Борислав усмехнулся краем рта. Именно такой реакции он и ждал.

   -- Да, вы поняли верно. Я был прикладным историком, работником СГБ... Не любите нас?

   Штромберг вдруг улыбнулся. Очень тепло.

   -- Ну почему сразу -- не люблю. Работа как работа. Не хуже, чем у врачей, например... Но, кажется, вы начали говорить о каком-то деле.

   -- Да, начал... Я прилетел сюда просто так. Потому что Радуга -- спокойная планета. Чуть ли не случайно ткнул в карту. Но вот я здесь уже пятый день, и мне... интересно стало. Как изменилось общество Радуги за последние сорок лет. Что было до катастрофы, и что стало после. Как... как потеря общей задачи повлияла на структуру. И на отношения. Я решил об этом написать. Не серьезную работу, конечно, не диссертацию, -- просто социографический этюд. Но тут я сразу столкнулся с затруднением. Понимаете, на Радуге очень мало людей, которые могут сравнить жизнь до катастрофы и после. Ну и...

   -- Понятно, -- сказал Штромберг. -- Что ж, приветствую вас на острове... И на планете. Пойдемте в жилую башню, там говорить удобнее.

   -- ...Да, Аристотель был авторитарным руководителем. А кто из крупных ученых не авторитарен? Нет, я вру, конечно. Есть такие, которым это несвойственно. Чарльзу Дарвину это было несвойственно, и Джонатану Форстеру это тоже было несвойственно... Форстера, кстати, я очень уважал. Но у него фактически не было своей группы, он работал соло. А я тогда был сторонником коллективной организации науки, я считал, что совершить прорыв можно только бригадой... Впрочем, работать у Аристотеля было интересно. Все-таки Волна -- принципиально новое природное явление, и она не перестала быть природным явлением от того, что ее создали мы сами... Сейчас, задним числом, я понимаю, что это было полное безумие: проводить нуль-эксперименты на планете. А ведь никто не возражал. Никто. Даже волновики не возражали. Хотя это как раз понятно, у них под боком был интересный объект, вот они и... Точнее, не "они", а "мы". Да... Борислав, вам налить еще чаю?

   -- Конечно, -- сказал Борислав.

   Штромберг потянулся к фарфоровому чайнику. Напиток, который он называл чаем, был на самом деле бодрящим настоем каких-то северных травок. Он уже успел рассказать, что специально летает на юг, на границу степи и тундры, -- собирать их.

   -- Спасибо... Чай у вас вкусный... Святослав Борисович, простите, я задам резкий вопрос.

   Штромберг поднял глаза на гостя.

   -- Прошу.

   -- Вы остались на Радуге, потому что чувствуете вину?

   Штромберг ответил не сразу. Он сидел на коврике по-турецки, очень спокойный, привалившись к вогнутой стене, за которой бушевал мокрый ветер. Потом он сказал:

   -- Да уж. Так меня спрашивают все-таки редко. Хотя, в общем, я никогда не скрывал... Но, с другой стороны, я никому не навязывал своего решения. И не хотел навязывать, и не пытался... Радуга -- это целая планета, с которой мы совершенно бесчеловечно обошлись. Если бы она была живым существом... а, вы знаете, есть ученые, которые так и говорят, что землеподобная планета -- это живое существо... Единый большой организм. Да, я остался именно поэтому. Принимал участие в восстановлении, пока в этом была острая надобность -- вы знаете, тут в первые годы каждая пара рук была на счету. А потом, когда планета более-менее ожила, выяснилось, что лет-то прошло довольно много -- и никто за пределами Радуги меня не ждет... Ну, не буду преувеличивать. В какую-нибудь лабораторию меня, конечно, взяли бы. Но я как следует подумал -- и понял, что мне это уже неинтересно. И не стал никуда улетать.

   -- И с тех пор -- здесь? На станции?

   -- Ну да. Здешнюю работу тоже должен кто-то делать. Причем гораздо лучше, если это квалифицированный физик, а не мальчишка-доброволец.

   -- Не скучно?

   -- Да нет. Физическая картина в окрестностях Радуги все время меняется. Там есть за чем последить, и даже есть что поизучать.

   -- Но последствий Волны сейчас уже нет? Я имею в виду -- физических.

   -- Скорей всего, нет. А вообще -- дьявол его знает... Вы, дилетанты, наверное, думаете, что за сорок лет Волну изучили вдоль и поперек. А это ведь не так. Сразу после катастрофы -- да, был всплеск исследований. Но очень скоро эту тему оставили. Собственно, почти сразу, как нуль-Т наладили, и стало понятно, что Волна больше не опасна. Постепенно большинство физиков-волновиков переключилось на что-то другое... благо выбор был велик. Даже группа Аристотеля развалилась. И в целом физика Волны осталась тупиковой веткой. Тут ничего необычного, таких веток вообще очень много -- на все, что нам интересно, сил не хватит никогда...

   -- А если разом начать исследования по ним по всем?

   -- Тогда мы превратимся в сверхцивилизацию. Или погибнем. Цивилизация, которая в полную мощь развивает сразу все ветви науки -- это будет как вспышка сверхновой. Нескольких десятков лет хватит, чтобы изменить мир вокруг нее навсегда.

   -- По-вашему, этого еще не было?

   Штромберг отмахнулся.

   -- Нет. Всегда были ограничители, те или иные. Всегда. И я даже вообразить не могу, что получится, если их снять.

   Борислав кивнул.

   -- А нынешняя Радуга -- безопасное место? Как вы оцениваете?

   Штромберг задумался.

   -- Планета -- да. Насколько я знаю, по крайней мере. А вот за систему не поручусь.

   -- За систему? -- Борислав сделал вид, что удивлен. -- А что происходит в системе? Там есть какие-то источники угроз? Я думал, она вообще не населена...

   Штромберг слегка улыбнулся. Борислав никак не мог отделаться от мысли, что этот собеседник его разгадал. Или разгадает вот-вот.

   Но какая, в конце концов, разница? Если разгадает -- может, даже лучше. Поймет, с кем говорит, и поделится, чем сочтет нужным.

   А может быть, и нет. Может быть, это все параноидальные домыслы человека, который слишком долго работал в разведке. Большинство землян ведь даже и не знает, что это такое...

   Тут Штромберг отворил уста.

   -- Система Радуги не населена, -- сказал он. -- Формально это действительно так, никаких крупных колоний здесь нет. Но, понимаете ли, люди активно летают по этой системе уже лет пятьдесят. Понавешали радиомаяков, всевозможных автоматических станций, спутников искусственных... Система-то большая. И притом, как бы это выразиться, -- захолустная...

   -- То есть что-то в ней все-таки размещают?

   -- Возможно.

   -- Орбитальные лаборатории?

   -- Возможно. Или что-то еще, в том же роде. Такой информацией меня никто не снабжает.

   -- А какие-нибудь катастрофы в системе... были?

   -- Да. И вы наверняка про это что-то в здешней инфосфере прочитали -- раз уж спросили. Так?

   -- Так, -- Борислав решил, что валять дурака не стоит. -- Я читал про звездолет "Нейтрон". Пропавший. И мне так и непонятно, что же с ним произошло.

   Штромберг глубоко вздохнул.

   -- "Нейтрон" погиб, -- сказал он. -- Самое странное, что неизвестно, где это случилось. Координаты были неоднозначны... да что там -- просто бессмысленны.

   -- Какие координаты?

   Штромберг удивился.

   -- Автоматически присланные, разумеется. Там до последних миллисекунд работал передатчик.

   -- А люди?..

   -- Люди ничего не сообщили. Скорее всего, просто не успели. Но бортовой вычислитель все равно сбрасывал информацию на передатчик, а тот был исправен. И непрерывно передавал. Аварийная программа.

   -- И вы поймали эту передачу?

   -- Конечно.

   -- И там были данные о повреждениях корабля?

   -- Да.

   -- Позвольте спросить: какие?

   Штромберг подумал.

   -- Ладно, -- сказал он. -- В конце концов, в Совет Радуги я это уже переслал... Борт "Нейтрона" был прорезан очень узким пучком рентгеновского лазера. Хорошо так прорезан. Корабль буквально развалился.