— Почему?

— Дайте мне слово никому не выдавать тайны, которую я вам сейчас открою.

— Даю честное слово. Вы можете мне верить.

— Верю, верю. Ну, слушайте.

Краснов стал излагать свое открытие. С каждым его словом Шведов заинтересовывался все больше и больше. Он вскакивал со стула, садился на стол и не знал, чем выразить свой восторг и удивление. Наконец Краснов кончил.

— Да вы — Георг Стефенсон, Николай Александрович! Больше, вы — Ньютон, настоящий Ньютон!..

Краснов самодовольно улыбался.

— Как же вы теперь поступите с вашим открытием?

Краснов стал излагать Шведову свой план предоставления открытия правительству. Шведов мрачно слушал, не отрывая глаз от бумаги с вычислениями. Краснов спросил:

— Что же, одобряете вы мои намерения?

Шведов отвечал не сразу. Наконец он проговорил, как бы про себя:

— Я на вашем месте так не поступил бы ни в каком случае.

— А что же делать?

— Что делать? Досадно, право! Взрослый человек, великий геометр, механик и астроном, спрашивает, как ребенок, что ему делать с своим гениальным открытием! Неужели вы не понимаете, что вы губите собственное дело, которое может или совсем заглохнуть в чиновничьих руках, или, что еще досаднее, попасть в руки каких-нибудь спекулянтов! Нет, вы не имеете нравственного права этого делать! Вы должны довести дело до конца. Владея вашим могущественным средством, вы должны делать открытия за открытиями и, только умирая, сделать наследницей своих ученых сокровищ Россию. Если вам нужен помощник, то я готов бросить все и следовать за вами на край света.

— В самом деле? А ваша будущая профессура?

— К черту профессуру! С вами я больше принесу пользы, чем на университетской кафедре!

— Отлично! — воскликнул Краснов. — Но все-таки, Петр Петрович, мы с вами не осуществим моего изобретения.

— Почему?

— У нас нет денег.

— Ах, черт возьми! А ведь, действительно, правда. Без денег ничего не сделаешь! Деньги необходимы, а денег-то у нас нет…

Шведов задумался.

— Чепуха! — сказал он через минуту. — Денег нам дадут.

— Кто?

— Есть один богатый человек, который отдаст на наше дело свое состояние.

— Да кто же?

— Виктор Павлович.

— Виктор Павлович? Русаков?

— Ну да! Он очень богат, я знаю наверное. Необходимо лишь пригласить его в нашу компанию — и он пойдет с нами непременно.

— Профессор? Чтобы он бросил свои лекции для нашего предприятия? Этому я не поверю.

— Я же в этом убежден. Он все отдаст для того, чтобы сделать что-нибудь замечательное и превзойти Лессинга, а здесь предоставляется бесконечное поле для его деятельности. Идем сейчас к нему!

— Ночью? Неловко…

— Пустяки! Одевайтесь.

Математики оделись и вышли.

Виктор Павлович Русаков был известным математиком. Он уж больше двадцати лет читал лекции по высшей математике в университете, напечатал несколько выдающихся сочинений и сделал немало научных открытий. По внешнему же виду он, как и все замечательные математики, казался человеком необыкновенно странным. Если Краснова и Шведова считали за людей не совсем нормальных, то профессора Русакова всякий с первого взгляда признал бы помешанным. Трудно было встретить более неряшливого или более рассеянного человека. Он читал своим слушателям прекрасные по содержанию, но безобразные по внешней отделке лекции: говорил неправильно, часто даже обрывал речь, не окончив слова. Однако студенты высоко ценили его лекции, привыкнув Русакова не слушать, а смотреть на то, что он писал на доске; изложение всевозможных частей высшей математики Русаковым было оригинальное, необыкновенно точное и увлекательное. Студенты гордились им и охотно извиняли ему его странности. Математика поглотила все мысли профессора, и он, кроме нее, ничего не видел, ничего не знал и ничем не интересовался.

Единственный человек останавливал на себе его внимание и даже несколько его беспокоил, это — профессор физики того же университета Лессинг. Профессор Лессинг тоже был небезызвестным ученым, но, в противоположность Русакову, был необыкновенно приличен, аккуратен, внимателен и точен, порой даже изящен. Он постоянно трунил над Виктором Павловичем и его рассеянностью, а равно и над его односторонней ученостью. За это Русаков терпеть не мог Лессинга и считал его своим заклятым врагом. Когда на заседаниях физико-математического общества его председателю, Лессингу, случалось в докладе сделать какую-либо ошибку, восторгу Русакова не было конца. Но это происходило редко; по большей же части такие ошибки встречались в докладе самого Русакова, и он задыхался от гнева, замечая иронические улыбки председателя. Он готов был отдать все свое состояние, чтобы придавить, оскандалить ненавистного профессора. Злоба его росла, а Лессинг приобретал все больше и больше известности в ученом мире.

Светало, когда наши друзья подошли к квартире Русакова и позвонили. Долго пришлось им ждать, пока заспанная горничная отворила дверь.

— Что вам нужно?

— Виктор Павлович спит? — спросил Шведов.

— Ну да, конечно.

— Разбудите его. Скажите, что есть важное и неотложное дело к нему.

Горничная стала было возражать, но Шведов настоял на своем, и через четверть часа к ним вышел профессор.

— Какое важное дело? Какое дело?..

— Виктор Павлович, — начал Шведов, — извините; слишком уж важные обстоятельства заставили нас беспокоить вас в это время. Прежде всего позвольте вам представить моего друга, Николая Александровича Краснова, гениального математика, как вы сейчас убедитесь. Видите, в чем дело. Как взять этот интеграл?

— Да ведь я вам доказывал в университете, что он в конечном виде не берется.

— Да, но ваши доказательства оказались софизмами.

— Как — софизмами? Как — софизмами? Так не годится говорить.

— А вот посмотрите.

И Шведов решил ему задачу. Недоумению профессора не было границ.

— Но это еще не все, Виктор Павлович. Расскажите-ка вы сами, Николай Александрович, о вашем открытии.

Краснов еще раз изложил то, о чем только что говорил в квартире Шведова. Русаков был поражен:

— Это, это… удивительно!

— Теперь вот в чем дело, Виктор Павлович, — начал опять Шведов, — сообщать о сделанном открытии правительству правда не стоит?

— Не стоит, конечно, не стоит.

— Значит, нужно работать самостоятельно?

— Самостоятельно, непременно самостоятельно.

— Но у нас нет денег.

— Нет денег? Это не годится. Деньги необходимы, необходимы.

— Вот мы и хотим предложить вам… У вас есть деньги…

— В банке лежат.

— Так возьмите их и примите участие в нашей кампании.

— То есть дать вам их взаймы? Как же это?.. Нет, это не того… Не годится… деньги того…

— Нет, мы предлагаем вам принять непосредственное участие в нашем предприятии.

— Как, а лекции бросить?

— Так что же? Да вы с нами гораздо больше сделаете для науки, чем в университете. А как удивится профессор Лессинг, когда узнает о нашем открытии!..

Глаза Русакова загорелись от радости:

— Это верно! Лессинг повесится с досады. Но все-таки как же деньги… Я не знаю…

— Как вам угодно, Виктор Павлович! Мы сочли своим долгом предложить вам. В случае же вашего отказа мы имели в виду обратиться к профессору Лессингу. Он, наверное, согласится. Как вы думаете, когда его можно застать дома?

— Нет, нет, этого не нужно, этого не нужно. Я согласен, согласен. Сегодня же подам в отставку.

— Ну, вот и отлично! Теперь нужно решить, куда нам следует отправиться, чтобы заняться предварительными приготовлениями.

— На необитаемый остров нужно, — поспешно проговорил Русаков.

— Но, господин профессор, — заметил Краснов, — теперь ведь нет необитаемых островов.

— Как нет? Должны быть, должны быть!..

Через несколько дней весь физико-математический факультет, как громом, поразило известие, что профессор Русаков вышел в отставку, а известный студент Шведов уволился из университета. Профессор Лессинг не знал, что и подумать, и даже немного тревожился, замечая, с каким многозначительным и торжествующим видом поглядывал на него бывший профессор Русаков, коварно улыбавшийся при всякой с ним встрече. Страдающим же лицом в этой истории явилась жена профессора Русакова. Она убедилась в том, что ее ученый супруг окончательно спятил с ума. Кроме непонятной отставки, лишившей их постоянного дохода, в поведении профессора стало проявляться еще более странностей, чем прежде. Он по целым дням вырезал из картона какие-то фигурки, клеил их, кричал: «нет, не годится», и разрывал на части; затем снова клеил и так далее. Наконец, профессор взял из банка почти все свои деньги и сказал жене, что завтра едет, но куда, зачем, об этом упорно молчал. Русаков обещал писать жене, но добавил, чтобы она ему не отвечала, так как он ни под каким видом не может дать своего адреса.