По мнению Мелетинского, десакрализация явилась важнейшим стимулом для превращения мифа в сказку. «Десакрализация неизбежно ослабляет веру в достоверность повествования. Она, разумеется, не приводит сразу к сознательной выдумке, к восприятию повествования как “небылицы”, но строгая достоверность уступает место нестрогой достоверности, что, в свою очередь, открывает путь для более свободной и разрешенной выдумки, хотя “свобода” эта также достаточно ограничена пределами жанра и мифологическим семантическим наследием»[37]. Так рождается литература.

Мелетинский поясняет, что «в процессе демифологизации, по – видимому, сыграло свою роль взаимодействие традиции собственно мифологического повествования и всякого рода быличек, центральными персонажами которых с самого начала были обыкновенные люди, порой безвестные и даже безымянные. Демифологизация героя в сказке дополняется часто нарочитым выдвижением в качестве героя социально обездоленного, гонимого и униженного представителя семьи, рода, селения. Различные его признаки (например, “незнайка”, “неумойка”, пассивный безумец, “дурачок” и т. д.) обнаруживают глубокое значение на ритуально – мифологическом уровне, но сознательно маркируется именно его социальная обездоленность. Таковы многочисленные бедные сироты в фольклоре меланезийцев, горных тибето – бирманских племен, эскимосов, палеоазиатов, североамериканских индейцев и др. Их обижают жены дяди (Меланезия), сородичи и соседи (Северная Америка), а духи становятся на их защиту. Аналогичны запечники – младшие братья или Золушки – падчерицы в европейских сказках. Сказочный герой не имеет тех магических сил, которыми по самой своей природе обладает герой мифический. Эти силы он должен приобрести в результате инициации, шаманского искуса, особого покровительства духов. На более поздней стадии чудесные силы вообще как бы отрываются от героя и действуют в значительной мере вместо него»[38].

Итак, эти «чудесные силы» теперь не внутри героя, для достижения успеха ему (ей) нужна, как мы уже видели на примере Моисея и Иосифа, помощь. В типичной сказке воплощением этих «чудесных сил» становится волшебный помощник, именно он и только он теперь обладает магией, необходимой для достижения успеха.

На первый взгляд кажется, что разнообразие сказочных сюжетов невероятно велико, все народы рассказывают свои сказки, такие различные и неповторимые. Но если присмотреться, оказывается, что в основе многих сказок лежит один и тот же сюжет, хотя каждый народ привносит в сказку множество деталей и подробностей. «Указатель сказочных сюжетов» был составлен в 1910 году финским ученым Антти Аарне и в 1970–х годах был дополнен американским ученым Ститом Томпсоном. Работа по классификации сюжетов постоянно продолжается. На русский язык «Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне» был переведен Н. П. Андреевым, который внес множество уточнений, касающихся русских народных сказок. И оказалось, что базовых сюжетов совсем не так много.

В сказках чрезвычайно важно само понятие семьи. Семья в народных сказках присутствует почти всегда. Она может быть царская, а может быть и крестьянская. Три крестьянских сына или три царевича, из которых младший, естественно, дурак и неудачник, живут обычно с отцом и матерью. Но семья отступает на задний план, когда герой уходит (или его выгоняют) из дома. Какой бы ни была цель – поиск пропавшей невесты или молодильных яблок – герой остается один, без семейной поддержки.

Собственно сироты (или полусироты) в сказках, конечно, тоже присутствуют. Многие сказки используют мотив сироты, потерявшего одного или обоих родителей или усыновленного приемными, часто непохожими на него родителями. Рассмотрим несколько примеров славянских сказок. Младший сын в сказке «Сивка – Бурка», переночевав вместо старших братьев на могиле отца, получает от него в наследство волшебного коня, благодаря которому добывает себе невесту – царевну. В некоторых пересказах старик – отец жив, а о матери ничего не известно. В сказке «Волшебное кольцо» герой – полусирота спасает собаку и кота, которые в свою очередь спасают его самого[39]. Волшебным помощником может оказаться покойный отец или говорящее животное: конь, кошка, собака – но сирота без помощника не остается.

В сказках разных народов сироты – юноши тоже обретают богатство, жен и положение в обществе благодаря волшебной помощи[40], хотя первоначальные жизненные обстоятельства ничего подобного не предвещали. Когда героями сказок становятся девочки или молодые женщины, возникает сюжет, в котором главная роль отведена падчерице. В сказке о Морозко волшебный помощник обеспечивает осиротевшей девушке приданое, она спасается от угнетающей ее мачехи. От всем знакомой «Крошечки – Хаврошечки» до существующей в многочисленных вариантах истории Золушки[41] девушки – сироты находят свое счастье и/или своего суженого благодаря волшебным помощникам: Бабе – яге, Морозко, говорящей корове, фее.

В сказке герою или героине важно проявить добрые качества. Например, падчерице достаточно простой вежливости, позволяющей ей завоевать симпатию Морозко и получить богатые дары, тогда как родная дочь отвечает Морозко грубо, и это ничем хорошим не кончается.

Рассмотрим подробнее один из сюжетов, в котором главенствующую роль играет полусирота. Кто только не рассказывал и не писал о Золушках. «Золушка появляется в виде китайской девушки в девятом веке, и, как свидетельствуют антропологи, ее историю и сегодня рассказывают арабы Северной Африки и индейцы племени зуни в Новой Мексике – там роль феи – крестной отведена дикой индюшке»[42].

Бруно Беттельгейм в книге «О пользе волшебных сказок» настаивает, что главное в истории Золушки – ревность и зависть сестер и что сказка эта далеко отошла от ее первоначального варианта, гораздо более жестокого и откровенного, чем привычные нам пересказы Шарля Перро и братьев Гримм. Сестринская (или, реже, братская) ревность – ядро сказочного сюжета, но «под этим явным содержанием скрыта мешанина сложного и по большей части бессознательного материала, на который подробности истории намекают в достаточной мере для того, чтобы запустить механизм бессознательных ассоциаций. Таким образом, достигается контраст между поверхностной простотой и глубинной сложностью, что и вызывает глубокий интерес к истории и объясняет ее привлекательность для миллионов людей в течение многих столетий»[43].

В тех же случаях, когда в вариантах сказки о Золушке нет ни мачехи, ни злобных сестер, Беттельгейм предполагает, что «ее униженное состояние… является следствием запутанных эдиповых отношений отца и дочери»[44]. Итак, существуют не только многочисленные варианты самой сказки и еще более многочисленные литературные переложения, но и множество подходов к ее содержанию, изучающих данный вопрос во всех подробностях и со всей точек зрения – фольклористической, литературоведческой, психоаналитической, семиотической, психологической.

Многие исследователи стремятся к более или менее сбалансированному подходу: «Конечно, у нас нет необходимости принимать всякую символическую интерпретацию за чистую монету и без малейшего сомнения и мы можем сохранять определенную долю здравого скептицизма, однако нам не следует отвергать без раздумья, с порога и все возможные прочтения, основанные на семиотическом подходе»[45]. Мне же хочется остаться в простых рамках текста как такового, и в этом желании прочесть сказку как она есть я не одинока. Хотя, конечно, «может быть, это несколько старомодно представлять себе, что лес в народной сказке в первую очередь просто лес, волки – настоящие волки, веретено – просто веретено, мачеха – настоящая мачеха»[46]. Впрочем, «старомодный» взгляд может иногда прояснить некоторые простые моменты, легко теряющиеся в сложном символическом анализе[47].