Феофано улыбнулась, и ее глаза заблестели гордостью – совсем недавно эта девочка не знала ничего, кроме молитв, которые затвердила бездумно!

- Византия - сказка, которую уже никому не повторить, - ласково сказала она. Взяла свою воспитанницу за голову руками в перстнях и браслетах и поцеловала в лоб.

Тут Дионисий вдруг пошевельнулся и, оглянувшись, спросил:

- А где же твой брат, Феофано? Кажется, мы хотели договариваться с ним о военной помощи!

Феофано улыбнулась одним углом ярко накрашенного рта; на лицах обоих Аммониев изобразилось плохо скрываемое презрение.

- Не знаю, - наконец громко сказала госпожа дома. – Он не показывается мне на глаза. Может быть, опять утешается вином?

Феодора опустила голову и отвернулась.

- Пойду поищу Фому! – наконец бросила она, после мучительного колебания. – Извините меня, мои господа!

Она быстро ушла, оставив Аммониев и Феофано в зале. Они были не одни – в другом углу собрались друзья и воины Аммониев, которые бражничали и толковали о чем-то своем; но эта троица ни на кого больше не смотрела, как будто они были тремя главными стратегами.

Наконец Валент тронул за плечо хозяйку – он улыбался, и тон у него сменился на вкрадчивый; он не отрываясь смотрел вслед Феодоре:

- Скажи мне правду, Метаксия… эта прекрасная и разумная московитка бывшая рабыня Фомы Нотараса? Или твоя?

Феофано взглянула на него – потом отвернулась. Она прикрылась легким голубым покрывалом, приколотым к ее волосам сапфировыми булавками.

- Нет, Феодора не рабыня, - наконец ответила хозяйка. – Эта женщина никогда не была рабыней.

Валент улыбнулся, накручивая на палец ленту, вплетенную в его прическу. Он был тоже далеко не прост.

- Я никогда не знал ни одной женщины тавроскифов, - медленно сказал он. – Скажи, госпожа Метаксия… они очень верные?

Феофано усмехнулась.

- Очень, друг мой. Не про твою честь, - сказала она.

Валент поклонился, потом ослепительно улыбнулся мрачному Дионисию.

- Это мы еще увидим!

Он засмеялся, ощущая восторг охотника или завоевателя.

- Должно быть, эти варварки такие же верные, как лакедемонянки распутные!

Увлеченный московиткой, Валент совершенно забыл, с кем говорит. Феофано, вскрикнув от ярости, двинулась к нему, намереваясь залепить пощечину; но ее опередил Дионисий. Быстро шагнув к брату, он так крепко ударил его в челюсть, что тот пошатнулся и чуть не опрокинулся, несмотря на то, что был едва ли слабее старшего.

- Сейчас же извинись перед Феофано! – потребовал Дионисий. – Что ты себе позволяешь?..

Валент отдышался, держась за покрасневшее лицо; он широко раскрытыми гневными глазами взглянул на брата… и потупился, опустил руки.

- Прошу меня простить, Метаксия.

Дионисий прибавил гневно:

- Зови ее так, как она требует! В своем доме Феофано царица над нами, желаешь ты того или нет!

Валент усмехнулся и поклонился хозяйке.

- Прошу меня простить, моя августа.

Он кивнул брату, и они наконец-то ушли, совещаться о чем-то семейном; Феофано увидела, как Аммонии приблизились к своим людям - и после короткого бурного разговора они вышли из обеденного зала все вместе.

Метаксия Калокир вздохнула и опустилась на резной стул, спрятав в ладонях усталое горящее лицо.

Аммонии прекрасные воины, и похожи на македонцев, хотя черны, как критяне… но повадки и склонности у них персидские, так же, как она сама напоминает братьям спартанку. В ней в самом деле течет спартанская кровь; а вот несомненной восточной примесью в своей крови Аммонии едва ли могут гордиться. Лев Аммоний был такой же – невоздержанный на язык, больше всего на свете любивший пышное бахвальство завоевателя и грубые плотские утехи.

Нет, конечно: Лев Аммоний, старший в роду Аммониев, был хуже обоих младших братьев вместе взятых, и хвала Фоме Нотарасу – Феофано никогда не устанет благодарить своего ненаглядного брата…

Только бы Валент не наделал дел, а у Феодоры достало ума и тонкого понимания! Впрочем, ей и ее уму Феофано могла верить; в отличие от Валента. Остается надеяться, что суровый семейный Дионисий, со своими дочерьми на выданье, будет сдерживать младшего. И что Фома не будет слишком много путаться под ногами… или не вздумает попытаться отличиться именно сейчас: у таких людей, как ее братец, маленький цезарь, иногда жажда кровавой славы просыпалась в самые неподходящие минуты и с необыкновенной силой…

Конечно, если в нем проснется раскаяние, это будет в десять раз хуже. При мысли об этом Феофано готова была самолично заткнуть брату рот и продержать его связанным в конюшне все время гостеванья Аммониев – ах, если бы только можно было взять его силу, не задействуя его самого!..

Впрочем, она скоро отошлет братца назад, домой. Он не сделается нужен войску, нечего даже надеяться на это. И своим детям он нужен. Вот и благоприятный предлог…

Но оставит ли Фома дом Феофано добровольно? Только с женой – в этом он сестре не уступит.

Феофано скоро уедет отсюда, обустраивать лагерь вместе с союзниками… Ах, если бы только можно было взять ее возлюбленную варварку с собой, вместе с ее детьми, и не разлучаться с ними больше! Феофано научила бы свою филэ сражаться, как только Феодора перестанет кормить дочь, – да, славянка непременно пожелает этого, а Феофано подходит для таких уроков куда лучше, чем воины-мужчины: Феодора гораздо нежнее ее, учившейся у лаконца.

Но нельзя.

Феофано встала и направилась на поиски Марка – хотя бы побороться с ним, отвести душу, или просто пообниматься; этот верный, вечный поклонник всякий раз вливал в нее новые силы, ничего не прося взамен.

Они сошлись с Феодорой в саду, куда обе вышли подышать, несмотря на холод, - точно сговорились. Союзницы улыбнулись друг другу. Феодора подала хозяйке руку, и Феофано ласково сжала ее.

- Ну что, беглянка? Нашла своего супруга?

Тут она увидела, что глаза у московитки заплаканы, хотя Феодора умывалась, чтобы скрыть это, и смыла краску. Феофано перестала улыбаться.

- Нотарас опять пьян? – резко спросила она.

Феодора покачала головой.

- Нет… он плакал, - ответила она шепотом. – Я хотела убежать, чтобы муж не застыдился, но Фома схватил меня и крепко обнимал, пока не успокоился. Я не могла уйти, не могла вырваться, хотя так хотела! Ты знаешь, что он бывает очень силен, когда на него находит…

- Ну конечно… он же мужчина, - усмехаясь, сказала Феофано.

Потом прибавила сурово, сложив руки на груди:

- Это очень плохо, дорогая. Что он кается, как я вижу… Стоит только начать такое, и уже не остановить! Особенно моему Фоме!

- Я боюсь его, - призналась московитка вдруг. – У него рыданья могут смениться припадком, я такое уже видела! Или он сделает что-нибудь страшное, против своих и самого себя, чего никто не сможет…

Феофано кивнула.

- Не объясняй, я понимаю куда лучше тебя.

Она вздохнула.

- Что ж, будем лечить болезнь сильными средствами! Для начала я сама поговорю с братом, я умею… А потом начнем учения, довольно безделья! Начать следует прямо здесь, чтобы люди Аммониев, мои и ваши оценили друг друга; пусть Фома покомандует своими и подерется с чужими. Думаю, кое-кого из простых солдат он одолеет даже без того, чтобы ему поддавались, потому что все-таки лучше обучен и вооружен, – ты ведь знаешь, что сейчас, в наше нищее время, даже знать вооружает и обучает своих воинов кое-как. Я видела, что почти все люди Аммониев одеты в латаную кожу вместо панцирей! Куда это годится!

Феофано замолчала, поджав губы, озабоченная уже только армией.

- Сами Аммонии - отличные кавалеристы, подобные македонским гетайрам*, но их солдатам далеко и до македонской, и до римской пехоты! Впрочем, где теперь таких найдешь!

Она посмотрела на подругу – и вдруг, подмигнув, ущипнула ее за щеку.

- Посмотришь, что умеет твой новый поклонник! А уж он постарается, чтобы привести тебя в восхищение!