— Ты не потерял время? — тихо спрашивает Карлус. Джеймс трясет головой и с благоговением протягивает отцу крошечные песочные часы, которые ему поручили подержать...

— Береги его, — и отец подмигивает ему, подняв на миг очки, чтобы лучше рассмотреть часики...

...1966…

— ... вставай, вставай, вот так... ты можешь стоять? Мерлинова борода... — на секунду схватив его в охапку, отец тут же отстраняет маленького шестилетнего Джеймса от себя и испуганно ощупывает его тощие руки и ноги на предмет переломов или вывихов. Джеймс хлюпает носом, а остатки метлы неторопливо осыпаются с дерева, с которого он сам шлепнулся прямо на пятую точку примерно за полминуты до того, как к дереву подбежал насмерть перепуганный отец.

— Ты хоть представляешь, как ты меня напугал?! — завершив осмотр, Карлус вдруг сильно встряхивает его за плечи. — Кто разрешил тебе взять эту метлу?! Ты хоть понимаешь, что ты мог разбиться, ты представляешь, что стало бы со мной, или с мамой?!

Джеймс угрюмо смотрит на него и молча ревет, только время от времени шмыгает грязным сопливым носом.

— Никогда больше так не делай, понятно? Ты обещаешь мне?!

...1967…

— Та-ак... ты крепко держишься? Точно?

Джеймс кивает и ещё крепче хватается за древко метлы, сидя впереди отца.

— Очки на месте?

Джеймс кивает. Мама закрепила их так, что голова вот— вот лопнет от тугого ремешка.

Карлус покрепче обхватывает его одной рукой, другой хватается за метлу и...

— Тогда полетели!

И они летят. Нет, не летят. Они купаются в тающей закатной дымке, они разгоняют птиц в небесах, кувыркаются, летят над самой водой, которая в лучах заката похожа на мыльную воду, ныряют, делают «мертвую петлю» и вытворяют ещё Бог знает что, пока Джеймса не начинает всерьез укачивать и тогда они приземляются в траву, прямо посреди поля, где пасутся гиппогрифы мистера Суорли. И даже там они, двое мальчишек, пусть даже один совсем взрослый и уже седой, дурачатся, нападают друг на друга, а потом Карлус несет на закорках уставшего Джеймса...

— Здорово сегодня было... — бормочет сонный Джеймс. Его руки и ноги болтаются на ходу, легонько ударяясь о Карлуса.

— Здорово, — пыхтит в подтверждение отец.

— И так всегда будет. Мы всегда будем вместе, ведь правда? — и он засыпает на отцовском плече и уже сквозь густую, полную вечерних ароматов и звуков дрему, слышит:

— Всегда, Джейми... всегда...

Всегда...

Ты обманул меня, папа.

— ...чтобы проводить их в последний путь.

Поллукс замолчал и обратил выжидательный взгляд на Джеймса, а вслед за ним и остальные гости, как по команде повернули к Джеймсу головы.

— Сохатый.

Джеймс вздрогнул, услышав голос Сириуса, осмотрелся и понял, чего все от него хотят.

Наклонившись, он поднял из кучи влажной, холодной земли горсть и бросил в могилу родителей.

А когда Поллукс взмахнул палочкой и эта куча гулко опустилась в яму, улегшись ровным розовым холмиком, Джеймс отчетливо осознал, что изрядная часть его самого навсегда останется там.

Навсегда.

После Поллукс говорил ещё что-то, прежде чем начертать на надгробном камне прощальные слова, но Джеймс снова его не слушал.

Он вдруг поймал краем глаза какое-то движение неподалеку, оглянулся и увидел... Лили.

Она стояла на почтительном расстоянии от группы родственников, вся в черном, даже перчатки, только волосы горят темно-рыжим пламенем в море серо-зеленой, сырой печали.

Как она здесь очутилась?

У неё и у самой был такой вид, будто она была не вполне уверена, что ей можно здесь находиться, однако, она не уходила и только неловко топталась у одного из надгробий. Взгляд её был устремлен прямо на Джеймса — на один безумный миг ему почудилось, будто она читала его мысли всё это время — такое необъяснимое понимание было написано на её бледном узком личике.

Переглянувшись с ним, она чуть опустила голову, так что длинные волосы свесились ей на лицо и больше уже не поднимала глаз и подошла к нему только когда все родственники, по— очереди принялись подходить к Джеймсу и соболезновать.

Это была сущая пытка и ему стоило огромных усилий, чтобы не разреветься под стать Ирме Крэбб, этой необъятной, шумной даме, которая своим трубным плачем перепугала всех ворон на кладбище.

Никто из них похоже не желал понимать, что Джеймсу тяжело слушать их речи, поэтому, когда Лили подступила к нему, теряясь и одновременно мужаясь, он уже был готов к тому, что она начнет утешать его или говорить о возможном примирении... а она вдруг просто подалась вперед и крепко обняла его.

И будь Джеймс способен ещё на какие-то чувство, он бы непременно схватил её, обнял, прижал... но сейчас у него в груди, вместо прежнего, горячего мотора засел кусок гранита и Джеймс не был способен на эмоции.

Поэтому он просто позволил Эванс обнять себя, наклонившись вперед и когда он выпрямился, она тут же отпустила его и только напоследок провела ладонью в перчатке по его руке.

Никакие слова сейчас не имели значения и, кажется, она это тоже понимала, потому и не говорила ничего. И не плакала. За это Джеймс был ей очень благодарен...

Вывернувшись из её рук, Джеймс уже собрался пойти вслед за остальными в дом, как вдруг взгляд его упал на руки Эванс.

— Что это? — сипло спросил он. Кусок гранита у него в груди бешено заколотился при виде двух маленьких сиреневых цветов.

Лили тоже взглянула на свои руки — и снова на Джеймса.

— Ирисы, — слегка растеряно отозвалась она.

Джеймс чуть не взорвался от внезапно накатившего воодушевления.

Ирисы, ирисы, ирисы, мать их!

— Я могу... ? — нетерпеливо прошептал он, чуть задыхаясь и указывая на цветы. Эванс, всё ещё не вполне понимая, что к чему, протянула ему ирисы и Джеймс, схватив их, немедленно бросился обратно к могилам.

Лили проводила его взглядом. Подойдя к могиле, Джеймс неуклюже, неловко наклонился над ней, наколдовал вазу и засунул в неё цветы. Очень осторожно он пристроил вазочку в свежей земле в изголовье могилы — издали Лили видела, как шевелятся его губы, как будто он говорит что-то...

Горло сдавили слезы.

Она поспешно отвернулась, как будто подсматривала за чем-то очень личным и спешно пошла за покидающими кладбище людьми в черном. Слезы заволокли ей глаза и она ничего не видела, так что когда наткнулась на что-то, решила, что это очередное надгробие, а когда подняла взгляд, увидела, что врезалась в Сириуса. Блэк так же, как и она наблюдал за Джеймсом — и впервые за шесть лет Лили увидела на его лице такое серьезное и печальное выражение. У него за спиной стояли Ремус и Питер.

Они посмотрели друг на друга.

Лили угрюмо отвела взгляд и опустила голову, торопливо вытирая слезы и шмыгая носом.

— Держи.

Она молча приняла у Сириуса платок, не зная, как справиться с той невыразимой тоской, которая шурупом вкрутилась в сердце. Она не должна была плакать. Джеймсу итак хватает слез, но что делать, когда они так и душат, так и рвутся наружу.

Сириус поднял руку и приобнял Эванс за плечо.

Она прижалась к нему, спрятала лицо у него на плече, прижала к носу платок и зажмурилась, стараясь не очень привлекать к себе внимание. Сириус осторожно поглаживал её по дрожащему плечу, пока она старалась справиться с собой в его укрытии, а сам неотрывно смотрел на Джеймса.

Пока они стояли так, снова начал накрапывать дождь, но Сохатый даже не думал сдвинуться с места и так и сидел на корточках у могилы...

Сириус оглянулся и Ремус, восприняв безмолвный сигнал, подошел к нему.

— Не оставляй её одну, — прошептал Сириус. — Здесь кругом мои родственники, не хватало ещё, чтобы они на неё набросились.

Честно признаться, Сириус не ожидал, что Эванс приедет к Джиму домой. Они ведь разругались в хлам, не разговаривали неделями, да и похороны — тягостное, давящее событие и, тем ни менее, вот она, здесь, несмотря на ссоры, жуткую погоду и тяжелую обстановку — вытирает слезы его платком и сердито хлюпает носом, явно негодуя на себя за такую распущенность.