Лакедемоняне улыбнулись, посмотрев друг другу в глаза.
* Титулование военачальников у турок.
========== Глава 77 ==========
“Жена!
Завтра утром нам предстоит сразиться с Ибрахимом-пашой. Я пишу тебе вместо сестры, как видишь, - ее государственный ум слишком занят для любовной переписки. И ей вместе с Дионисием предстоит командовать нашим могучим воинством в восемьсот человек. Тот солдат, который привезет тебе это письмо, - самый счастливый из нас, потому что его не ждет завтра безвременная и бессмысленная смерть.
Видишь, я пишу тебе, потому что не могу уснуть; но как только брошу перо, наверное, засну как убитый. Смейся, Феодора, - это и вправду очень забавно!
Но в эти часы я хочу побыть с тобой: по древнему обычаю, осужденному на смерть не отказывают в последней просьбе. Надеюсь, хотя бы сейчас ты думаешь обо мне, а не о ней!
Думаю ли я, в самом деле, что нас разобьют? Может, и нет, - может, сражение вовсе не состоится, если дрогнет Валент, верховный военачальник Ибрахима-паши. Я уже сказал, что у паши две тысячи под началом, считая тысячу конников против наших трехсот? Впрочем, это неважно. Я буду в первых рядах, в кавалерии, - а какой я воин, ты знаешь.
Боюсь, однако, что мою сестру убьют еще раньше. Наша царица слишком отчаянна: а такая лихость, когда за нею не стоит настоящего опыта, может сослужить самую скверную службу. Помнишь, как мы с тобой учились плавать, и ты едва не досталась акулам, заплыв слишком далеко? Метаксия вроде тебя, только гораздо хуже: она полезет в гущу битвы, уверяю тебя, и быстро погибнет, если только кто-нибудь находчивый и преданный не оттеснит и не прикроет ее! Может быть, ее лаконец!
Dixi, больше у меня не осталось слов. Может быть, мы еще встретимся на этом свете, - не знаю, будешь ли ты рада, а для меня это окажется самым великим утешением. Что бы ты ни думала, я всегда тебя любил.
Пожалуйста, сбереги наших детей. Хотя об этом я мог бы не просить.
Надеюсь, что тень Льва Аммония простила меня! Самое время об этом серьезно задуматься. Хотя, как мне представляется, мы полностью искупили свою вину, а за кровь его заплатили с лихвой!
Обнимаю тебя и целую. Помни Фому Неверующего, если спасешься, - Фому, который всю жизнь делал все, что мог: не больше, но и не меньше”.
Гонец, спешившийся для короткого отдыха, закончил читать письмо патрикия, в которое ненароком заглянул – и так и не смог оторваться, не дочитав. И когда закончил, не чувствовал никакой вины за это.
Солдат посмотрел на своего коня, щипавшего траву в стороне, потом опять на письмо – и сплюнул.
- Нет, ей нельзя получить такой привет, - прошептал грек. – Еще ничего не решилось, а этот трус уже похоронил себя и нагрузил своими страданиями женщину!
Он поджал губы, вспоминая намек на преступление против семьи Аммониев в конце послания: хотя сейчас сводились все счеты, в этом патрикий был прав. Как и в том, что завтра гонец волей-неволей избежит безвременной смерти.
Солдат посмотрел на светлеющий восток: нет, вздумай он сейчас вернуться, прискачет только к концу битвы! И госпожу Феодору в самом деле следовало оповестить.
Грек разорвал письмо в клочки и пустил их по ветру.
- Поплакался бумаге – и ладно, - пробормотал он. – Глядишь, еще и расхрабрится к утру, все может быть!
Он вскочил на коня и, пришпорив его, погнал скакуна вперед, к дому Кассандры.
Взошедшее солнце зажгло сотнями огней сотни шлемов и панцирей. Две армии построились друг напротив друга на равнине – маленькое против турецких сил греческое войско теперь, когда его оставили почти все азиаты, казалось гораздо более единородным и сплоченным.
Фаланга стояла сомкнутыми рядами, щит к щиту, взирая перед собой с угрюмой и возвышенной горделивостью. Впереди, с правого и левого фланга, построилась кавалерия – цвет и ударная сила византийского войска. Казалось, что у этих бойцов одна душа на всех: во много раз более мрачная, сильная и грозная, чем был каждый воин в отдельности.
Впереди всех на черных конях красовались царица и Дионисий Аммоний – гиппарх, начальник конницы, как он назывался в память о непобедимых македонцах.
Дионисий был мрачен, но спокоен: и видно было, что он, сколь ни мало надеется на победу, до последнего часа не изменит себе и будет разить врагов все с тем же великим искусством и беспощадностью. Феофано же была бледна и совсем не спокойна: казалось, ее подстегивают сразу и страх, и ярость. Подведенные черным глаза василиссы в прорезях шлема ярко блестели, как в лихорадке.
Марк, восседавший позади нее на том же огромном рыцарском коне, которого добыл у турок и успел полюбить, не спускал глаз с повелительницы.
Турецкое войско – вернее сказать, войско, набранное из разных частей и у разных народов, - наконец рассмотрело и признало женщину во главе греческой армии: ропот волнения, изумления пронесся по рядам.
Турки, в чалмах и хлопковых халатах под доспехами, показывали на Феофано друг другу, суеверно восклицали и толкали друг друга под локоть; конные турецкие рыцари, сипахи, тоже переглядывались и переговаривались в изумлении. Азиаты, значительная часть которых служила у Феофано под началом Валента Аммония, - в таких же халатах, но раскосые и с узкими длинными бородами, - остались более спокойными, успев хорошо узнать греческую воительницу. И все равно – великая сила Ибрахима-паши не производила впечатления целого, а нестройной орды, волнуемой и раздираемой разными страстями.
Валент Аммоний восседал на черном коне впереди турецкой армии – но в стороне, намного дальше от центра, чем Феофано и старший брат.
Феофано высмотрела горящим взглядом изменника, обвела глазами турок, ища пашу, - и вдруг, ударив пятками коня, поскакала вдоль рядов, своих и противника.
- Эй, Ибрахим-паша! – пронзительно крикнула царица на всем скаку; поднеся к губам левую, свободную, руку, она свистнула, и конь под нею поднялся на дыбы. Турки и азиаты закричали.
- Ибрахим-паша! Жирный трус, который спрятался за спинами своих воинов! – крикнула Феофано, заглушая шум. – Ты хвалился, что победишь меня в бою, не правда ли? Ну так выходи, я готова!..
Несколько мгновений над полем стояла звонкая тишина – а потом турки завопили, заколотили мечами и копьями в щиты и затопали ногами так, что чуть не оглушили и врага, и друг друга. Оскорбление, нанесенное великому вождю турок, многократно умножилось тем, что выкрикнула его женщина: и никто уже не видел правды в ее словах, если даже правда и прозвучала.
- Потаскуха! На кол ее, в яму с дерьмом! В змеиную яму! – летели угрозы со всех сторон; царица даже прикрылась от них щитом.
Марк задрожал и побагровел, стиснув зубы. Но тут вопли турок стихли: Валент Аммоний вскинул руку и выехал вперед. Он внедрил в турецкое войско дисциплину, его почитали и признавали в нем сильного вождя. Азиаты при виде Валента приветственно ударили в щиты.
Валент мрачно и значительно улыбался, глядя прямо на Феофано. Он был немного бледен, как и императрица, но полон решимости. Когда он остановился, противники посмотрели друг другу в глаза.
- Ты желаешь устроить поединок военачальников перед войском? Это славный древний обычай, - сказал черный кентарх. – Я верховный военачальник Ибрахима-паши, и я принимаю твой вызов вместо него!
Феофано словно бы дрогнула, когда смерть предстала ей при свете дня, в образе этого безжалостного восточного воителя; но тут же царица кивнула. Кто-то сзади услужливо сунул ей в руку копье.
При виде этого у Дионисия вздулись желваки на скулах и засверкали глаза; и вдруг он выехал вперед, заслонив собою царицу.
- Еще более древний и славный обычай – убивать предателей без суда и чести! - громко сказал гиппарх греков, впиваясь взглядом в лицо Валента. – И ты забыл поставить нашей царице условие, которое решило бы исход сражения в случае ее победы: таковы правила поединков вождей! Но никаких твоих условий мы не принимаем, и честных поединков с тобой быть не может, изменник!..
