На следующий день он опять терзался и мучился ревностью, а всякий раз, когда пытался заговорить о Джекилле, Валери мягко, но строго пресекала его попытки:

— Пожалуйста, не говори со мной об этом. Я не могу тебе всего объяснить. Возможно, когда-нибудь, но не сейчас. Между нами нет ничего такого, о чем тебе стоило бы волноваться.

Ремус верил ей, а на следующий день видел, как Джекилл целует её руку в коридоре между занятиями, слышал, как девчонки шушукаются в библиотеке, или за едой, что, мол, между учителями, кажется, завязался роман, ах, как интересно! Все эти сплетни стоили Ремусу ни одного сломанного пера. Он тяжко страдал и скрипел зубами, но поделать ничего не мог. Но, когда Валери в очередной раз дала ему от ворот поворот и сказала, что этим вечером будет занята, Ремус не выдержал. Ему надоело чувствовать себя мальчишкой, которого водят за нос, и с которым играют, как с глупым щенком — то поманят к себе, то прогонят.

— Занята, — повторил он, захлопнул клетку с шишугами и встал, засунув руки в карманы. — Снова будешь перевязывать раны своему другу?

Валери слегка нахмурилась. Она проверяла щенят Рейема на наличие клещей, щенята попискивали и облизывали ей руки.

— Мы уже говорили об этом, Ремус, — прохладно сказала она. — Доктор Джекилл серьезно болен…

— И я догадываюсь, чем именно! — отрывисто сказал Ремус. — Я видел его рану, я видел такие и раньше! — он сорвался с места и подошел к Валери. — Его покусали. Оборотень покусал!

Валери молчала. Ремус истолковал это молчание по-своему и распалился еще больше.

— Валери, ты не должна делать это, ты хоть понимаешь, как это опасно?!

— Это кто сейчас говорит? — со смехом спросила она, укладывая щенят обратно в вольер.

Ремус осекся, осознав, какую глупость сморозил.

— Все равно, — слабым голосом сказал он, слегка обезоруженный её улыбкой. — Его покусал оборотень? Поэтому ты так с ним…

Он хотел было сказать «носишься», но не осмелился.

— Его действительно покусали, — Валери закончила с волчатами, и перешла к другой клетке. Ремус проводил её горящим взглядом. — Но не оборотень. Раны, нанесенные зубами оборотня, быстрее затягиваются под воздействием их слюны, к тому же у этого зверя клыки и форма челюсти совершенно другая…

— Тогда почему бы ему не обратится к мадам Помфри, или не вылечить себя самому? — сердился Ремус. — Не понимаю, почему ты должна этим заниматься?!

— Я его близкий друг. Он обратился ко мне за помощью.

— Близкий, вот как. Насколько близкий? — Ремус снова подошел к ней.

— Мне не нравится твой тон, — холодно сказала Валери. В отличие от Ремуса, она была совершенно спокойна, стояла и смотрела на него, сцепив руки в замок.

— Валери, мне тоже много чего не нравится, но тебе на это, похоже, наплевать! — беспомощно крикнул Ремус, раскинув руки. — Думаешь, мне легко видеть, как вы… как он… или слушать, что о вас говорят в школе? Или видеть, как он расхаживает перед тобой почти нагишом, пока ты перевязываешь ему раны!

Валери слабо усмехнулась и поспешно прикрыла губы, отворачиваясь, но Ремусу этого хватило, чтобы окончательно выйти из себя.

— Вот! Вот это то, о чем я говорю, у меня такое чувство, будто ты смеешься надо мной! Постоянно! Мы проводим вместе почти каждую ночь, а днем ты не расстаешься со своим Генри, и не смеешься над ним, когда он заговаривает о семье…

Валери нахмурилась.

— …в то время, как стоит мне заговорить об этом… Ты, наверное, думаешь, что я не думаю, не понимаю, о чем тебя прошу? — Ремус облизал пересохшие губы. Валери и не думала смотреть ему в глаза, кажется, опять не слушала его, а просто ждала, когда он выговорится и успокоится. Тогда Ремус порывисто подошел к ней, схватил её за руку (получилось довольно грубо, хотя он планировал сделать это нежнее, и вообще, в другой обстановке), и решительно встал на одно колено. Мокрая трава немедленно промочила штанину насквозь, но Ремус этого почти не почувствовал, захваченный величиной принятого решения. Валери удивленно уставилась на него, но, прежде чем он успел открыть рот, высвободила руку, и отступила.

— Ради всего святого, встань, Люпин! — глаза у неё были испуганные, и даже возмущенные. — Что ты творишь?

Ремус постоял еще секунду, чувствуя себя так, словно на него ушат ледяной воды вылили, а потом резко вскочил и отряхнул штанину.

— Значит, я был прав. Ты выбрала его, — чуть задыхаясь сказал он, стоя перед ней, с красными ушами, но очень прямой спиной, несмотря на обрушившееся на него унижение.

— Вовсе нет, — строго сказала Валери. Сейчас казалось, что они играют в игру — кто лучше сыграет хладнокровие, красноухий Ремус, или она, с горящими щеками. — Просто я знаю, что сейчас в тебе говорит упрямство и желание настоять на своем, иначе ты бы этого не сделал.

— Сделал! — воскликнул Ремус. — Валери, да пойми же, я люблю тебя, я не могу смотреть, как ты нежничаешь с этим человеком, не могу вечно тебя с кем-то делить! Я много раз говорил тебе, что хочу, чтобы мы были вместе, открыто, так, чтобы нам не нужно было ото всех скрываться! А если ты стыдишься отношений с оборотнем, лучше так и скажи!

Валери, которая все это время просто смотрела на него, вдруг заливисто рассмеялась.

— Мой милый, милый Ремус, — она обняла его за пояс. — Как тебя вообще можно стыдиться? — легкая рука легла ему на щеку, большой палец ласково скользнул по шрамам. Ремус прикрыл глаза, почувствовав моментальную слабость в руках и ногах. — Ты — самое лучшее, самое чистое и светлое, что только было в моей гадкой жизни.

Ремус открыл было рот, чтобы возразить, но она прижала прохладные, пахнущие травой пальцы к его губам.

— И именно поэтому я так хочу тебя уберечь, — прошептала она, касаясь губами своих пальцев. Ремус чувствовал её дыхание. — Мой милый, честный мальчик. Ты сам еще не готов к тому, о чем меня просишь. Ты вырос здесь, под защитой Дамблдора, и не знаешь в полной мере всю силу человеческого отчуждения, ведь у тебя есть друзья, и они всегда готовы тебе помочь. За пределами школы ваши дороги так или иначе разойдутся, и тебе придется отвечать самому. Мне всегда было безразлично, что думают люди, я знаю, что, если они захотели кого-то осудить, их ничто не остановит. Но тебе ни к чему груз нового осуждения к тому, что ты уже несешь. Он итак достаточно тяжел, — Валери провела ладонями по его шее и плечам, сомкнула ладони у него на груди, её голос дрогнул. — А в сочетании с браком, это тяжесть может стать невыносимой и раздавить то чувство, которое... заставило тебя совершить этот честный, замечательный поступок. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. И не хочу, чтобы с нами это случилось. Я и так поломала тебе жизнь. И меньше всего на свете мне хотелось бы связывать тебя… обязательствами, — прошептала она, опустив взгляд. Ремус нахмурился, но сказать ничего не успел, потому что она снова подняла глаза, и теперь их выражение сделалось строгим и непреклонным.

— Поэтому, я прошу тебя, не говори со мной больше об этом, — она легонько надавила ладонями ему на грудь, и Ремус машинально отступил на шаг. Беспокойная, вечно рвущаяся на волю прядь его волос надо лбом, мазнула Валери по темным волосам. — И не проси меня оставить Генри.

Пауза, повисшая в загоне в этот момент, была такой глубокой, что Ремус услышал, как редкие дождевые капли шлепаются на листья. Дождь? Он даже не заметил…

— В таком случае, может, нам лучше на время расстаться? — хрипло спросил он, засунув руки в карманы — чтобы не было соблазна её обнять. — По крайней мере, пока Генри не найдет кого-то другого, кто смог бы перевязывать ему раны, или пока ты не найдешь в себе силы его оставить.

Валери молчала, и по её лицу Ремус не мог понять, о чем она думает. Сердце рвалось из груди.

— Хорошо, — негромко сказала она, испытывающе глядя на Ремуса. — Если ты считаешь, что так будет лучше.

Ремусу захотелось заорать: «Господи, да нет, конечно, я не хочу с тобой расставаться, ни сейчас, никогда!». Но он не стал этого делать.