Гречанка улыбнулась.
- Особенно когда ее хозяина рядом нет.
Микитка еще раз вздохнул, теперь пытаясь успокоиться. Он понимал, что женщина, с которой он говорит, очень опасна и, должно быть, вынашивает какие-то неправедные замыслы… понимал и то, что она действительно угрожает его матери и ему самому: может погубить их обоих, если он откажется ей служить. И эта гречанка знала, что он достаточно умен, чтобы услышать ее угрозы.
- Что я должен сделать? – спросил он.
Благородная госпожа погладила его по голове, улыбаясь ласково и одобрительно.
- Очень хорошо, Никита, ты умный юноша, - сказала она. – Пока ты не должен ничего… только служи, как и служил, но держи глаза и уши открытыми. Когда ты будешь нужен, тебе скажут… и ты поймешь.
Она сощурила глаза.
- Я обещаю тебе, что ты войдешь в покои императора, станешь большим человеком… а я не забываю своих обещаний, - прошептала госпожа. Кивнула самой себе, потом еще раз взглянула на него. – Жди.
Она откачнулась от стены и хотела уйти, занавесившись своим покрывалом, но Микитка догнал ее и дернул за рукав. Это вышло очень неловко, но гречанка тут же остановилась, положив руку ему на плечо.
- Что тебе, Никита?
- Как тебя зовут? Кто ты? – спросил он быстро.
Микитка понимал, что он очень глуп сейчас: разве ему скажут! Но юный евнух не рассуждал: он не только боялся этой женщины, а его еще и влекло к ней, к первому человеку здесь, который говорил с ним, отверженным рабом, как с человеком. Первой женщине после своей матери…
И гречанка это поняла.
- Меня зовут Феофано, - ответила она. – Как одну императрицу, у которой было несколько императоров*…
Микитка опять ощутил страх, сжавший сердце и желудок; а гречанка рассмеялась и, еще раз потрепав его по волосам, скрылась в толпе других придворных.
Микитка встряхнул головой и осмотрелся, точно очнувшись от наваждения. Он бы поверил, что это дьявольский искус, морок, - если бы уже не узнал, каковы гречины. Не слышал ли их кто-нибудь?
Но знатные и простые греки вокруг разговаривали, не обращая внимания на русского раба. Как хорошо иногда быть рабом, которого никто не замечает!
Микитка опустил плечи и пошел в сторону гинекея, где служил постоянно, - там ему наверняка попадет от стражи за то, что шлялся невесть где… Конечно, сбежать он все равно бы не мог - куда, как, когда кругом враги и хозяева?
Вдруг Микитка ощутил тоску, подумав, что ему, должно быть, перепала последняя ласка в жизни – от этой гречанки, которая, наверное, хуже всех, кого он здесь видел. И тогда перепала, когда он перестал надеяться на всякое участие и любовь.
Он медленно прошел по багряному коридору – порфировые колонны и ковры были цветом точно кровь. “Должно быть, на таких и крови не видно”, - подумал евнух. Потом он приблизился к дверям гинекея, не поднимая головы.
Сбоку блеснули доспехи стражника-эскувита. Иоанн втянул голову в плечи.
Евнух услышал ругань, потом подзатыльник бросил его вперед, так что он чуть не влетел носом в приотворенные двери; едва удержавшись на ногах, Микитка встрепенулся и быстро обернулся на обидчика. В другой раз он стерпел бы и прошел, не сказав ни слова. А то только хуже изобьют.
Теперь же он воззрился в смуглое лицо, которое было так похоже на лицо его соблазнительницы, - все они тут одинаковы! Лицо грека вытянулось от удивления и насмешки под его взглядом.
- Ну, чего уставился, раб?
Микитка утер слезящиеся от боли глаза.
- Погоди ж ты! – сказал он по-русски. И быстро шагнул вперед, пока стражник не ударил его снова; хотя тот и не понял ничего.
Микитка отошел подальше и остановился, прижавшись пылающим лбом к холодному золоту стены. Он попытался осмыслить то, что с ним случилось сегодня.
Раньше вся его жизнь здесь была в том, чтобы терпеть… перетерпливать. Теперь он будет ждать.
Он не знал, лучше это или хуже, - но впервые за долгие недели плена почувствовал, что живет.
* Византийская императрица, супруга Романа II Молодого и Никифора II Фоки (X в.), по отзыву своего современника, историка Льва Диакона, женщина, “одинаково выделявшаяся своей красотой, способностями, честолюбием и порочностью”. Феофано вместе со своим любовником и сподвижником Никифора Иоанном Цимисхием стала во главе заговора против Никифора, который был зверски убит.
========== Глава 12 ==========
Фома Нотарас подал руку Феодоре, помогая ей выйти из повозки. Она могла бы выйти и без поддержки, но приняла руку хозяина и благодарно улыбнулась ему. Они остановились в виду большого поместья – за деревьями и пшеничными полями скрывался белый особняк, похожий на тот, что принадлежал патрикию: но это только на первый взгляд.
Грек и славянка, взявшись под руки, направились вперед, по дороге, вдоль которой, как часовые, стояли акации, сразу затенившие белые фигуры людей.
- Никогда не думала, что Метаксия захочет так оградить дорогу, - со смущенной усмешкой сказала Феодора, обернувшись на своего покровителя. – Она ведь порядка не любит!
- Эти акации сажал еще ее прадед, а она чтит его память, - сдержанно сказал ромей.
Феодора пожала плечами.
- Не знаю, господин… Была бы я на ее месте, я бы срубила все, что мне не по душе. У нее ведь нрав бурливый, а со смертью мужа и руки развязаны!
Ромей остро посмотрел на свою наложницу. Потом рассмеялся, хотя серые глаза блеснули неприязнью.
- Метаксия любит, чтобы деревья ее приветствовали, как императорская стража, - любит, чтобы порядок в имении соблюдали все, кроме нее… - ответил Фома. - Ей следовало бы родиться мужчиной!
Феодора улыбнулась.
- Ну нет, - ответила славянка.
А про себя подумала:
“Мужчина много чего не может, что может женщина, - спасибо и низкий поклон госпоже, что научила меня!”
Они в молчании шли по дороге прямо к дому. Их никто не приветствовал – но это было и неудивительно: они не предупреждали, что приедут. Фоме Нотарасу понадобилось навестить свою родственницу по делу, которого Феодора не знала, - наложница просила, чтобы он оставил ее дома, опасаясь гнева благородной госпожи, но патрикий не пожелал с нею расставаться.
“Сестре придется примириться с тем, кого я себе выбрал”, - сказал он.
Феодоре порою только и хотелось, что мирить этих благородных людей, у которых насчитывалось слишком много врагов, чтобы ссориться еще и друг с другом; но их нрав ей было не смягчить, а взаимных их дел и обязательств она до сих пор почти не знала…
Когда они приблизились к дому, патрикий нахмурился. Пока они шли, он замечал работников в поле, слуг; конечно, гостей могли не увидеть, но теперь это было подозрительно… и даже оскорбительно, как бы он ни поссорился со своей сестрой при расставании.
- Подожди здесь, - велел он наложнице и один поднялся по ступеням дома. Остановившись перед дверью, оправил свой гиматий и тунику, пробежав белыми пальцами по застежкам, лентам и складкам. Феодора до сих пор удивлялась искусству греков укладывать свои одежды по фигуре. Потом патрикий громко постучал в дверь медным кольцом-колотушкой.
Довольно долго ему не отвечали; Феодора разволновалась, а ее господин отступил, сложив руки за спиной. По движению его плеч под плащом славянка поняла, что Фома гневается. Но тут дверь отворилась с тихим скрипом.
Показался старик благородного облика, похожий на их собственного управителя. Несколько мгновений он смотрел на патрикия, словно бы остолбенев от изумления, - потом низко склонился перед нежданным гостем.
- Привет тебе, господин!
Однако войти он патрикия не приглашал, как и не спешил распахнуть дверь. Фома Нотарас схватился за дверь, словно бы препятствуя тому, чтобы ее закрыли:
- Что это значит, Сотир? Где госпожа?
- Госпожи нет, - ответил управитель.
Он расправил плечи, глядя патрикию в лицо. Старик был очень чем-то встревожен, и хотя боялся благородного мужа, было видно, что не впустил бы его, если бы получил такой приказ. Фома двинулся вперед.
