Валери слегка выпрямилась, но не вскочила и не отшатнулась.

— Я не могу больше здесь оставаться, — его взгляд стал еще страшнее. — Я должен уехать. И ты должна уехать вместе со мной, — он положил ладонь на её щеку, и в Ремусе вскипела горячая волна ненависти. — Мы еще можем уехать. Еще можем оставить все это. Пожалуйста, Валери, пока не стало слишком поздно, давай… давай уедем. Просто уедем, как будто ничего этого не было. Они справятся без тебя, я уверен.

Валери смотрела на него очень долго, и Ремус, в течение всего это времени пережил короткую вспышку безумия, которая чуть было не вытолкнула его в кабинет.

А потом она вдруг ласково, сочувственно улыбнулась и погладила доктора по волосатой руке.

— Уже слишком поздно нам с тобой ехать куда-то, — прошептала она, так, что Ремусу пришлось подвинуться ближе, чтобы расслышать. — Мы слишком далеко ушли от той жизни, Генри. Мне уже никуда не уехать и никуда не убежать. А то, чего ты боишься, может случиться и в другом месте, — теперь она положила узкую ладонь на его щеку, заставляя смотреть на себя. — И вред будет несоизмеримо большим. В первую очередь для тебя.

Джекилл опустил плечи. Вид у него вдруг сделался, как у бесконечно уставшего старика. Он молчал довольно долго, а потом вздохнул и согласно кивнул.

— Прости меня. Я клялся помогать тебе. А теперь расклеился, как старый башмак, — он потер глаза. — Ты, конечно же, права. Отъезд ничего не решит… И уж точно никак не поможет, — он вздохнул и усмехнулся ей со дна своего страшного омута. — Да и как я могу оставить тебя один на один с этими животными, вроде Дирборна.

Они коротко усмехнулись друг другу. Валери занялась раной, но теперь Джекилл смотрел на неё, не отрываясь, так, словно любовался старинной, диковинной вазой.

— Что? — не выдержала Валери и коротко вскинула взгляд. — Почему ты так на меня смотришь?

— Думал о твоих словах. О том, что мы далеко ушли от той жизни. Иногда мне кажется, что мы до сих пор там. Что я вот-вот проснусь в родительском доме, будет солнечное жаркое утро, соседская девочка будет быть посуду на крыльце трактира, я махну ей рукой, а она помашет мне в ответ.

Валери слабо улыбнулась.

— И вся жизнь будет у этих детей впереди. И в ней не будет боли. Не будет страха, — с его лица пропала улыбка, взгляд стал рассеянным. — Будет только вечное лето: лучи солнца в листве, шум реки и беспечность, подарок спокойного будущего, которое мы, взрослые, у них отняли…

Валери сглотнула, её движения замедлились. Пару секунд она просто делала вид, что продолжает его бинтовать, а потом снова сжала его ладонь.

— Не было и дня, когда бы я не думала о том, как сильно виновата перед тобой, — проговорила она, не глядя на него. — Ты не заслужил такой участи. Если бы не моя ошибка… я не могу просить тебя о прощении, но мне хотелось бы верить, что в глубине души ты меня не возненавидел.

Ремус стоял, как приклеенный, глядя на эту сцену, и сердце колотилось у него в груди, как птица в пустой бочке.

Джекилл, все это время смотревший на Валери со снисходительной улыбкой взрослого, перед которым упражняется в остроумии ребенок, негромко рассмеялся и провел свободной рукой по её волосам.

— Если бы я был моложе, здоровее, и крепче духом, закатил бы тебе, пожалуй, сцену ревности. И тебе бы мало не показалось, ты ведь знаешь, как я страшен в гневе.

Они одновременно рассмеялись чему-то. Валери подняла голову.

— Но как я теперь могу осуждать тебя за то, что ты — молодая и красивая женщина, которой нужна любовь? Я не могу дать тебе всего этого, — Джекилл провел пальцами по её лицу.

Ремус закрыл глаза, сражаясь с подкатывающей злостью.

— Но, если кто-то другой сделал тебя счастливой, пусть так и будет. Ты заслужила немного счастья, хоть ты и думаешь иначе. И я не стану требовать от тебя принести это счастье в жертву… непонятно чему.

— Ты пожертвовал ради меня возможностью создать нормальную семью, — тихо произнесла она.

— Ты и есть моя семья, — ответил Джекилл с той же улыбкой взрослого. — И осталась бы ею, даже если бы я по какой-то нелепой случайности оказался окружен чужими людьми, которых вынужден был так называть. И я рад, что сейчас со мной именно ты, а не они.

Валери улыбнулась, а потом поднесла его руку к губам и поцеловала.

Ремус отшатнулся от двери, прошелся по спальне, озверело пялясь по сторонам, а затем развернулся и стремительно покинул кабинет, костеря себя, доверчивого безмозглого идиота, на чем свет стоит.

— Не говори так, — прошептала Валери, отнимая его ладонь. — Генри, с тобой ничего не случится. Ты сможешь с этим справиться.

Джекилл явно боролся с желанием сказать что-то правдивое и беспощадное, но вместо этого снова поднял уголки губ. Наверное, ни одному гимнасту в цирке не приходилось прикладывать таких усилий со своими гирями, как доктору Джекиллу в этот момент.

— Если ты так в меня веришь, то у меня не остается другого выхода. Придется справится.

Они шире улыбнулись друг другу, но с губ доктора улыбка пропала почти сразу же.

— Но… если нет… — Грей вдруг тоже перестала улыбаться. — Если этот кошмар повторится, и я не смогу его сдержать…

— Не надо, Генри, прошу тебя! — она встала и отвернулась, но Джекилл удержал её за руки и заставил повернуться.

— Нет, Валери, — спокойно сказал он. — Эта тварь опасна, ей нет места в нормальном мире. И, раз я создал её, то мне решать, что с ней делать, — Джекилл держал её за плечи. Они казались детскими в его руках. — Ты поклялась мне, что, если однажды монстр станет неуправляем, ты положишь этому конец.

— Ты вырвал у меня это обещание, — Валери пыталась высвободиться из его рук. — Это жестоко — просить меня о таком!

— Куда более жестоко позволить ему уничтожить последнее, что от меня осталось, и начать творить вещи, о которых я и подумать боюсь! То, о чем я тебя прошу не жестокость, а милосердие, и я вправе на него рассчитывать! Валери, я не смогу жить в голове этой твари, и годами наблюдать последствия своей чудовищной ошибки.

Валери покачала головой и жадно сжала его ладонь у себя на плече.

— Представь, что произойдет, когда о Хайде узнает Волан-де-Морт. Что будет, если в его руки попадет моя сыворотка? Ты должна сделать это. Монстрам вроде меня нет места ни в волшебном мире, ни в магловском. Убив его, ты избавишь меня от страшных мук. И кроме тебя мне некого об этом просить. Так что, ты… сделаешь то, о чем я тебя прошу?

Валери молчала, в бешенстве глядя в спокойные, но немного уставшие глаза доктора. В эту секунду могло случиться все на свете: она могла бы обнять его, поцеловать, заставить овладеть собой на этом самом столе, разрыдаться, схватить в охапку и действительно увезти подальше от этого замка. Но вместо этого она сделала глубокий успокаивающий вздох и сказала:

— Да.

— Вот и хорошо, — спокойно сказал Джекилл и ободряюще погладил её по руке.

Валери еще несколько секунд разматывала бинт, не глядя на Джекилла, и можно было бы подумать, что она плачет, но, когда она подняла взгляд, глаза её были сухие.

— Сядь, — коротко приказала она, вернув себе прежнюю хладнокровность. — У тебя опять пошла кровь.

Джекилл снова присел на край стола, и Валери принялась его бинтовать. А несколькими этажами выше Ремус Люпин ворвался в спальню мальчиков Гриффиндора, обозленно захлопнул за собой дверь, прошелся по комнате, нервно запуская пальцы в волосы, а потом сорвался и с размаху пнул тумбочку, так, что с неё упала лампа.

*

Ревность, мучительная и страшная, снедала Ремуса в течение следующих нескольких дней. Нежная сцена в кабинете словно застыла у него перед глазами. Он видел её всюду — за едой, на школьной доске, в коридорах. На уроках Джекилла, как ни странно, было довольно просто делать вид, что все нормально, ведь ненависть скрывать намного проще, чем ревность. С Валери все было сложнее. Сидя на её уроках и угрюмо пялясь в конспект, или ползая на брюхе по лабиринту, Ремус придумывал целые речи, продумывал сцены, в которых говорит ей, что видел их с Джекиллом, что она должна выбрать раз и навсегда, что дальше так продолжаться не может. Днем, в школьной суете все эти доводы казались такими разумными, и Ремус так мрачно и решительно верил в них. А вечером, когда он, уже собравшись с духом, намеревался выдвинуть ей свои условия, тонкие пальцы развязывали его полосатый галстук, губы шептали на ухо всякие милые глупости, заколотые волосы рассыпались по плечам Валери буйной, дикой копной, и бедный Люпин сдавал свои позиции.