- Ты не хочешь послужить мужу? – шутливо спросил патрикий.

Но глаза его сказали гораздо больше.

Феодора покачала головой почти с ненавистью.

“Тебя не было дома четыре месяца, и ты не написал мне ни разу! Сын едва вспомнил тебя, а дочь даже не узнала! Ты ездил не служить нашему делу - ездил показать себя, доказать себе, что ты не хуже воинов! Ты опозорил себя перед всеми, перед кем только мог, - а теперь, едва ступив на порог, желаешь, чтобы я тебе служила?.. ”

- Как угодно, - спокойно ответила московитка. – Я тебе послужу.

Темные глаза ее метали молнии. Фома помрачнел, и теперь ему больше всего хотелось бы, чтобы жена ушла; но гордость не позволила. Он молча опустился на каменную банную скамью и подставил ей свое тело.

Феодора заложила за уши волосы, выбившиеся из-под ленты, охватывавшей голову, и стала расшнуровывать кожаные тесемки, стягивавшие на плечах мужнину шерстяную тунику-поддоспешник, – шнуровка была любима в Европе. А панцирь, который Фома снял еще раньше, был легок и старого, как Троя, образца: кожаная основа с нашитыми на нее металлическими пластинами.

Феодора ожидала увидеть - и увидела на белом теле мужа рубцы и синяки; но их было немного, как немного и свежих следов. Поднаторел – или же?..

- Где ты получил эти шрамы? – спросила она, намыливая патрикия. Он сидел и блаженствовал под ее руками, закрыв глаза; на вопрос жены, не открывая глаз, пожал плечами.

- Разве я вспомню?..

“Конечно, помнит все удары до единого”.

Когда патрикий вымылся и поел, он пожелал отдохнуть; и зазвал с собой жену. Она не удивилась и не отказалась.

- Только ты будешь отвечать за все, - спокойно сказала Феодора, когда Фома уложил ее рядом с собой.

Он посмотрел на нее, потом опустил глаза. Помедлив, сказал:

- Разумеется.

Феодора слабо улыбнулась и закрыла глаза. Фома принялся целовать ее, гладить; она поморщилась, ощущая, как загрубели его ладони, и прикосновения сразу стали легкими, нежными: муж был очень чуток.

Так же, как та, другая.

Потом его стало клонить в сон – и Фома удержал ее рядом с собой, когда жена захотела подняться.

- Я очень по тебе скучал, - пробормотал он.

Феодора улыбнулась и прижалась к нему. Когда белокурая макушка, приткнувшаяся к ее груди, отяжелела и замерла, она тоже закрыла глаза: и ей представился стеклянный флакон с темной жидкостью, который хранился в потайном отделении ее сундука. Это был не подарок Феофано – это средство нашлось у домашнего врача Нотарасов.

Самая крайняя мера: как убийство императора.

Проснувшись, Фома вдруг взял ее за подбородок и спросил, заглядывая в глаза пытливо и холодно:

- Кто был с тобой сейчас вместо меня?

Феодора поняла его мысль – и не испугалась.

- Вместо тебя? Ты был со мной, - сказала она, улыбнувшись. Опустила глаза. – Но не только ты.

Патрикий отпустил ее подбородок и, усмехнувшись, отвернулся.

Феодора поколебалась – а потом припала на локоть рядом с мужем и сурово спросила, заглянув ему в лицо:

- Фома, ты ведь не хочешь, чтобы я начала тебе лгать? В этом?..

Муж покосился на нее – с выражением каким-то трогательно детским: обиженным и доверчивым сразу. Он покачал головой.

- Нет, не хочу.

Потом улыбнулся – и приобрел вид обаятельный и мудрый, как у пожившего на свете мирного римлянина, “человека тоги”. Фома Нотарас вдруг сказал:

- Я тебе благодарен.

Феодора кивнула, все понимая без слов. Как хорошо иметь мужем умного человека!

“Как же страшно мы все изолгались, - подумала она. – А я-то! А может, все семьи так живут и тем же страдают?..”

Она встала и потянула за собой мужа.

- Фома, поднимайся! Пора к детям. И ты должен мне все рассказать, - напомнила она.

Фома встал, покривившись; жена вдруг вспомнила, что у него могут болеть раны, и пожалела о своей настойчивости. Патрикий спросил, оправляя свою длинную сорочку, не глядя на нее:

- Разве сестра тебе не писала обо всем?

- Писала много… за вас обоих, - ядовито сказала Феодора. – Но я хочу услышать все от тебя.

Муж кивнул и стал одеваться.

Феодора пожелала отправиться с супругом на верховую прогулку, взяв сына: она часто делала так, и Вард очень любил лошадей. Фома изумленно улыбнулся, увидев, как конюх подает ей мальчика в седло:

- И мой сын не боится?

- Не боится! – громко откликнулся Вард вместо матери. Усевшись, он даже захлопал в ладоши.

Когда Нотарасы тронули коней, Феодора первым делом спросила:

- Как там она?

Фома возвел глаза кверху и несколько мгновений молчал; потом ответил:

- Этого не расскажешь! Ты увидишь сама, когда увидишь ее снова.

- Но я хочу, чтобы ты рассказал, - произнесла Феодора, почти угрожающе склонившись к нему со спины лошади.

- Метаксия Калокир не женщина, - с жаром сказал патрикий; на щеках выступил румянец. – Она исчадие какого-то ада! Воины слушаются ее, точно полководца; она никогда не жалуется, даже когда стонут мужчины… А видела бы ты, как она рубится и колет копьем из седла! Ей точно помогают тени всех мертвых кровавых героев!..

Феодора с жалостью улыбнулась; но, жалея мужа, она преисполнилась гордости за свою филэ. Кто бы сомневался!

- Что у вас нового? Как вы живете? – спросила она, подавив свои чувства.

Патрикий хмыкнул.

- Ты, наверное, не удивишься, если я скажу, что в военной жизни нет ничего красивого, - ответил он. – Или Метаксия рассказывала тебе сказки? Ничего нового нет, учения идут по-прежнему; а ты знаешь, что это такое… Хотя нет, - Фома махнул рукой. – Ты не знаешь. И слава богу.

Он ехал некоторое время поджав губы, точно вспоминал что-то очень неприятное; точно вспоминал, как его уязвляли… нет, не телесно…

“Хорошо, что он уехал; и не проболтается теперь, и не место ему там – в самом деле”, - подумала Феодора.

А потом вдруг ей пришло в голову неожиданное: высшие государственные посты должны занимать трусы, потому что у них больше всего осторожности – и меньше всего жажды воевать. И разве станешь храбрецом, не сделавшись прежде того убийцей?..

Феодора протянула руку к мужу, и они взялись за руки. Потом расцепили пальцы.

- Никто к вам больше не являлся? – спросила она.

- Кто? Гонцы? Нет, - покачал головой патрикий. – Воины понемногу приходят… то есть те, из кого надо делать воинов: мне порою кажется, что бойцов, кроме нашей армии, в стране уже не осталось! Мы ведь собрали под своим знаменем уже полторы тысячи, почитай, всех мужчин Мореи!

Он вдруг рассмеялся, точно вспомнил что-то удивительное и забавное.

- К Валенту перед тем, как мне уехать, явились оба сына, тринадцати и десяти лет… Сказали: мы хотим сражаться за империю и василиссу… Как только добрались, как прослышали!

- И Валент оставил их? – с жаром спросила Феодора.

- Древний грек бы оставил… хотя едва ли, - покачал головой патрикий. – Но Валент ведь даже не грек. Он отправил детей назад без разговоров… только старшего высек за них обоих. Мне кажется, что младший Аммоний забавляется этой войной и тем, как моя сестра величается, - вдруг усмехнулся он. – Не будет он рисковать своими драгоценными сыновьями; да и сам…

- Он бросит Метаксию? – воскликнула Феодора.

- Кто знает, - ответил патрикий. – На кого сейчас надеяться! Не на перса же!

Муж пристально посмотрел на Феодору – и та поняла, что он вспомнил сразу все об Аммониях. Феодора отвернулась.

Некоторое время они ехали молча; Феодоре пришлось отвлечься на Варда, который что-то звонко спросил, и она почти забыла о муже. Но потом вдруг вспомнила то, что ее давно занимало.

- А рыцарей ты так и не повидал?

- Рыцарей?.. Нет, не видал; и очень рад, - удивился вопросу, а потом улыбнулся муж. – Только их нам здесь и не хватает.

Он помолчал, теребя уздечку, - видимо, тоже вспоминал немецких и венгерских посланников, являвшихся в лагерь месяц назад. Эти люди были из далекой Валахии – маленького православного княжества, давно и жестоко страдавшего от османских набегов.