Подлетев к крыльцу на своей стремительной и могучей черной лошади, Феофано резко остановилась; конь, заржав, встал на дыбы, и Феофано издала боевой клич, ужаснувший московитку. Феодора до сих пор не могла вообразить – и даже теперь не могла знать, как изменилась ее старшая подруга…
В следующий миг железная рука подхватила ее и вознесла высоко в воздух; Феодора вскрикнула и вцепилась в луку седла, поняв, что очутилась верхом на лошади Феофано. Царица, жарко дыша ей в висок, схватила ее поперек пояса.
- Держись! – выкрикнула она.
Конь понес их широкой рысью по кругу; потом встал на дыбы и закружился на месте, повинуясь своей госпоже: как она управляла животным, пятками ли, коленями или руками, Феодора не понимала. Она откинулась на грудь Феофано, казалось, слившись в одно существо с госпожою и с лошадью. Конь опять опустился на передние копыта, и Феодора в восторженном ужасе, обеспамятев, припала к его шее, едва не слетев на землю: только потом она поняла, что Феофано надежно держит ее.
Потом Феофано спустила задыхающуюся московитку с коня и лихо улыбнулась подруге сверху вниз:
- Так бы и умчала тебя! И кто бы нас остановил!
Воины – и Нотарасов, и Феофано – разразились восторженными кликами, свистом, рукоплесканиями. Захлопал в ладоши и Дарий Аммоний – высокий черноглазый мальчик, гибкий, как лоза, в дорогом доспехе, выкованном точно по его неразвившейся фигуре. Могучий лаконец Марк – тоже верховой, красивый и седеющий – не хлопал, но смотрел на Феофано как на свое божество.
Валент Аммоний, сделавшийся и темнее от солнца, и краше за те месяцы, что Феодора не видела его, только посмеивался, сидя немного в стороне от всех на своем черном коне – таком же, как у Феофано.
Фома Нотарас, наблюдавший выходку сестры с открытым ртом, первый нашел, что сказать. Он пригладил волосы, улыбнулся и шагнул к Феофано.
- Приветствую грозную Ипполиту*! – сказал он. – Сама царица амазонок пожаловала к нам!
Он улыбался, но глаза были холодны: когда Феофано сделала такую прилюдную непристойность с его женой, схлынула радость встречи, и вернулось все то, что разделяло их. Феофано, сидя на своем коне необыкновенно прямо, смотрела на брата сверху вниз как на чужака, как на врага… с ревностью, будто он забрал у нее то, что принадлежало ей по праву.
Патрикий поглядел на раскрасневшуюся жену.
- Или это не Ипполита? Аталанта*? – спросил он; потом закусил губу, и в глазах появился насмешливый блеск. Фома перевел взгляд с жены на Метаксию. – Ах да! Я забыл, сестра, что тебя теперь следует величать Александром Македонским! – закончил патрикий, усмехаясь.
Повисла угрожающая тишина, которая могла разрешиться чем угодно.
Валент Аммоний открыто засмеялся; кое-кто из солдат заулыбался тоже, но по большей части греки смотрели серьезно и уважительно на воительницу – и осуждающе на патрикия.
“Как хорошо, что эти воины неученые”, - подумала Феодора, замирая при мысли, как ответит на такое приветствие ее подруга.
Но Феофано невозмутимо и ловко спешилась; она улыбалась брату. Гостья подала ему руку, и он поцеловал ее и поклонился, как старшей по возрасту и положению.
Потом они обнялись и долго не размыкали рук, похлопывая друг друга по спине. Когда брат и сестра разомкнули объятия, то улыбались с одинаковым чувством; но взглядами они пообещали друг другу долгий пламенный разговор без свидетелей.
Феофано сняла шлем, и его с поклоном принял один из воинов; она утерла пот со лба и вздохнула.
- Ну, славен будь Христос! – сказала она. Посмотрела на Феодору. – Дорогая, прикажи приготовить мне ванну! Не помню, когда мылась в последний раз!
- А глаза накрасила, - заметил брат, тонко и мрачно улыбаясь; он хотел было вмешаться, разлучить жену с ее соблазнительницей, но потом подумал, что если займется Феофано сам, жена останется с Аммонием. Фома кивнул Феодоре, давая разрешение позаботиться о гостье; и они дружно и быстро ушли. Проследив за ними взглядом, патрикий заметил, как Феофано несколько раз пошатнулась, а Феодора поддержала ее.
Он мрачно отвернулся и занялся другими гостями.
Феодора сама вымыла гостью, и сделала это куда охотнее, чем прислуживала мужу. Она насчитала на теле царицы куда больше шрамов и кровоподтеков - и испытала сразу и боль, и гордость.
Потом она заметила, что Феофано очень окрепла – гораздо более, чем окреп в лагере повстанцев муж: ноги и руки даже чересчур развились, чтобы считаться красивыми у женщины. Но в Феофано это было прекрасно, лучше и желать нельзя.
Под конец Феофано подставила Феодоре голову: лукаво прибавив, что предпочитает мыть волосы сама, но прикосновения подруги слишком приятны, чтобы отказаться от них. Порозовевшая Феодора вымыла тяжелые черные волосы царицы душистым мылом и сполоснула лавандовой водой. Потом умастила повелительницу маслом.
Феофано, счастливая и освеженная, притянула хозяйку к себе и звонко расцеловала в обе щеки.
- Я бы тебя не выпустила отсюда так скоро, но гости ждут! И мой любимый вороной, Клит*, - я не доверяю его никому!
Феодора с нежностью и смущением сразу обняла подругу за шею.
- Но ведь мы не можем продолжать так до самой…
- Можем, - оборвала ее Феофано, посуровев. – Смерть очень близка к нам, дорогая, - ты еще не ощутила так, как я, ее круженье над людьми!
Она вдруг прикрыла лицо концом покрывала, в которое завернулась.
- Мы потеряли почти сотню человек… от истощения, несчастных случаев и болезней, без единого боя, - шепотом сказала царица. – Их смерти на мне.
Потом ее голос опять стал громким, серые глаза заблестели и она улыбнулась своей филэ:
- Но я отвечу за все. И еще скажу – тревожное известие, которое я должна донести до всех вас: если Валент не сделал этого первым. Но не должен: пока он со мною, он подчиняется мне… прежде всего, в том, что касается переговоров.
Феофано уже одевалась: быстро, по-солдатски. Феодора поклонилась ей и хотела уйти, но царица задержала ее: схватив ее за шею, она запечатлела на губах подруги короткий поцелуй и первая покинула баню.
В скором времени все собрались внизу в столовой, на праздничный ужин. Праздничный, несмотря ни на что, - ведь они все были живы, были вместе! Разве одно это уже не великое торжество?
Фома Нотарас, одетый в нарядную белую тунику с золотой окантовкой, которая необыкновенно подчеркивала его изящество, сам разлил в дорогие стеклянные кубки гостей вино. Сейчас он искренне улыбался всем, считая и Валента Аммония с сыном Дарием, - и те так же искренне улыбались в ответ: товарищи, боевые товарищи, несмотря ни на что! Самая великая драгоценность друг для друга!
Они чокнулись, выпили за здоровье друг друга, за храбрость и стойкость, которую, по мере сил, проявили все.
Потом слово, с позволения хозяина, взяла Феофано.
Воительница встала со своего почетного места. Она тоже оделась в белый, радостный наряд; но была мрачна.
- Друзья, я должна назвать вам истинную причину роспуска войска и моего возвращения. Нашего возвращения, - поправилась царица, взглянув на Валента. – Конечно, мой брат знает, что мы издержались и временно упали духом… но это обычное дело, потому что война – самое почетное, но и самое утомительное из всех занятий человека, требующее высочайшего подъема телесных и душевных сил.
Она улыбнулась с гордостью за себя и всех товарищей, кто мог собою гордиться. Взглянула на Валента: тот почтительно склонил голову, в этот раз без всякой насмешки.
Феофано сцепила на животе руки: поиграла пальцами, ногти которых были опять ярко накрашены.
- Мы услышали о чуме, разразившейся на севере. Но это не просто болезнь. Мои разведчики донесли мне, что сподвижники султана Мехмеда готовят против нас подлый удар: к нам зашлют смертельно больного человека, чтобы тот своей гибелью уничтожил всех нас… И попал в магометов рай, конечно! Видите, как это просто?
Феофано улыбнулась и обвела горящим взглядом остальных, словно призывая всех восхититься султанской изобретательностью.
