Авантюрист Кун беззастенчиво врал. Счетовод депо Александр Федотов, явившийся к Куну будто бы с просьбой, действительно дважды целился в главу «правраскома» и его заместителя, но каждый раз браунинг давал осечку. Это правда. А что Федотов застрелился — ложь. Красноводский «царек», охраняемый вооруженными до зубов английскими солдатами и местными наймитами, на месте расправился с Федотовым⁵¹.

Белогвардейские архивные документы «по делу 22-х лиц, причастных к покушению на жизнь членов комитета и к большевистскому движению» [39], утверждают, что террористический акт был задуман большевистским подпольем. План покушения обсуждался на одном из заседаний подпольной организации, на котором председательствовал конторщик станции большевик Николай Гончаров, секретарем был Максим Куваев, большевик, бывший работник Совета. В помощь Федотову дали техника Андронова, бывшего командира красногвардейского отряда, «взявшего на себя обязанность стоять у ворот с оружием»⁵².

Действительно, покушение па белогвардейскую верхушку Красноводска — не стихийное выступление взбунтовавшихся одиночек, а один из методов борьбы большевистского подполья с наиболее оголтелыми врагами Советской власти. Правда, к террористическим актам обычно прибегали анархиствующие «сверхреволюционеры» и другие представители мелкобуржуазных течений, а партия большевиков всегда принципиально отвергала террор как метод достижения политических целей. Еще накануне первой русской революции В. И. Ленин писал: «Террор выступает перед ними (социал-демократами. — Р. 3.) как одно из возможных подсобных средств, а не как особый прием тактики…»⁵³

Тем не менее известно немало примеров, когда коммунисты прибегали к террору как к партизанскому методу борьбы, акту возмездия против отдельных лиц, провокаторов, предателей, злобных врагов, вызывавших всеобщую ненависть, способных погубить сотни революционеров. В данном случае красноводское подполье для свершения таких актов и создало боевую группу⁵⁴.

Достойно сожаления, что Александр Федотов, человек, несомненно, большого мужества и отваги, самонадеянно, с одним револьвером, решился на такой шаг, а руководители подполья не позаботились снабдить его запасным оружием. В результате недостаточно тщательной подготовки запланированной акции погиб А. Федотов и были арестованы десятки членов подпольной организации. Но сам факт покушения на членов белогвардейского правительства, особенно на «всемогущего» садиста Купа, одного из убийц 26 бакинских комиссаров, частенько упражнявшегося в стрельбе по живым мишеням — арестованным большевикам, произвел отрезвляющее впечатление на прислужников буржуазии, заставил призадуматься многих. Население убедилось, что в Красноводске действует подпольная организация, членов которой не страшат ни английские штыки, ни белогвардейские застенки.

История с покушением переполошила заправил белого стана, тем более что им стали известны и другие аналогичные замыслы. В апреле 1919 года министр внутренних дел докладывал правительству: «Бакинские армяне, сочувствующие большевикам, замышляют совершить… ряд террористических актов против лиц, подозреваемых ими в расстреле Шаумяна и других бакинских большевистских комиссаров… посылаемые для этой цели лица могут проникнуть в область под видом добровольцев или под другими предлогами»⁵⁵.

Отнюдь не случайно, что в начале апреля 1919 года, когда белогвардейщина, казалось бы, еще прочно удерживала фронт от Красноводска до Байрам-Али, председатель «правраскома» Кун и его заместитель Добронравов «загадочно исчезают». О их трусливом побеге с нескрываемым раздражением сообщили закаспийские и бакинские буржуазные газеты, в частности «Заря» (12 апреля 1919 года).

Не смешивая террора с массовым вооруженным выступлением трудящихся, скажем, что в пору хозяйничанья в Закаспии контрреволюционных сил мысли о «перевороте», о восстании возникали даже у людей, далеких от политической борьбы. Очевидец событий гражданской войны, учитель К. В. Лейн, не подозревавший о существовании большевистского подполья, скрываясь от призыва в белую армию, сблизился в Ашхабаде с мобилизованными рабочими и служащими, несшими гарнизонную службу по охране военных складов, арсеналов, банка и правительственных учреждений. Даже у этого политически незрелого юноши временами возникала мысль: все эти объекты охраняются людьми, ненавидящими белогвардейскую власть, и настолько плохо, что их легко захватить⁵⁶.

Я познакомился с армянином лет тридцати пяти, очень живым, энергичным, видимо, волевым человеком, — вспоминает К. В. Лейн, — Фамилия — Аракелов (Аракелянц). Он выдавал себя за анархиста и наизусть цитировал классиков анархизма, и прежде всего, конечно, Бакунина. Я в то время мало понимал в учении анархистов и с интересом слушал Аракелова. Однако Аракелов был патриотом Родины и ненавидел англичан. Как-то в беседе он мне серьезно говорит: «Давай сделаем в Асхабаде переворот!» Это для меня было неожиданным предложением. «С кем же будем делать переворот и с каким оружием?» — спросил я. «Люди есть, а вот с оружием плохо». Я сам осматривал при посещении приятелей содержимое «арсенала». Кроме небольшого количества берданок с незначительным количеством патронов к ним, в «арсенале» ничего из вооружения не было: все было забрано на фронт. Ни одной трехлинейки, ни одного пулемета и тем более орудия. С чем делать восстание? Не с палками же. Конечно, мы могли бы захватить все охраняемые объекты, арестовать кое-кого из эсеровского правительства, и все! Со стороны Аракелова такое предложение не было провокацией. Его бунтарский нрав искал выхода, и он сделал мне такое предложение. Мы серьезно поговорили, и Аракелов признал, что это была пустая затея, от которой многие невинные люди пострадали бы. «В таком случае я перейду к своим через фронт». И действительно, Аракелов вскоре попал на фронт, через непродолжительное время ночью вышел с винтовкой из окопа, и, попрощавшись с товарищами, пошел в сторону советских войск.

Так объективные обстоятельства, антинародная политика буржуазного правительства вызвали ответную реакцию трудящихся, проявлявшуюся в поисках радикальных средств борьбы за освобождение. Большевистское подполье знало о настроениях парода, горевшего ненавистью к буржуазному правительству, и понимало опасность разрыва между своей слабой организационной подготовленностью и нарастающим стихийным стремлением масс к открытому вооруженному выступлению.

Вопрос о вооруженном восстании первой подняла большевистская организация Красноводска, в рядах которой было много людей решительного склада, тесно связанных с бакинскими коммунистами. Не позже конца декабря 1918 года, как свидетельствуют документы белогвардейской контрразведки, большевик Агафонов, «видный член партии, был командирован в Асхабад с особыми поручениями по подготовлению переворота»⁵⁷. Красноводские подпольщики вовлекли в подготовку к восстанию надежных рабочих, продумали план выступления. «Готовились захваты вооруженных пароходов, арсенала, — вспоминает бывший подпольщик Андронов. — Был момент, когда пулемет «Максим» белогвардейской пулеметной команды был готов к открытию огня по англичанам, но вследствие своевременной осведомленности англичан этого не удалось сделать» ⁵⁸.

Курс на вооруженное восстание, на захват власти взяла и ашхабадская подпольная организация. В начале марта 1919 года на одном из своих заседаний она наметила конкретный план: бросить все агитационные силы подполья в белогвардейские части — в роту особого назначения, отряд Бичерахова, караульную роту и в другие; выяснить, сколько рабочих готовы поддержать выступление; подготовить и вооружить рабочих депо, машинистов и их помощников; организовать нападение на типографию; захватить деньги, чтобы обеспечить восстание материально.

В течение 20 дней продолжалась лихорадочная подготовка восстания: готовили людей, собирали оружие — привозили его с фронта, добывали через надежных людей, убеждали рабочих, имеющих оружие, не сдавать его властям. Рабочие депо продумали план захвата белогвардейского бронепоезда.