- С западными рыцарями, хотя им и куют новейшее вооружение, мы вполне можем потягаться, - наконец задумчиво ответил патрикий. Теперь он вспоминал и свои несчастливые европейские связи – без сомнения. – Европейские царства все на одном пятачке… они трутся своими границами и соперничают друг с другом в силе; но уравнение в силе часто означает не общие преимущества, а общие неудобства… Ты знаешь, как тяжел для лошади рыцарь-латник? Как он неповоротлив в бою, хотя и защищен от ударов со всех сторон? И полный доспех рыцарь не может сам ни надеть, ни снять.
Патрикий улыбнулся жене.
- Они, случается, закованы в латы сутками, - сказал он. – Уж на что у нас в лагере тяжелый запах… но католические лагеря магометане находят без всяких разведчиков!
Поняв его мысль, Феодора звонко рассмеялась.
- Боже упаси меня когда-нибудь сойтись в поединке с рыцарем, - улыбаясь, прибавил ромей. – Я скончаюсь на месте раньше, чем он поднимет свой меч!
Они засмеялись вдвоем.
Потом Фома прибавил, серьезно и озадаченно:
- Странно, однако, что рыцарский доспех так усложнился и потяжелел именно сейчас! Ведь, казалось бы, пушки…
Феодора пожала плечами.
- Мода часто неразумна, муж мой. И военная мода тоже - тем паче, что она военная! Люди просто подражают друг другу и соперничают… а чем это кончится, никто не задумывается!
Они долгим взглядом посмотрели друг на друга, поняв, какую страшную мысль высказала московитка.
Потом Феодора спросила:
- Ты сам уехал? Метаксия легко тебя отпустила?
Он поморщился.
- Легко… мы, в сущности, решили это давно. Я отдал ей все, что могу; ты, конечно, знаешь…
Феодора кивнула: ей ли не знать! После первого же письма Феофано она самолично объездила все их имение, несколько деревень, и поговорила чуть не с каждым солдатом из тех, что не забрала царица. Кроме небольшой охраны самих господ, Феофано оставила им только калек и больных.
- Ну а сам я не воевода, - прибавил муж, улыбаясь; теперь он смотрел на жену открыто и лукаво. – Той науки, что я постиг, предостаточно!
Феодора опустила глаза, на душе стало холодно.
“Хотела бы я знать – когда ты собрался удирать? – подумала она. – И дождешься ли ее гибели?”
Если даже муж бежит, она останется с Феофано до конца. Может быть, Феофано тоже побежит в конце концов: она не Константин и не мужчина! Но Феофано сделает это в числе самых последних.
* Архитектурное украшение в виде орнамента из листьев, любимое греческими архитекторами.
========== Глава 64 ==========
Летние дни побежали, как древние греческие гонцы-бегуны, состязавшиеся друг с другом в скорости: с приездом мужа время, казалось, убыстрилось, как будто убыстрилось стремление империи к падению. Феодора крепилась, как крепилась ее великолепная подруга, - но Феодора ощущала себя уязвимой как никогда, полной противоположностью Феофано.
Они с мужем жили мирно – Фома, навоевавшись, истрепав свое тело и душу сверх своей меры, сделался ласков и тих, больше прежнего: однако теперь он поглядывал на московитку с еще большею снисходительностью, точно узнал такое, чего ей никогда не узнать. Он стал прежним хорошим любовником – особенно когда смягчил свою кожу маслами, которых недоставало в мистрийском лагере.
Но их близость, хотя и приносившая обоим удовлетворение, сопровождалась куда более острым подспудным страхом… точно тревожным запахом неизвестного источника, который не могут заглушить никакие благовония. Фома чувствовал свою жену, как себя, - и, после первых дней вместе, стал приходить к ней реже. Феодора не скрывала, что рада этому.
Оба с нетерпением ждали писем – Фома даже сам посылал в лагерь вестника, забеспокоившись за сестру, точно бросил ее без присмотра. И в самом деле: каков бы он ни был, он ее родственник-мужчина, а значит, в глазах всех греков и варваров, - ее заступник и ответчик. Нет его – и Феофано куда более уязвима, как бы ни умела она сражаться…
“Вот почему он оставался там так долго, - с поздним пониманием и благодарностью к мужу думала Феодора. – Он берег ее, он для нее сносил все насмешки и боль, потому что знал, как важно ему быть рядом с сестрой, чтобы беречь ее доброе имя – и ее саму от посягательств!”
Письма Феофано сделались короткими, сухими; потом прекратились совсем. Фома осунулся – и жена впервые увидела в его золотых волосах серебряные нити, куда менее заметные, чем у сестры, только потому, что она была черноволоса. Сама Феодора не находила себе места: и у нее даже пропало молоко, чего не случалось еще никогда, несмотря на все тяготы…
В последний раз вестник, которого патрикий отправлял в лагерь, - а это был охранитель Феодоры Леонид, охотно взявшийся исполнять такую важную и опасную службу, - прискакал приободренный, сказав, что Метаксия скоро вернется: он едва ли намного опередил ее.
Феодора отозвала своего воина в сторону и жадно расспрашивала:
- Какова она показалась тебе? Она здорова? Как настроение в лагере?
Леонид мрачно посмотрел госпоже в глаза.
- Феофано здорова, - медленно сказал он наконец: даже те, кто был тяжеловат на подъем, в конце концов выучились величать Метаксию ее новым именем! – Но царица нуждается в отдыхе, как и все войско. Феофано распускает их – до времени, когда они могут понадобиться.
Феодора глубоко вздохнула и сжала мозолистую руку грека. Она догадывалась, что таится за его словами, за его самообладанием: у Феофано кончались припасы, кончались слова, которыми она воодушевляла солдат. Может быть, начались шатания в умах – или назрел настоящий раскол: с такими воеводами это и неудивительно…
Нет – сказка кончилась: разве можно было хоть на минуту поверить, что женщина, пусть даже и такая замечательная, способна долго удерживать власть над столькими мужчинами!
“Наша княгиня могла, - подумала Феодора. – Но то у нас, и в другое время… И княгиня не одна была: опиралась на сильных бояр, как делает и Феофано. Однако мы всегда были сплавлены, сплочены намного крепче, чем ромеи: уже тем, что не прекращая бились с ромеями так же, как они – друг с другом!”
- Леонид, что там действительно случилось? – спросила она, пытаясь встретиться с воином глазами.
Тот посмотрел на нее и наконец улыбнулся.
- Ничего, госпожа. Обычные трудности военного времени, а у нас военное время не прекращалось никогда!
Феодора снова восхитилась мужеством греков, которое они сумели сохранить, несмотря ни на что.
Леонид поклонился ей и ушел разыскивать своего филэ.
Феодора постояла немного в раздумье - и пошла к мужу, посоветоваться. Он и в самом деле мыслил похоже на Метаксию – и мог предположить, что действительно произошло в лагере, лучше Леонида…
- Может быть, случилось и все то, что ты думаешь, - согласился патрикий, внимательно выслушав жену. – Но кроме того, вероятна и угроза со стороны невидимого врага: например, кто-то из нашей знати, готовясь перейти на сторону Мехмеда, собрал столько же войска, сколько мы, - это очень может быть! И решил помочь султану, ударив в сердце повстанцам!
Феодора закрыла лицо руками и прижалась к мужу; он обнял ее, и они долго стояли, не говоря ни слова.
Феофано вернулась неожиданно: поразив всех своим появлением еще больше, чем отъездом. Она приехала сразу к Нотарасам – и она была не одна: с нею, кроме воинов, прибыл Валент Аммоний, и он привез с собой старшего сына!
Но даже одной Феофано было бы достаточно, чтобы привести кого угодно в изумление. Теперь на ней была посеребренная броня, плотно подогнанная по крепкому телу, и посеребренный же низко сидящий шлем, с позлащенным наносником: этот шлем придавал ей непреклонный, совсем не женский вид. Ее вид пугал, пожалуй, больше, чем такое же вооружение мужчины. Потому что никто не мог знать, чего ждать от женщины, позволившей себе так облачиться!
Глаза Феофано, горящие в прорезях шлема, были густо подведены черным – не только для красоты и устрашения, как разрисовывали себя язычники, но и для защиты от солнца. Так василисса призналась своей филэ в письме. Черные волосы она распустила по плечам, только на концах схватив несколькими шнурками; и седина в ее волосах казалась инеем, осевшим от дыхания Тартара. На поясе царицы висел меч, с которым ее рука, несомненно, сроднилась. Алый плащ вился за плечами, и туника под доспехом, длиною до колен и с разрезом сбоку, взлетала, открывая алые же шаровары.
