Служба кончилась. Василевс, в голубых глазах которого все еще блестели слезы умиления, в последний раз перекрестился, поклонился иконам, после чего направился к выходу из Софии. Придворные и воины вышли за ним. Евнухи безгласными тенями отделились от стен и последовали за своими хозяевами.

Иоанн, как было ему привычно, шел, не приближаясь, но и не упуская из виду священную особу императора: на случай, если император вдруг удостоит его вниманием и отдаст какой-нибудь приказ. Но на это надежды почти не было.

Надежды – послужить лютому врагу?..

Иоанн уже сам не знал, чего хочет: все желание жизни, счастья, казалось, умерло в нем в тот день, когда его лишили мужества. Но сгинуть здесь, вот так, безымянным, обесчещенным…

Отрок сжал руки в кулаки и едва слышно выбранился на родном языке.