Он сжал губы и закончил:

- Убирайся назад в строй, к своим туркам, а не то я прикончу тебя на месте!..

Валент словно прирос к своему месту, к своему коню, побледнев еще больше; воины с обеих сторон замерли. Фома Нотарас, златоголовый, как херувим, ошибкой надевший шлем и панцирь, прикрыл глаза и прошептал молитву.

И тут в рядах ромеев произошло новое волнение; и через несколько мгновений из них вырвался кавалерист, поравнявшийся с императрицей и Дионисием.

- Ты что тут делаешь!.. – узнав всадника, крикнул до крайности изумленный и взбешенный старший Аммоний.

Но Дарий не слушал его: он поскакал прямо к отцу. Однако далеко от своих юноша отъехать не посмел и остановил коня, весь побелев, качаясь в седле. Но он твердо посмотрел в глаза отцу, собрав последние силы.

- Отец! Убей меня, прежде чем станешь убивать наших! – громко крикнул Дарий.

Феофано ахнула. Валент несколько мгновений смотрел сыну в лицо: мальчик был без шлема, и длинные черные волосы то относило ветром, то бросало снова ему в глаза. Но Дарий не отводил взгляда и сидел очень прямо.

А потом случилось невероятное: громко вскрикнули и турки, и греки. Валент хлестнул плетью коня и понесся прочь. Казалось… может, только показалось, что он махнул рукой на скаку; но в следующий миг сорвалась с места вся огромная азиатская конница, тысяча всадников. Турецкие конные лучники-сипахи вскинули было луки, но никто не выстрелил: слишком они растерялись.

Азиаты во главе с Валентом Аммонием помчались прочь, словно кочевники, не имевшие ни дома, ни закона, ни цезаря! Опомнившиеся турки выпустили им вслед несколько десятков стрел, и некоторые достигли цели; но остановить это бегство было уже невозможно.

Турецкая пехота дрогнула и словно сжалась после этого ужасного предательства: они сбились вместе, выставив копья. И тут вспрянувший Дионисий Аммоний закричал:

- Вперед, империя!..

- Вперед!.. – закричала и Феофано; и прежде, чем успела испугаться, без оглядки помчалась на врага следом за Дионисием и другими конниками, с легкостью сломавшими турецкий строй.

Феофано била копьем, потом поражала мечом с быстротою и яростью, которых до сих пор не подозревала в себе, хотя месяцами и годами воспитывала в себе воительницу-убийцу. Казалось, что конница греков, сотрясая землю, разверзла ворота в ад, выпустив тысячи демонов, которые вселились в воинов. Клит, осатаневший от крови, топтал падающих ему под копыта врагов; Феофано перестала сознавать что-либо, кроме неистовой радости убийства.

А потом конь под ней вдруг зашатался, передние ноги подогнулись; и Феофано упала под ноги своим же конникам. От удара о землю царица чуть не лишилась чувств; и когда сверху обрушилась туша мертвого коня, подумала: “Конец!”

Она вскрикнула, когда конский труп придавил ей ноги; попыталась приподняться, но тут же упала. Она и не почувствовала, когда ее успели ранить!

А потом царица ощутила, как ее вытаскивают из-под мертвого коня; и чьи-то железные руки возносят ее в седло, как сама она когда-то поднимала на спину Клита свою филэ!

Не понимая, свой это или враг, царица повисла вниз головой поперек седла, лука которого больно впилась в ребра; и наступила темнота.

Когда Феофано очнулась, голова ее покоилась на чьих-то коленях. Она посмотрела вверх, затуманенный взор прояснился – и увидела над собою Марка.

Он был весь в крови, может, и собственной; но несмотря на это, радостно улыбался.

- Ты очнулась, великая царица! Мы уже не чаяли…

- Перестань, - пробормотала Феофано, превозмогая боль во всем теле: она ощутила повязку, стягивавшую ребра. Боль, поднимавшаяся по ногам, говорила, что, кажется, она сломала по крайней мере одну ногу…

Феофано повернула голову и увидела тени, колеблющиеся на стенке шатра.

- Где я? И кто победил?

- Мы победили! Паша разбит наголову и бежал, - громко откликнулся другой голос: Фома!

У Феофано не было сил посмотреть, ранен ли брат; и она закрыла глаза опять.

- А Мардоний?

- Валент уволок его с собой, - мрачно ответил Марк. – Как и увел все главные силы Ибрахима-паши!

- А его дочери? А Феодора? – вскрикнула тут Феофано; от этого воспоминания она словно окрепла, и села, оттолкнув руки Марка.

- Мы послали к ним отряд – тотчас после битвы, уже три часа тому назад, - ответил помрачневший лаконец. – Мы надеемся, что Валент… Ему может быть не до того сейчас; наверное, нет - мы должны его опередить!

Марк сжал кулаки, словно ему совсем не так в это верилось, как хотелось бы.

Феофано прикрыла глаза левой рукой, которая болела меньше.

- А Дарий? – шепотом спросила она.

- Жив и невредим! Он в битве не участвовал, я прогнал его! – откликнулся Дионисий, сидевший рядом в молчании. У Дионисия были туго перевязаны грудь и правое плечо, он побледнел от потери крови, но улыбался: все же они одержали победу, на которую едва ли надеялись!

Феофано припала к груди Марка, позволив обнять себя, и обернулась к патрикию.

Он был тоже весь в крови, но как будто бы не ранен. Однако сидел так, точно терпел большую боль.

- А ты как уцелел, брат? – спросила Феофано. Ее действительно это изумляло.

Патрикий пожал плечами.

- Не помню… Кажется, меня сшибли с лошади, а потом меня завалило трупами.

Феофано засмеялась: глаза слезились, и она держалась за грудь.

- Уверена, что ты этого и добивался, братец.

Фома тоже засмеялся; но скоро смех прекратился. Им обоим сейчас было не до веселья.

- Только бы они успели! – сказала Феофано вслух то, что терзало всех в эту минуту.

========== Глава 78 ==========

Феодора, Кассандра и три младшие дочери Дионисия Аммония, - Дария, Кира и Ксения, - сидели все вместе в гостиной дома Кассандры, которую можно было бы назвать Магнаврой: велико-златой, как золотая палата императорского Буколеона. Они сбились вместе, потому что поодиночке переживать эти часы было невозможно. Здесь же были и дети московской пленницы со служанками.

Взаимное отвращение, которое могло существовать между женщинами, растаяло перед лицом ужасной опасности: но только на время. Две госпожи этого сборища, Кассандра и Феодора, лучше прочих понимали это: но сейчас, встречаясь глазами и видя бледность друг друга, улыбались одна другой.

Три девицы сидели поодаль, тесной группкой; Дария и Кира, четырнадцати и двенадцати лет, держались за руки. Дария была самой черной из них; у Киры оказались темно-карие глаза, как у славянки, и темно-каштановые волосы, а у одиннадцатилетней Ксении голубые глаза и каштановые волосы матери. Но все три, тонкогубые и тонкокостные, были хороши собой и похожи: их отличала не материнская стать, а восточная пугливость и застенчивость. В своих богатых платьях, многорядных жемчужных бусах они казались украшениями этой гостиной, выхоленными цветами… таких девушек гораздо более, чем богиням, хотелось уподоблять благородным, но неодушевленным предметам: материнская властная рука или рука властелина-супруга будет переставлять их с места на место, не возбуждая никакого протеста или вопроса.

Феодоре очень хотелось надеяться, что она ошибается, оценивая этих девиц.

Вечерело, и дочерям Кассандры пора было ложиться спать, чтобы не пошатнуть свое нежное здоровье, не говоря о малышах; но ни одна, ни другая мать не могли отпустить детей от себя. Чего они ждали? Никаких решительных новостей из лагеря повстанцев еще не долетало; но общее предчувствие согнало женщин вниз, в гостиную. Чувство объединяет женщин гораздо быстрее, чем разум - мужчин: вернее говоря, у женщин разум и чувство нераздельны…

Кассандра взглянула на Анастасию, клонившую темную головку к материнскому плечу, и сказала московитке:

- Уложи детей здесь, на диване! Ксения – встань, уступи место! – на одном дыхании велела она младшей дочери.

Ксения, которая сама уже засыпала, свернувшись клубочком в углу дивана, вздрогнула и проснулась. Она встала и уступила детям место, не сказав ни слова. Видя ее потупленный взор и сложенные руки, Феодора вспоминала Дария – и думала, что эта покорность может таить под собою что угодно…