— Шоколадное?

— А это — взрывающаяся жвачка, но я ее не очень люблю. Возьми тыквенные пирожки, они очень вкусные, и лакричные палочки, но ими нельзя колдовать. А еще есть конфеты «Берти Боттс»...

Накупив сладостей, Лили вернулась в купе с новой подругой, которая все еще продолжала ей расписывать достоинства всевкусных бобов, и увидела, что Северус все так же сидит на месте, сжав губы в трубочку, и смотрит в окно.

Лили села рядом с ним и, повертев в руках коробочку с пирожком, тихо сказала:

— Знаешь, Туни опять обозвала меня сегодня.

Северус поднял на нее глаза. Лили чуть-чуть улыбнулась и протянула мальчику «лягушку».

— Расскажешь мне про Шоколадное болото?

...1977 год...

Джеймс почувствовал, как кто-то ласково гладит его по щеке.

— Мы почти приехали.

Он чуть улыбнулся, но глаза не открыл.

Поезд мягко покачивался под ним, гладко подпрыгивая на ходу и отмеряя путь убаюкивающим стуком колес.

Чья-то маленькая нежная рука перебирала его волосы и скользила пальцами по лбу, бровям и губам. Это было так приятно, что Джеймс снова провалился в забытье.

Через какое-то мгновение теплый голос снова втек в липкий сон, и Джеймс приоткрыл глаза.

Он лежал на спине на мягком сидении, голова его покоилась на коленях у Лили.

Это ее руки гладили его по лицу.

Лили улыбнулась, встретившись с ним взглядом.

— Привет, — прошептала она.

— Привет, — хрипло отозвался Джеймс.

Мимо них, за зеркальным черным окном сквозь густые поздние сумерки неслось еще одно купе — и в нем кроме них был еще кое-кто.

Джеймс повернул голову. На соседнем сидении беспробудным сном спал Сириус. Рука его, свесившись с сидения, покачивалась в такт движению поезда.

Вокруг расстилалась тишина. Обычно в это время поезд всегда радостно гудел, предвкушая пир в школе. Сейчас же все щели между дверьми и стенами словно забила плотная тишина.

— Все спят, — прошептала Лили. — Когда ты заснул, проехала тележка, и всем раздали чай с Умиротворяющим бальзамом.

— А ты?

Лили пожала плечиком.

— Я не устала.

Джеймс вспомнил, что в какой-то момент все разбрелись проведать друзей, а он прилег на сидение отдохнуть, на секундочку закрыл глаза... и как в пропасть ухнул. Он сел и спустил ноги на пол.

— Я долго спал? — спросил Джеймс, близоруко щурясь.

— Пару часов, — Лили подала ему очки — надевая их, он увидел, как Лили ненароком зевнула, прикрыв рот ладонью. Джеймса захлестнуло чувство вины. Наверняка она всю дорогу сидела, не шелохнувшись, чтобы его не разбудить.

— Прости, — прошептал он. — Хочешь, я тебя посторожу, и ты тоже поспишь?

— Я не хочу, — Лили замотала головой и легонько улыбнулась. Несмотря на усталость, глаза ее странно сияли.

— Что? — улыбнулся Джеймс.

— Мы с тобой познакомились здесь, — прошептала она.

На всякий случай: момент из детства Лили и Северуса со всеми загогулинами принадлежит Мадам Роулинг! :*

====== Розовые французские волосы ======

За помощь с французским спасибо Тане Васильевой.

Великолепная черная карета с витиеватым золотым «М» подкатила к главным воротам Хогвартса, мягко шурша колесами. Остановилась и слегка качнулась вперед.

Прошла пара секунду и мимо с грохотом прокатила вереница других карет, попроще. Разбрызгивая грязь, они спешно въехали в распахнутые ворота, но даже в темноте Роксана увидела, как сидящие внутри ученики припали к окошкам, пытаясь рассмотреть, кто это такой явился.

«Все приехали в школу на поезде, а я как всегда», — подумала Роксана и опустила пурпурную шторку, закрывая вид на черный замок, закутанный в туман. Несмотря на все увещевания, она так и не сменила теплый магловский битник и рваные джинсы на продуваемую всеми ветрами мантию волшебницы из Шармбатона и дурацкие шлюшные колготки.

— Хорошо, что ты прибыла сюда с комфортом и не тряслась в этой дрянной консервной банке, — заметил Люциус, довольно оглядывая свою трость и посматривая украдкой на лицо сестры, скрытое от него капюшоном. Сам он был одет в наглухо застегнутую черную мантию с серебристым ручным шитьем на плечах, гладко выбрит, тщательно причесан и надушен. Роксана слышала, как утром к Нарциссе и Эдвин прибыла целая делегация из салона красоты Сахарессы.

Вечером вся семья идет на какой-то прием.

Вся семья.

Кроме неё.

— В этом поезде совершенно невозможно отдохнуть, некоторые жить не могут без того, чтобы не взорвать бомбу в уборной или не захватить в плен продавщицу сладостей, — Люциус изо всех сил пытался поддерживать эту одностороннюю беседу, но Роксана не реагировала и сидела, отвернувшись к окну.

— Сколько можно, Роксана? — наконец не выдержал он. За тщательно выглаженным голосом вспузырилось серьезное раздражение. — Ты так и будешь молчать?

Роксана хмыкнула.

С того самого дня, как Люциус силой приволок ее в поместье и обрек на заточение в собственной комнате, она перестала общаться с домочадцами, замкнулась в себе, почти перестала есть и только целыми днями слушала музыку Мирона, свернувшись на кровати в клубочек. Его хрипловатый голос смазывал её кровоточащие раны целебным бальзамом. Он был нужен ей. Ей хотелось коснуться его, обнять, поцеловать. Но теперь этого никогда не будет. Никогда.

С этим “никогда” невозможно было смириться.

Наверное ей стало бы легче, если бы она могла порыдать, повздыхать и забыть, но после той страшной ночи в лесу в ней что-то сломалось. Семейный лекарь сказал, что это — шок и со временем пройдет. Но Роксана знала, что он ошибается. Как такое может “пройти”? В один миг её мир, и без того не особо прочный, рухнул. Смерть Мирона, предательство брата, начало войны, ужас теракта — всё это преследовало её днем, а ночью воплощалось в череде мучительных многослойных кошмаров. Паника, толпа, кричащие люди, смерть, поиск выхода и спасения, окровавленный Мирон...

Роксана вскидывалась среди ночи от собственного крика, пот градом бежал по спине, она путалась в мокром одеяле, озиралась в ужасе и ей все казалось, что сейчас её сметут, затопчут, раздавят.

Потом она находила на тумбочке плеер, включала музыку и успокаивалась.

Насколько это возможно.

Одиночество. Вот её удел.

Роксане хотелось сбежать. Из родного дома она теперь не могла выбраться. Но вот новая школа — мелкая граница. Её легче пересечь. Пожалуй, это была единственная причина, по которой она согласилась на весь этот цирк с переводом. Пусть они думают, что она смирилась и позволила собой управлять. Про себя Роксана сразу решила — как только карета Люциуса отъедет достаточно далеко, а преподаватели перестанут за ней следить — она сбежит, найдет родственников Мирона или Донагана, и будет жить с ними в мире маглов.

Осталось только вернуть волшебную палочку.

— ...ты можешь хотя бы посмотреть на меня?!

Люциус сдернул с ее головы капюшон. Роксана дернулась, испуганно вжалась в угол и плотнее натянула на голову простую черную шапочку.

Была еще одна причина, по которой она избегала брата.

В связи со скорым отъездом в Хогвартс, ее вечное недовольство своим внешним видом и характерными малфоевскими лохмами в частности, переросло в яростное желание избавиться от всего этого любым возможным способом.

Совершенно не хотелось, чтобы в новой Школе в нее все тыкали пальцами и думали, что она такая же, как её брат. Что вот она – Малфой, и она на стороне Пожирателей. Роксана решила, что перекрасится в глухой чёрный. В знак траура. К тому же, ей всегда нравился этот цвет. Было в нем что-то непокорное. И привлекательное.

Она тайком заказала по почте зелье для волос и занялась делом, но когда размотала полотенце, с ужасом увидела, что ее белые волосы степного сурка приобрели ужасающий розовый цвет, причем не равномерный, а какой-то пятнистый, с вкраплениями белого, серого, местами черного и даже рыжего. Сами волосы стали похожи на жалкую паклю. Роксана пыталась убрать этот кошмар всеми возможными средствами, но ничего не помогало. Мерлиновы портки, лучше бы они оставались белыми. Чтобы родственнички, чего доброго, не вздумали запереть её дома, перед отъездом она спрятала всё до единого волоска под вязаную шапку с эмблемой “Диких Сестричек”. И теперь была похожа скорее на неопрятного уличного пацана, чем на представительницу древней волшебной фамилии.