Слизеринцы скорчили рожи, Мальсибер сузил темные глаза.

– Мечтай, уродец, – прорычал он. – А ты, Эванс, отсосешь у меня, после того, как мы вас поимеем, поняла?

Лили фыркнула, отпивая из бутылки и показала Мальсиберу средний палец.

– Запомни это, – Мальсибер щелкнул пальцами, указав на Лили, а потом посмотрел прямо на Роксану. – Эй, Малфой.

Роксана дернулась и резко оглянулась на него. На секунду повисла крайне натянутая пауза, а потом тонкие губы Мальсибера дрогнули в издевательской усмешке.

– Как дела, птичка?

Простой вопрос почему-то подействовал на Роксану как удар хлыста. Она спрыгнула с балки, выхватив палочку, но тут слизеринцы вдруг переполошились и дернули от трибун, а через мгновение и тайное сборище услышало грозный голос мадам Трюк совсем рядом с их гнездышком. Все тут же спрыгнули с удобных балок, похватали свои вещи и бросились наутек, давясь смехом. Роксана убегала с гриффиндорцами, но, прежде чем покинуть трибуну, не выдержала и оглянулась. Мальсибер говорил о чем-то со своими друзьями, торопливо пересекая холм. Словно почувствовав её взгляд, он обернулся на ходу и даже издалека Роксана увидела, как он смеется.

Новости о внезапно найденном лекарстве быстро разлетелись по волшебному миру.

Всего за месяц, добытый Джеймсом образец лекарства разросся до обширных тысячных партий и стал куда доходнее, чем золото, лунные камни или драконья кровь. Его продавали в Косом переулке, спекулировали в Лютном переулке и толкали через объявления в газетах.

За одну порцию этого зелья иные волшебники готовы были продать дом и отдать все свое золото, а кое– кто – и пойти на преступление. Министерство изо всех сил пыталось удержать ситуацию под контролем, но истерия, захватившая общество, била через край. Сообщали даже о смертельных дуэлях за чудодейственный флакон. Однако, даже это не могло испортить радость общества по поводу долгожданного выздоровления. Небо над волшебным миром еще никогда не казалось таким тяжелым и тревожным, как в эти зимние месяцы. Но теперь в тучах наконец-то показался просвет и первые лучи спокойного весеннего солнца упали на уставшие крыши. Мир пропитался ароматами мяты и надежды, почти так же быстро, как пару месяцев назад пропитался кровью и отчаянием. Проклятые приходили в себя, похудевшие, измучанные, но счастливые волшебники и волшебницы заполняли своими снимками передовицы «Пророка», тесня никому не интересные заметки о безрезультатности поисков первоисточника лекарства.

Как только стало ясно, что чума отступила, со всех магазинов сняли табу, вернув свободный доступ к товарам. Школьная администрация перестала так тщательно проверять почту и продукты, вследствие чего в день матча столы в гостиной Гриффиндора просто ломились от всевозможной снеди и напитков – как в старые-добрые времена.

Причин для радостей у факультета не было очень давно, поэтому праздновали так, будто не матч выиграли, а одолели Волан-де-Морта. Музыка до крови из ушей, вопли, контрабандный школьный алкоголь – в общем, всё, как Джеймс любил.

Растянув в руках гигантский гриффиндорский стяг, он вскочил на ближайший стол, под чудовищные басы «Диких сестричек» вскинул багровое знамя над головой и огласил гостиную победоносным рыком. Радостное рукоплещущее море вокруг отозвалось ответным раскатом.

– Что это было?! Я вас не слышу! – заорал Джеймс во всю мощь легких, но его все равно не было слышно в творящемся вокруг безумии. Школьники бесновались, вопили, орали и обливались пивом. Ад, короче говоря. – Я хочу слышать ваш РЕ-Е-ЕВ!

Толпа отозвалась еще одним раскатом, на этот раз громче и яростнее. Глава гриффиндорского прайда удовлетворенно улыбнулся, бросил кому-то стяг и за обе руки втащил на стол свою любимую львицу – смеющуюся Лили с волосами, немножко мокрыми от сливочного пива, как у многих других.

– За Гриффиндор! – проревел Джеймс, одной рукой обнимая Лили, а другой вскинув свой кубок, в который заботливые руки Мародеров намешали жгучую смесь из огневиски, тыквенного сока и бодроперцовой настойки.

Факультет заревел в третий раз, вскидывая кубки. Сделав несколько великанских глотков, Джеймс с размаху бросил недопитый кубок на пол, так что остатки пойла попали на близстоящих (те пришли в буйный восторг), после чего схватил Лили и крепко поцеловал взасос – на радость зрителям.

– Еще немного и она откажется целоваться с тобой наедине, Сохатый! – прокричал Ремус, когда Джеймс оставил Лили танцевать с подружками, а сам подвалил к Мародерам, стоящим у окна, рядом с пивной бочкой. – Придется звать публику, чтобы поцеловать её в нашей спальне!

Мародеры заржали, Джеймс, весь красный и взъерошенный, с очками набекрень, обхватил Ремуса за шею.

– Ды сито ты говорись! – просюсюкал он, притягивая к себе друга и вдруг сделался томно-серьезным. – А может ты ревнуешь, Лунатик?! А? Может ревнуешь? Да ладно, не ревнуй! Ну же, иди сюда, принцесса! – под гогот Сириуса и Питера он навалился на Ремуса широкой капитанской грудью, делая вид, что собирается и его поцеловать взасос.

– Иди в жопу, Сохатый, я еще не настолько пьян, чтобы лизаться со всеми подряд! – Ремус брезгливо увернулся и со смехом оттолкнул от своего лица его слюнявую рожу. Впрочем, Джеймса это только развеселило, он вытер лицо рукавом и другой рукой с кубком обхватил за шею еще и Сириуса.

– Черт возьми, Бродяга! – простонал он и громко икнул. – Как ты подал этот мяч, я чуть с метлы не наебнулся, так переживал! Я тебе прямо по гроб жизни за него буду обязан! – он вдруг вгляделся в толпу слегка пьяным, плавающим взглядом и шумно втянул воздух, поправив очки. – Мерлиновы яйца, это Анжела и Кристен с шестого?

Все Мародеры как по команды повернули головы. Две шестикурсницы прямо во время танцев слились в поцелуе – с языками, руками и всем остальным.

– Когда она успела отрастить такие буфера? – пробормотал Джеймс, лохматя волосы. Сириус усмехнулся в свой кубок, Питер незаметно поправил резинку трусов. – Я в ах…

– Лично меня устраивает и первый размер, спать не так жарко, – Сириус сунул свой кубок Питеру и с улыбкой протиснулся боком в толпу, разглядев в море алых стягов и лохматых грив, единственные на весь Хогвартс белые волосы своей подружки.

Питер по очереди отпил из двух кубков, пританцовывая на месте во все глаза таращась на горячий поцелуй шестикурсниц, собиравший вокруг себя все больше зрителей.

– Слушай, Сохатый, ты еще подрочи на них! – усмехнулся Ремус, наблюдая за Джеймсом.

– А что? – спросил Джеймс, не отрываясь от интересного зрелища.

– Эванс на тебя смотрит, – вздохнул Ремус, махнул Гидеону и Бенджи и отправился к ним вместе с Питером, по пути хлопнув Джеймса по предплечью. – Анжела, конечно, красивая, но, по-моему, она того не стоит, согласен?

– Сравнил! – фыркнул Джеймс ему вслед и все-таки бросил вороватый взгляд на Лили.

Лили болтала с Алисой и еще какими-то девчонками, время от времени поглядывая на Джеймса. Поймав его взгляд, она улыбнулась, да так, что Джеймсу показалось, будто у него в груди разбился старый кувшин с горячим медом.

Вот она, его Лили. Стоит здесь, живая, здоровая, цветущая, как и всегда. И как будто не было тех страшных недель, проведенных у её постели. Теперь это казалось жутким сном, полузабывшимся, истершимся...

В самом деле, Джеймс с трудом мог вспомнить подробности тех кошмарных дней. Как будто его память из жалости над его рассудком, поспешила стереть все самые ужасные детали. Все слилось в одно большое чавкающее болото душераздирающих сцен, бессонных ночей и липкого, ледяного страха. С каким трудом они из него выбирались – теперь совсем не хотелось об этом вспоминать. А вот о чем Джеймс вспоминал довольно часто, так это о том, как впервые встретил Лили в Хогвартсе, после того, как её выпустили из больницы святого Мунго…

В тот день впервые выглянуло солнце – и снег в окрестностях Хогвартса начал таять. Повсюду бежали ручейки, лед трескался под ногами, вода сверкала на солнце, воздух, до этого дня безлико-холодный, наполнился запахами. Джеймс стоял неподалеку от главного выхода, овеваемый весенним, теплым ветерком, шмыгал носом, топтался и курил одну сигарету за другой, закуривал, делал пару затяжек и выбрасывал, чтобы снова полезть за пачкой в карман куртки. Он знал, то Лили должна вернуться в школу именно в этот день, она дважды подтвердила это в письме, написанном немножко корявым почерком.