— Не говори ничего моим родителям, —пробормотала она сквозь сон. — Пусть они узнают потом...
Джеймсу опять показалось, что ему в глотку кто-то засовывает ежа.
Потом?
Что значит Потом?!
Огромным усилием воли Джеймс обуздал вскипевшее негодование.
— Хорошо, Эванс, — хрипло сказал он. — Не скажу.
— Останься со мной, ладно? — она уже держалась за ручку той двери, которую Джеймс видеть не мог. Но, видимо, одной ей идти было страшно, поэтому другой она держалась за свитер Джеймса. А Джеймс вдруг вспомнил, как Лили радовалась, когда он показывал ей тайную дверь в Ипсвич и еж выпустил все иглы сразу.
Он хотел сказать ей, что будет тут и сегодня, и каждую ночь, до того самого «потом», которое, он надеялся, никогда не наступит, но Лили уже спала.
День мадам Помфри всегда начинался очень рано. Ведь школьная медсестра — тот человек, который просыпается раньше всех в замке, потому что от детей можно ожидать сюрпризов в любое время. В семь часов утра мадам Помфри уже была на ногах и готовила план на день. В половину восьмого завтракала овсянкой с черничным джемом и рассуждала о том, что неплохо бы начать вышивать по вечерам, а в восемь часов утра дверь её кабинета распахивалась и в крыло выкатывалась, тележка, груженая завтраком и медикаментами, а следом за ней твердой походкой выходила и сама медсестра в свежем накрахмаленном переднике и с бутылкой Бодроперцового зелья в кармане.
Так же было и сегодня. Тележка выехала, деловито позвякивая колокольчиком, а мадам Помфри, вышла за ней и взмахнула палочкой, раздвигая шторы на всех окнах сразу.
Солнечный свет тут же залил Крыло до краев и на всех больничных койках послышалась возня.
Постукивая каблуками, медсестра шла вдоль постелей и отодвигала ширмы, пропуская к тумбочкам нетерпеливую очередь из тарелок с овсяной кашей, тостами и чашек с горячим чаем. Теперь тележка следовала за ней, как послушный и верный пес.
Пациенты просыпались неохотно, некоторые, уже почти здоровые просили «еще пять минуточек», некоторые нагло продолжали спать, а некоторые жаловались на недомогание. И к каждому мадам Помфри подходила — к простуженному и ленивому студенту-пуффендуйцу, чтобы оживить его подушку и заставить его сесть, к слизеринцу со сломанной рукой, чтобы проверить, выпил ли он за ночь нужную порцию Костероста, к проклятому гриффиндорцу и к Спящей Красавице в отдаленном уголке...
Мадам Помфри была главной пружиной в механизме больничного Крыла, а также его большой и малой стрелкой. Всё здесь подчинялось её правилам и никогда не выходило из—под контроля.
Ну или почти все. Даже самые лучшие механизмы дают сбой — и не всегда это плохо.
И Мадам Помфри сама в этом убедилась, когда раздвинула третью ширму и застыла, как вкопанная, глядя на развернувшуюся перед ней сцену.
Лили Эванс, которую только этой ночью доставили в Крыло с признаками проклятия, спала в обнимку с Джеймсом Поттером! Прямо на больничной койке! Нет, конечно, сразу понятно, что это — ничего страшного, просто невинный, совместный детский сон, в конце концов, Эванс была под одеялом... по крайней мере большая её часть, а Поттер — сверху, но ведь это неслыханно! Ученики разного пола спят в одной кровати, да еще и обнимаются так, словно чуть ли не каждую ночь спят вместе! Да еще и Поттер! Что за несносный мальчишка?! Ведь ясно было сказано — нельзя! Тем более, Эванс в таком состоянии!
Капкан ей на него, что ли, ставить у выхода?
Мадам Помфри уперла руки в бока, клокоча от возмущения и не зная, что её злит больше — то, что Лили Эванс сплеталась ногами с Джеймсом Поттером самым бесстыдным образом, или ноги Поттера в уличных ботинках прямо на её одеяле. Во всяком случае, еще чуть-чуть — и она точно нашла бы причину как следует отшлепать их обоих, если бы Лили Эванс вдруг не поморщилась, потревоженная внезапным наплывом света, и не прижалась к Джеймсу Поттеру, а он, весь взъерошенный и всклокоченный от неудобного сна в одежде на узкой кровати, не попытался натянуть на неё и себя одеяло.
Раздражение медсестры разом сошло на нет. Она растерянно заморгала и опустила руки.
Мерлин, ведь они совсем еще дети, вдруг подумала она.
И выглядят совсем не как этот Сириус Блэк с его светловолосой девчонкой, а как... котята, выросшие из своей старой корзины, но так и не разучившиеся спать вместе. А вдруг это любовь? Милая и трогательная, детская любовь. Они ведь не сделали ничего страшного?
Мадам Помфри, разом растерявшая весь свой боевой пыл, потерла руки, встревоженно оглянулась на дверь, от души надеясь, что Минерве не приспичит навестить своих студентов прямо с утра, вздохнула и отошла от постели, тихонько задвинув за собой ширму...
Гул колокола разлился над лесом и последний на сегодня урок по уходу за магическими существами подошел к концу.
Ремус захлопнул тяжелую книгу, лежащую у него на коленях и принялся собирать разбросанные листы пергамента с рисунками частей тела гиппогрифа. Он чувствовал, что Валери на него смотрит, но упорно не желал поднимать взгляд. Класс шумел, поднимаясь с поваленных деревьев, все смеялись, галдели и торопливо прощались с учителем, предвкушая вкусный ужин. Ремус закончил собираться, встал с места, вскидывая на плечо сумку и следом за остальными пошел к выходу из леса. Валери осталась позади — она собирала гиппогрифов, чтобы отвести их в загон, а те взволнованно хлопали крыльями и покрикивали, недовольные внезапно поднявшимся шумом. Ремус шел, поджав плечи и спрятав нос в складках шарфа, а сам думал, что Валери, должно быть, здорово удивило его появление на уроке сегодня, ведь он игнорировал её занятия больше недели. Причины у него были. Он все еще злился на неё за то, что она его оттолкнула. Все её доводы казались ему попросту смешными. Но раз уж она так хотела, чтобы они не общались, хотела, чтобы он оставил её в покое — пожалуйста, он оставил. Но очень скоро понял, что так только хуже ему самому. К тому же, чтобы он там ни чувствовал, её предмет ему необходим, если он все еще хочет сдать ЖАБА и поступить в Отдел контроля и регулирования магических существ. А поступить он хотел.
В общем, как только он как следует убедил себя, что все дело только в её предмете и выхода у него нет, собрал сумку и чуть ли не бегом направился в лес, где Валери вот уже целую неделю вела уроки, посвященные поведению гиппогрифов в естественной среде обитания. Тема была жуть какая интересная, но Ремусу стоило большого труда сосредоточиться на принципах циркуляции крови гиппогрифов, а не на том, что Валери в своих узких черных брюках и огромном вязаном шарфе поверх рыбацкого свитера выглядит точь-в-точь, как втогда, в колонии, и что от мороза у неё разрумянилось лицо и покраснели губы...
Она начала урок и все было как всегда, а потом вдруг её взгляд упал на Ремуса. Они смотрели друг на друга всего пару секунд, а потом она, как ни в чем ни бывало, продолжила лекцию. Ремуса же просто в жар бросило.
Чтобы окончательно не потерять над собой контроль, он приказал себе просто не смотреть на неё и сцепив зубы конспектировал лекцию, поднимая голову только лишь затем, чтобы посмотреть на золотистого гиппогрифа и уяснить, что его перья обладают почти тем же магическим свойством, что и шерсть грифона, способная вырабатывать тепло.
Класс уже ушел далеко вперед, но Ремус не спешил их догонять и возвращаться в замок...
С тех пор как Лили забрали в Крыло прошла уже почти неделя, но за эту неделю ей не только не стало лучше, наоборот, проклятие укрепилось в её теле и теперь пожирало её просто на глазах. Ремус пришел в ужас, когда увидел её вчера, страшно исхудавшую, с крошечными запястьями и костлявыми пальцами, торчащими скулами и кошмарными кругами под глазами. Лили видела, как он шокирован, как бы Ремус ни пытался это скрыть, но не обижалась и шутила, что совсем скоро она сможет пролезть в игольное ушко и попасть в книгу рекордов Гиннеса. Она сидела в постели, спрятав острые коленки под пледом, улыбалась, рассказывала, как прошлой ночью Джеймс притащил ей Живоглота, по которому она так соскучилась, а кот принялся носиться по всему Крылу. Ремус сидел рядом и слушал, а сам не мог выдавить ни слова из-за застрявшего в горле комка. Эта была не та Лили, которую он привык видеть, да и видел совсем недавно, когда приходил навестить в первые же дни. Всего за несколько дней проклятие вытянуло из неё несколько лет жизни и это было заметно не только у Лили. Все заболевшие выглядели так, будто по ночам кто-то высасывал из них через трубочку силы.
