— Я подумаю. Но пока у меня есть предложение поскромнее.

— Какое же?

— Что ты делаешь сегодня вечером?

— А ты?

— А я совершенно свободен. Смена закончилась. Поэтому я мог бы сделать небольшую демонстрашку лично для тебя. У себя на квартире. Скажем, маленькую танцевальную площадку и оркестр. Например, джазовый. Ты любишь джаз?

— Весь этот джаз? Пожалуй, еще люблю. Да, конечно, люблю. Только, знаешь, у меня одно условие.

— Я весь внимание.

— Когда джаз закончится и нам захочется продолжения…

— А нам захочется?

— А куда мы денемся? Так вот, когда нам захочется продолжения, ты все выключишь. Никакого света и музыки, никаких камер и экранов, никаких вращающихся кроватей и прочего. Полная темнота.

— Заметано.

— И никаких презервативов.

На лице молодого человека любопытство сменилось мгновенным испугом, но он сумел овладеть собой и мужественно кивнул:

— Если ты правда этого хочешь…

Женщина расхохоталась:

— Ну я — то знаю, что ты ничем не рискуешь, рискую только я. Но я могу это себе позволить. Видишь ли, на самом деле я сегодня так зла на весь мир, что, если не сброшу напряжение, завтра устрою Судный день своей группе. А это нехорошо. Они не виноваты, что в космос летают роботы и вообще что все так получается. Ну, ты согласен?

— Ты мертвого уговоришь. Еще какие-нибудь пожелания насчет программы?

— Дай подумать. У тебя есть Армстронг? Не тот, который на Луне, а тот, который черный.

— Аск! Могла бы и не язвить.

— Извини. Тогда начнем, пожалуй, с «Летних дней». А потом, наверное, «Невероятный мир»…

Святослав Логинов родился 9 октября 1951 года. Окончил химическую школу, а затем и химический факультет СПбГУ (в ту пору — ЛГУ). С 1974 года — член семинара Бориса Стругацкого. Работал стажером в Государственном институте прикладной химии, инженером во ВНИИ антибиотиков и ферментов, комиссаром комсомольско-молодежного отряда в Нечерноземье, инженером ГСКТБпПСМиОЗ МПСАиСУ СССР (Государственное Союзное конструкторско-техническое бюро по проектированию счетных машин и Опытный завод Министерства приборостроения, средств автоматизации и систем управления), начальником бюро охраны окружающей среды на заводе им. Климова, грузчиком в универсаме, учителем в школе, редактором в издательствах, методистом в комитете по образованию мэрии Санкт-Петербурга, сторожем в частной фирме. Участник семинара Бориса Стругацкого с марта 1974 года. С 1995 года — профессиональный писатель. Первая публикация — рассказ «Грибники» (1974). Дебютный сборник — «Быль о сказочном звере» (1990). Лауреат премий «Интерпресскон», «Роскон», «Портал», Беляевской премии и других.

— Мама, вставай!

— Что ты, Паолино, спи, рано ещё…

— Скорее вставай! Ты же обещала!

Эмма с трудом приподнялась и села на постели. Паоло стоял босыми ногами на полу и ёжился от холода.

— Ты с ума сошёл! — сердито сказала Эмма. — Бегом в кровать! Ночь на дворе, а он вставать хочет.

— Ты же сама сказала, что мы встанем сегодня очень рано, — обиженно протянул Паоло.

— Но не в четыре же утра!

— А на улице уже светло.

— Это белая ночь. А дальше на север солнце летом вовсе не заходит. Ты бы там по полгода спать не ложился?

— Ну мама!..

— Спать скорее, а то вовсе никуда не пойдём!

Обиженный Паоло повернулся и пошёл, громко шлёпая босыми ногами. Он решил, несмотря ни на что, не спать и, завернувшись в одеяло, уселся на постели.

После разговора с сыном сон у Эммы, как назло, совершенно пропал. Она ворочалась с боку на бок, переворачивала подушку прохладной стороной вверх, смотрела на розовеющее небо за окном. Вспоминала вчерашнее письмо. Неожиданное оно было и несправедливое. Маленький прямоугольный листок, и на нём — обращение Мирового Совета с очередным призывом ограничить рождаемость. Глупость какая-то, почему именно к ней должны приходить такие письма? У неё и так ещё только один ребенок, хотя уже давно пора завести второго.

Эмма представила, как Паоло, важный и гордый, катит по дорожке коляску, в которой, задрав к небу голые ножки, лежит его брат. Почему-то малыш всегда представлялся ей мальчишкой. Эмма улыбнулась. Когда-то такое сбудется! Придется нам с Паоло пожить вдвоем, пока наш папка летает со звезды на звезду. Появляется на Земле раз в год и, не успеешь к нему привыкнуть, снова улетает в свой звёздный поиск. Жизнь ищет, а находит одни камни. Глупый, нет в космосе жизни, здесь она, на Земле! Только ведь ему бесполезно доказывать: он со всем согласится — и всё-таки через несколько дней улетит. А она обязана ждать и получать обидные листовки, словно это её вина, что на Земле всё больше людей и меньше места для живой природы. В конце концов, могут же быть другие выходы, кроме ограничения рождаемости! Вот пусть их и используют. Пожалуйста, создавайте заповедники, осваивайте другие планеты или даже ищите такие, которые сразу пригодны для заселения. И природу нужно беречь, это всем известно. Тут она ничем не хуже других и никогда не делала плохого. Но требовать, чтобы она одна расплачивалась за всё человечество, отнимать у неё право иметь детей, они не могут! А если подумать, так её дети вовсе ничего не решают. Там, где живет столько миллиардов, проживет и ещё несколько человек. И пусть в Мировом Совете не занимаются глупостями. Вот вернётся из полета Родька, надо будет с ним поговорить.

Эмма посмотрела на часы. Скоро семь, пожалуй, пора поднимать Паолино. Эмма прошла в комнату сынишки. Тот спал сидя, неловко привалившись боком к спинке кровати.

— Паолино, безобразник, что ты вытворяешь?! — со смехом воскликнула Эмма, тормоша его.

Паоло разлепил заспанные глаза и поморщился от боли в онемевших ногах. Потом сообразил, где он и что с ним, и сказал:

— А я так и не спал с тех пор. Только немножко задумался.

— Ну конечно, — согласилась Эмма.

В девять часов они подошли к заводу. Как всегда в этот день, вокруг его серых корпусов волновалась толпа экскурсантов, пришедших посмотреть на работу. Большинство были с детьми.

Гудок, тягучий и громкий, упал сверху, и в то же мгновение на верхушке длинной красной трубы появился чёрный клуб.

— Дым! Дым! — раздались восторженные детские голоса.

Паоло прыгал около Эммы и непрерывно дергал ее за рукав.

— Правда, красиво? — то и дело спрашивал он.

— Красиво, — соглашалась она. — Когда единственная труба на Земле дымит один день в году, то это красиво.

Первое чёрное облако расплывающейся кляксой медленно плыло по небу. Из трубы вырывалась уже не чёрная копоть, а в основном горячий воздух, лишь слегка подсиненный остатками несгоревшего топлива.

Празднично одетые экскурсанты разбредались по гулким цехам. Кое-где загудели станки, включенные пришедшими в этот день сотрудниками Музея истории техники, пронзительно громко завизжал разрезаемый металл.

Паоло и Эмма ходили по цехам, разглядывая приземистые, непривычного вида машины, кружили по заводскому двору, усыпанному мелкой угольной крошкой, прибивались к группам, слушавшим экскурсоводов. В какой-то момент невнимательно слушавший Паоло вдруг остановился. В той группе рассказчиком был очень старый человек, ещё из тех, быть может, кто работал на таких коптящих предприятиях. Он стоял, задрав вверх дрожащую голову, и говорил:

— Курись, курись, голубушка! Кончилась твоя воля! — Потом объяснил вновь подошедшим: — Последний раз она так. На следующий год дым пускать уже не будут, нашли, что даже такие незначительные выбросы угнетают окрестную растительность. Только, знаете, мне её и не жалко, довольно эти трубы крови попортили.

— А завод тоже больше работать не будет? — спросил кто-то.

— Будет, — успокоил старик. — Как всегда, двенадцатого июня.

— Как же без трубы?

— Милочка вы моя, топка-то у него бутафорская, для дыму. Сами посудите, можно ли гудок дать, пока котлы не разогреты? А ведь даем.