Феодора закуталась в шерстяное покрывало, которым прикрылась от холода с головы до пят.
- Только бы Фома не увидел, как Валент за мной ухлестывает. Это убьет его, - пробормотала московитка.
Феофано улыбнулась.
- Не бойся, дорогая, я найду, чем занять Фому. А он человек умный и тонкий, куда тоньше братьев Аммониев, - и, если возьмет себя в руки, постарается не отталкивать тебя придирками.
В тот же день, после долгого разговора, брат и сестра совершенно помирились. Фома Нотарас укрепился духом, даже против ожиданий Феофано, - и помирился также и с женой. Он согласился с нею в том, что Аммониям нужно оказывать знаки почитания и восхищения, и даже согласился потерпеть ухаживания за нею Валента, которые тот не собирался прекращать.
Фома Нотарас знал свою жену и ее верность не хуже Феофано – хотя и с другой стороны…
Потом наконец был скреплен военный союз трех благородных семейств – вином, объятиями и даже поцелуями. Фома Нотарас настолько овладел собой, что позволил расцеловать себя Валенту, который теперь при одном взгляде на прекрасную московитку воспарял на небеса от удовольствия и предвкушения – вернее сказать, предвкушения удовольствия.
Валент и в самом деле из кожи вон лез, чтобы вызвать восторг Феодоры; и та восхищалась, но умеренно, научившись самообладанию у Феофано. Валент был немало разочарован… но, с другой стороны, рад, что приключение не окончилось.
Но гостеванье у Феофано окончилось для всех не так, как думала хозяйка, хотя она просчитала почти все. Фома Нотарас пожелал ехать в лагерь с нею и Аммониями.
Такого подвига Феофано не ждала. Но, конечно, отговаривать брата было себе дороже – она знала его непредсказуемый характер.
Фома и Феодора мирно и даже с грустью распрощались у дверей особняка Калокиров; Феодора обняла мужа, как старого друга, и поцеловала его золотой нательный крест, который патрикий, как ни удивительно, никогда не снимал. А может, именно этого и следовало ожидать от такого суеверного человека – римлянина с его измельчавшими богами, потерявшими всякое значение: человека, лишенного настоящей веры и опоры?
Феодора села на свою гнедую кобылку, подарок мужа, который он старательно выбирал для нее, и еще раз улыбнулась всем. Московитка решила, что поедет назад верхом, а дети - в повозке с нянькой.
Когда Феодора посмотрела на Аммониев, Валент послал ей воздушный поцелуй – точь-в-точь как Фома, когда они еще не были женаты и переживали весну своей любви. Феодора посмотрела на мужа и увидела его понимающую ироническую усмешку. Впрочем, патрикий не сердился.
Феодора послала воздушный поцелуй мужу и, тронув коня, поскакала прочь, первая из всех; за нею ее охранители, а следом тронулась и повозка.
Феодора скакала и думала о Леонарде Флатанелосе.
* Дружина (конница) македонского царя.
========== Глава 62 ==========
“Привет тебе, филэ, северная звезда!
Не соскучилась ли ты еще по мужу? Не успела? А вот Валент по тебе, представь себе, тоскует: он помрачнел совсем как Дионисий и даже перестал заглядываться на других красавиц. Конечно, женщин у нас маловато, а с красавицами необязательно заигрывать, чтобы брать их, мы обе это знаем, – но младший Аммоний очень переменился после встречи с тобой; и когда мы не заняты, терзается чем-то, пьет, но не пьянеет. Ты поистине волшебно действуешь на мужчин – а может, только на греков, подобно своей княгине Ольге?
Впрочем, много раздумывать нам некогда. Ты сердишься, наверное, что так поздно получила мое письмо, и беспокоишься о нас – но мы были так заняты, и я так уставала, что глаза закрывались, стоило только слезть с коня после вечернего объезда лагеря. Не оставалось сил даже на посторонние мысли. Конечно, ты много трудишься как мать и хозяйка имения; но это куда легче, чем воинские упражнения и, тем паче, обязанности военачальника, устроителя сотен жизней своих людей. Я намного выносливее тебя, хотя и почти вдвое старше; но даже с такой подмогой, как мои мужи, очень уставала вначале. Теперь, правда, привыкла и окрепла – вот что значит мощь мужского эроса, которую ощущали мои прародители!
Я догадываюсь, что среди моих солдат есть любовники, которые прячутся, тогда как в прежние времена не стыдились себя, - но даже те, кто ничего не делает, насыщают меня своей страстью, какой не бывает у мужей с женами.
Но ты снова сердишься, что я не перехожу к делу!
Что ж, слушай.
Как ты знаешь, силы Византии разрознены и малы, и уже давно. Константин защищен очень плохо.
Ты говорила, что была поражена прибытием венецианцев – будто бы галеры закрыли все море до горизонта? Неудивительно, что тебе, дочери лесов и глухих хором, так показалось! Леонард писал мне отдельно от тебя, сопроводив свои драгоценные дары прекрасным сердечным и деловым письмом, - и в нем уведомил меня, что греческих кораблей у императора не больше десятка, а вместе с союзническими, итальянскими, наберется едва ли тридцать.
Сколько у василевса осталось гвардии и войска, Леонард оценить не мог, и я точно подсчитать не берусь: но едва ли больше нескольких больших тагм, то есть нескольких тысяч. И это - все годные солдаты императора, если закрыть глаза на их выучку и вооружение. А если учесть это, настоящую силу государя придется уменьшить еще вдвое, втрое!
У меня и Нотараса вместе войска всего почти малая тагма – триста человек, если не считать моих наемников, а только греков. Вы привели сорок человек, и десятерых муж отправил назад, вместе с тобой; но ведь ты знаешь, конечно, что на вашей земле кормится гораздо больше солдат, как и на моей. Мои владения куда обширнее братниных, и хозяйство я веду лучше; у меня по смерти мужа осталось много его людей, отделившихся от императора, - представь себе, почти никто не бежал из-под моей руки!
Вместе с наемниками, если к нашим прибавить солдат Аммониев, которые остались под их началом после смуты со старым Иоанном, получится около пятисот воинов.
При этом лагерь наш все пополняется, нашими общими усилиями, - я дала знак тем моим наемникам, которых задействовала раньше, когда боролась в Константинополе против Константина и католиков.
Но, конечно, это не греки – азиаты, и они еще менее надежны; да и им нужно что-то есть. Хорошо, если они добывают пропитание не разбоем, как делали аммониевские удальцы. На мой призыв откликнулась только половина наемного войска, потому что остальных наемников за то время, что мы сидели тихо, уже переняли у меня мои соперники. В том числе и паписты, и сторонники Мехмеда, которых немало среди византийцев, приготовляющихся к сдаче заблаговременно.
Таким предателем мог бы стать и мой брат, твой муж, – но пока я в силах, я этого не допущу.
Но к нам приходят греческие добровольцы – и многие приносят свои скромные богатства. Наше войско теперь насчитывает около тысячи солдат, считая пеших и конных; конников – триста.
Это неслыханно много для нашего времени.
Надеюсь, я не утомила тебя подсчетами? Впрочем, думаю, что нет, любовь моя, - ты, как и я, любишь упражнять свой ум”.
Феодоре представилась насмешливая и грустная улыбка Феофано, изгиб твердых пурпурных губ, и она даже руки протянула в тоске, стремясь обнять свою грезу, которая казалась такой же плотной, земной и горячей, как и сама гречанка. Потом московитка опомнилась и встряхнула головой. Запустила руку под двойной серебряный обруч на волосах и продолжила чтение.
“Ты, наверное, удивляешься сейчас, как нас еще не обнаружил эпарх Мистры – и как не заметили из Константинополя? Заметили и те, и другие. С Мистрой мы поладили: мы пополнили городскую казну, за что в городе очень благодарили нас и желали нам удачи, хотя подкрепление предложить не спешат. Видишь ли, у нас сейчас стало слишком много благоразумных – таких, кто предпочитает прятаться за чужими спинами или ждать архангелов с огненными мечами. Кончается тем, что благоразумные прячутся за спинами друг у друга и открывают врагу и лицо, и тыл. Впрочем, таких людей всегда было большинство”.
