– И что же в этом прокл`ятом или пр`оклятом чулане может находиться такого, что заставляло бы людей идти на самоубийство? Вы хоть сами в это верите? — более изящных вопросов мне в голову не приходило, так что пришлось задавать очевидные.

– Повторяю вам, мистер Айрлэнд, дверь в чулан заперта уже триста лет. Черепаха — и та сдохла. А что же там внутри: дай Бог ни мне, ни вам, никому другому так и не узнать.

Поначалу я откровенно не понял, при чем здесь только что упомянутая черепаха. Потом, кажется, сообразил. Но во всем остальном — полнейший мрак неясности. Этакий мистически-романтический абсурд. Внутренняя антиномия чувств и помыслов на пару минут ввела меня в состояние тупиковой меланхолии, где вялая воля не может уже принять ни одного вразумительного решения. Всю свою сознательную жизнь я общался с просвещенными трезвомыслящими людьми, и не мудрено, что заразился от них изъяном прагматизма. И как мне теперь прикажете реагировать на все услышанное здесь? Как бы вы поступили на моем месте? Отказываться от столь выгодной купчей из-за пожелтевшей бумажки да деревенских предрассудков?

Когда я произносил нижеизложенную реплику, мой голос был спокойным, деловым, почти дружественным:

– Хорошо, граф. Если помимо так сказать «портретов» руки барона Маклина и закрытого для всех веков и родов чулана замок больше не содержит никаких загадок, то для его приобретения мне не мешает ни первое, ни второе условие.

Он лишь молчаливо пожал мне руку. И когда в моей руке оказалась его старческая ладонь, она выглядела такой холодной, что я вновь вздрогнул как от ожога. Таким холодным может быть только тело трупа. Уже находясь за пределами замка, я столкнулся с озабоченным взором своего верного кучера Мэтью.

– Мистер Айрлэнд, извините меня, подлеца, что вмешиваюсь не в свое дело, но…

– Свое «но» будешь лошадям рассказывать! Излагай в чем дело, только коротко!

Мэтью, как добропорядочный слуга, уныло потоптался на одном месте, демонстрируя тем самым свое «недостоинство», потом окатил меня с ног до головы ледяной фразой:

– Не стоит вам покупать этот замок, мистер Айрлэнд…

И тут я позволил себе взорваться, от чего так терпеливо сдерживался в присутствии графа.

– Мэт! Неужели еще ты будешь действовать мне на нервы?! Что?!.. Скажи, что тебе здесь не нравится?!

Кучер втянул голову в плечи и принялся перетаптываться на месте еще с большим усердием.

– Я человек недалекий умом…

– Знаю! Поэтому и работаешь у меня простым кучером.

– Но душа моя всегда предчувствует неприятности. Это мне еще от деда досталось, знаменитого Мельхюазля, лесного пророка. Да, мой дед был человеком, о котором слагали легенды, хотя и простым пастухом. Нечисто это место… нечисто…

– Что?! Что здесь не так?!

– Посмотрите вокруг, мистер Айрлэнд. Обратите внимание на туман. Вы видели когда-нибудь, чтоб туман стелился так близко к земле, словно покрывало?

– Это атмосферное давление, Мэт! Ты слышал когда-нибудь об атмосферном давлении?

Мой кучер от природы был слегка глуховат, и мне частенько приходилось кричать на него не в качестве нарекания, а просто, чтобы слова достигли его слуха. Мэт, о давлении даже если и слышал, мне об этом не счел нужным сообщить. Он для чего-то осторожно оглянулся назад и как-то украдкой посмотрел на привратника Хортса.

– Видите этого человека, мистер Айрлэнд? Не нравится он мне. Странный взгляд, странные повадки, темная душа…

Было совсем не жарко, но я почувствовал, что весь вспотел. Одежда противно липнет к телу, под мышками уже бегут ручьи, придавая моей парфюмерии суррогатный болотный запах. Я достал платок и вытер влажное лицо. А Мэт тем временем, используя все доступное его интеллекту красноречие, продолжал:

– Он так внезапно глянет на меня и отвернется, глянет и снова отвернется… Все время, как я здесь стоял, ожидая вас, он многократно глядел в мою сторону и такое же количество раз отворачивался. Очень, очень странный человек…

– Странный человек, странный замок, странно светит солнце, странно воет ветер, цвет травы тоже странный. Что еще нашел ты здесь странного, Мэт? Прошу тебя, поехали домой!

Но мой кучер не унимался:

– Еще, мистер Айрлэнд, вспомните того юродивого, что мы встретили по пути сюда…

– Да мало ли сумасшедших бродит по всей Англии?! — я уже от души рявкнул на него. — Их полно и в Лондоне, и в Манчестере, и в Глазго, да где угодно! Почему-то все эти места у тебя «не странные», а здесь тебе все «странно»? Едем, я сказал!

– Простите, мистер Айрлэнд, я сказал много глупостей…

– Да, Мэт, сегодня ты превзошел самого себя в изречении всяких глупостей!

– Просто душа моя чувствует…

– Хорошей плетки твоя душа давно не чувствовала!

Под недовольное ржание лошадей кабриолет тронулся с места. Мое тело погрузилось в приятную дорожную тряску, душа размякла, а ум произнес сам в себе: «почему в этом мире столько красивого невежества и столько скучного благоразумия?». Ум мой имел пагубную привычку задавать вопросы, на которые сам же не мог ответить. Менлаувер канул в мутную зелень тамасских лесов. Его башни еще долгое время величественно возносились высоко над землею, точно были не от мира сего и к земле этой отношения никакого не имели. Сизые облака терлись своими телами о твердое небо, рвались в клочья и, не имея плоти, как духи исчезали в небытие. Облака всю жизнь казались мне просто иллюзией природы, нарисованной фантазией гуляющих по небу ветров. Помню, еще в далеком детстве я часто спрашивал свою мать: «мам, когда произойдет то-то или то-то?», она отвечала мне: «когда сможешь подержать в руке кусочек облака, сказанное тобой сбудется». Что можно было смело читать, как: «глупый ребенок, то, о чем ты говоришь, вообще не может быть». А я и впрямь был глупым: нет чтобы разобраться в метафоре, выбегал на улицу, подставлял свои ладони к небу и подолгу ждал, когда же наконец сверху отвалится хоть малюсенький кусочек хоть самого невзрачного облака.

Мэтью, кажется, на меня немного обиделся. Беспощадно стегал лошадей, те ускоряли свой шаг, в своей лошадиной наивности полагая, что смогут таким образом убежать от его кнута, а кабриолет от этого только сильнее трясло. И мне это нравилось. Вдруг раздалось такое ржание, что лошади повставали на дыбы, и я уже приготовился рявкнуть на кучера, чтобы тот не сходил с ума. Но Мэт меня опередил:

– Ах ты поганец!

Кому была адресована реплика, первые мгновения я даже не мог сообразить. Сказать такое мне Мэт мог только в состоянии реально свернутых мозгов. Резкое торможение подкинуло меня с сиденья и я буквально вывалился наружу, поняв наконец в чем дело. На самую середину дороги внезапно выскочил Чарли — тот самый юродивый, которого мы повстречали на пути к замку. Уж эти заплатки на грязной дерюге да шляпу с двумя большими дырами я запомнил минимум на полжизни. Таких оборванцев даже на помойках беднейших городских кварталов не увидишь.

– Мистер Айрлэнд! Позвольте, я наконец отстегаю как следует этого сволоча! — мой кучер уже замахнулся кнутом. — Будет знать, как своей неумытой рожей господам дорогу загораживать!

– Подожди, Мэт. Это же просто больной.

Наши реплики пронеслись сквозь уши Чарли, как ветер сквозь решето. Он стоял как ни в чем не бывало, будто являлся хозяином положения, улыбался во весь рот и постоянно чесал свою поясницу. Я почувствовал, что тоже начинаю закипать.

– Чарли, в чем дело? А ну быстро уйди с дороги! На тебе немного денег, — и я снисходительно бросил несколько монет к его ногам.

Монеты Чарли не заинтересовали. По всей видимости, он был бессеребряником. И тут он громко крикнул:

– Господа, порадуйтесь вместе со мною! Я поймал дракона! Живого! Настоящего!

Тут только я заметил у него за спиной мешок, в котором барахталось нечто живое. Предположительно — дракон. Мы с Мэтью как-то озабочено переглянулись. По-видимому, ни в мою, ни в его голову в этот момент не пришла реплика достойная той, которую мы только что услышали. Чарли тем временем продемонстрировал нам свой рваный мешок, из дыры которого торчала и дрыгалась одна из лап «дракона», как две капли воды похожая на куриную. Мешок был торжественно развязан и юродивый достал оттуда ощипанного хромоногого петуха, наверняка спертого в ближайшем деревенском курятнике.