— Как вам не совестно, — процедила женщина. — Я вас давно заметила и позволила немного развлечь Вадика, но это слишком.

— Простите, — покаянно сказал Андрей. Ему было неловко и совестно. — Знаете, пацан стоял такой одинокий, прямо жалко стало…

— Духовно богатый человек никогда не бывает одинок. Я поощряю, когда Вадик оказывается в состоянии развлечь сам себя.

— Простите.

Ожесточенно растираемый Вадик что-то сдавленно загугукал из-под полотенца.

— Он уже купался сегодня свои два раза. Третий может оказаться вредным для его здоровья. Кроме того, это крайне вредно для духовного развития. Мы говорим: два и только два, и вдруг появляется совершенно чужой человек и разрушает все запреты! Во-первых, это подрывает уважение ребенка к ним, во-вторых — к нам.

— Простите, — сдерживаясь, сказал Андрей.

— Взрослый человек, а ведете себя, как недоразвитый. В одежде полезли в воду!

— Ах, простите, — сказал Андрей, уже откровенно издеваясь, но издевку понял лишь мужчина.

Его глаза сузились, он прекратил растирание.

— Клара, прошу тебя…

Мальчик высунул из складок полотенца всклокоченную голову и смотрел снизу то на отца, то на мать. Он был похож на черепашонка.

На набережной мужчина догнал Андрея.

— Подождите, — выдохнул он и схватил Андрея за локоть. — Я хочу сказать… я всегда мечтал встретить вас и сказать… Я вам завидую!

— Да что вы говорите?! — ахнул Андрей. — Да не может быть!

— Да. Да! Вы… — Мужчина дышал, как после долгого бега. — Вы так свободны. Захотел одетый в воду — пошел. Захотел уничтожить Шар — пожалуйста.

«Вот чудак, — с тоской подумал Андрей. — Ему бы эту свободу».

— Зря вы Шар со штанами в одну кучу мешаете…

— И с моим сыном вы свободнее меня!..

— Зато своего я уже лет сто не видел, — утешительно сообщил Андрей.

Мужчина помолчал, хмурясь.

— У меня была такая возможность! — выпалил он отчаянно. — Была! Но я не… Я когда услышал потом про вас… Господи, подумал, хоть один настоящий человек нашелся! Ведь пилоты уже стали побаиваться. А ну как встретится… подманит!.. И я боялся. Не признавался никому — а боялся. Как он исчез, подманив тех со станции, многие стали говорить — взорвать его, сжечь плазмой! Говорили, говорили… — У него запрыгали острые, крупные желваки. — Говорили! А духу только у вас хватило…

— Знаете, — ответил Андрей, — мне давно пришло в голову, что человек должен делать только то, что хочет. Если человек поступает не так, как ему хочется, а так, как хочется другим, мир становится беднее на одного человека. Но ведь чем шире спектр, тем динамичнее и перспективнее система. Выполнять свои желания — это просто наш долг. Иначе — одервенение социальной структуры, стагнация. В итоге — беззащитность.

«Разболтался, подумал Андрей, слыша самого себя как бы со стороны. — Напляжная проповедь… Истинно, истинно говорю вам — стагнация… Тьфу!»

— Любые желания?

Андрей неловко усмехнулся.

— Я понимаю, что приводит вас в. ужас… Но дикие, бесчеловечные поступки совершаются, по-моему, теми, кто вообще уже не имеет желаний, только придумывает, какой бы очередной фортель выкинуть… Такие есть… — Он умолк.

— Я вам завидую, — после долгой паузы сказал мужчина и отпустил локоть Андрея.

— А голосовали вы «за» или «против»? — спросил Андрей просто из интереса, но мужчина решил, что это упрек, и отвел глаза.

— Если бы я голосовал за ваше оправдание, товарищи не поняли бы меня, — произнес он изменившимся голосом.

— Ясно.

— Негодование тогда было очень велико.

— Я помню.

— Поймите меня правильно. Я как раз получил новое назначение. Прекрасный новенький пассажирский лайнер. Тот экипаж не сталкивался с Шаром. Никто не мог так бояться и ненавидеть Шар, как вы или я!

Андрей честно попытался вспомнить, боялся ли он Шара. Да нет, мысль о том, что Шар может подманить его прямо из кабины планетолета, даже в голову ему не приходила.

— Я впервые получил место третьего пилота. И Клара мною гордилась! Что же мне — против всех?

Андрей спокойно кивнул:

— Конечно… я понимаю. Человека уничтожить легче, чем Шар…

Мужчина вздрогнул.

— Вы не поняли, — проговорил он со всепрощающей укоризной. — Вы все-таки не поняли. А я так переживал за вас.

— Ах, простите, — сказал Андрей.

Первая партия благополучно вернулась на корабль, но судьба второй, более многочисленной и оснащенной, оказалась непостижимо трагической. Она проработала в Шаре более восьми часов, затем программа была исчерпана, и Спрогэ, державший с исследователями постоянную связь, скомандовал возвращение. Получение приказа было подтверждено, и связь прервалась. Через четверть часа, прошедшую в беспрерывных попытках связаться с умолкнувшей группой, Спрогэ отправил на выручку еще трех человек. Поговаривали, что именно из-за этих троих Спрогэ впоследствии застрелился. Спасатели с порога Шара сообщили, что трава не смята. Спрогэ приказал им войти в Шар и попытаться найти хоть какой-нибудь след — правда удаляясь от входа не более чем на сто метров и, если беглые поиски окажутся безрезультатными, немедленно возвращаться. Связь с тройкой прервалась через двенадцать минут. Буквально сразу после этого Спрогэ вызвали со спешащего к месту встречи грузовика — он должен был, как планировалось, отбуксировать Шар ближе к Земле — и сообщили, что их радар зафиксировал впереди, несколько в стороне от курса, металлическую цель, которую сразу смогли дешифровать. Это был медленно летящий скафандр, автоответчик которого давал позывные корабля Спрогэ. Сообщению невозможно было поверить — все скафандры были налицо, за исключением тех, в которых ушли в шар исследователи. Через полчаса, однако, грузовик сообщил, что взял скафандр на борт. Внутри был обнаружен труп человека. Причину смерти, как сообщили с грузовика, выяснить пока не удается (не удалось и впоследствии). Изображение передали на корабль Спрогэ — это был химик, из второй партии. Его обнаружили через сорок минут после прекращения связи в тридцати шести миллионах километров от Шара.

Оставив возле Шара три кибербакена, Спрогэ пошел навстречу грузовику, с помощью своей мощной аппаратуры просматривая пространство. Мысль его была ясна — если один исчезнувший член экспедиции оказался далеко в открытом космосе, там же могут оказаться и другие, которых, возможно, еще удастся спасти, — надежда явно иллюзорная, но разве можно было отказаться даже от такой надежды. Спрогэ встретил грузовик, никого не найдя, а еще через два часа все бакены одновременно сообщили, что перестали фиксировать объект слежения.

Он заулыбался издалека.

Одиноко и строго сидела Сима за столиком у бушприта «Эспаньолы», в глухом, до пят, со стоячим воротником платье из тяжелой, сумеречной парчи. Лицо да кисти рук с двумя массивными перстнями на длинных тонких пальцах — вот все, что она открыла светлому воздуху, настоянному на кипарисах и олеандрах.

Они познакомились год назад, и Сима сразу потянулась к Андрею. Ей было очень плохо в ту пору — она никогда не рассказывала почему, — и он поддерживал ее, как умел, и постепенно полюбил ее, насколько может вообще полюбить уставший от самого себя человек: стал нуждаться в ней. Иначе ему совсем не для кого было бы жить, а только для себя — он не умел.

— Это тебе, — сказал он, лихо падая на одно колено и протягивая букет.

— Спасибо, — рассеянно ответила она, подержала цветы на весу, как бы не зная, что с ними делать, а потом положила на стол.

Андрей встал. Ему вдруг стало жалко цветов, которые он напрасно убил. От его колена на полу осталось круглое влажное пятнышко.

— Ты почему мокрый? — спросила Сима и сделала маленький глоток из бокала.

— Купался, — ответил Андрей, засмеявшись. — Такой сейчас смешнущий случай вышел…

— Принеси мне соломинку.

Он с удовольствием принес желто-крапчатую, какие ей нравились больше всего.