Я вспомнил о мисс Элене. Сегодня необходимо обязательно с ней увидеться. Уже находясь в своем походном камзоле, я, сам не знаю зачем, заглянул в гостиную. Наверное, хотел бросить надменный, уничтожающий взгляд на своих мучителей — взгляд собственного превосходства. Еще раз убедиться и утешить себя тем, что они — лишь мертвые краски на мертвых полотнах, слегка отпугивающие, но не способные ни на что большее.

Не получилось… ни надменного взгляда, ни ощущения собственного торжества. Может быть, то и другое испытывали они, но не я. Сердце, вспомнив о чем-то нехорошем, сжалось в комок, ноги дрогнули и подкосились. Я вынужден был опустить глаза.

Внешне не произошло абсолютно ничего: портреты висели на своих местах — те же угрюмые краски и те же мертвые полотна. Шесть пар ничего не выражающих звериных глаз смотрели сквозь меня в окаменелую пустоту стен. В них не наблюдалось ни отблеска чего-то живого. И вдруг я понял причину своего замешательства. Портреты здесь совершенно ни при чем. Настоящие звери из моего кошмара, живые и все еще разъяренные, засели у меня в памяти, притаились, но увидев собственные изображения, внезапно заворошились, стали скрежетать зубами, отчаянно выть, царапая когтями душу. Но по сути своей они являлись лишь бесплотными страхами, и вскоре успокоились.

Я подошел ближе к портретам и принялся водить перед ними рукой. Безумие, обитающее в любом человеке, ожидало какой-то реакции, рассудок только усмехался над моими несуразными действиями. Разумеется, ничего не произошло. Картины оставались картинами — неумелыми творениями человеческих рук — застывшими, неподвижными, с обломанными стрелками времени. Как мне хотелось разорвать их в клочья и выбросить в прожорливый камин. Прямо сейчас! Сию минуту! Увы, то глупое обещание, данное графу Каллистро, и еще более глупое завещание основателя Менлаувера связывали меня по рукам. До сего момента я всегда был верен собственному слову — это моя маленькая сугубо личная религия, унаследованная от отца. К тому же… не хотелось себе признаваться, но и обманывать себя было бессмысленным занятием. Кажется, я всерьез их побаивался. Даже невинным прикосновением пальцев опасался… потревожить их неживой сон, что ли? Не могу подобрать удачную формулировку ТОГО, перед чем у меня возникал этот неосознанный страх. Атавистическое суеверие, мрачное и удушливое, невесть откуда проникло захолустья моей души и обитало там, совершенно не завися от доводов рассудка. Существовало само по себе, или — само в себе.

В какой-то момент осмелевшего безумия я уже занес свою карающую руку над портретами, но именно в этот момент испытал примерно то же, что испытывает глубоко религиозный человек, если замахивается на иконы. Я еще раз прочитал свой «символ веры», и рука опустилась…

Кстати, а что если попросту завесить их тряпками? И завещание будет сохранено, и эти звериные морды не будут больше отравлять мой взор. Кажется, неплохая идея. Во всяком случае, не последняя в мире идей.

Я три раза позвонил в колокольчик. Дворецкий явился немедленно, как всегда — в своей идеально отглаженной ливрее. Добавим сюда: с идеально ухоженным лицом и идеально преданным взглядом. Встал по стойке «смирно», и мне очередной раз показалось, что это не человек, а ходячий по замку манекен. Непробиваемая никакими чувствами холодная мимика и услужливый, тысячи раз отрепетированный поклон были его такими же неотъемлемыми атрибутами, как свет для солнечного дня и тьма для безлунной ночи.

– Голбинс, будьте любезны, скажите, у нас есть какие-нибудь ткани… или старые шторы… Короче, надо бы накрыть эти шедевры живописи, мне на них тошно смотреть.

– Будет исполнено, сэр, — дворецкий соображал быстрее, чем я успевал закончить свою фразу.

– Да, и проследите, чтобы Грум повесил назад тот чертов замок. Пусть чулан остается запертым на веки веков, если вы уж так убеждены в необходимости этого… спектакля. Я сам готов принять вашу веру и согласиться с тем, что там обитает как минимум дюжина костлявых привидений, троица оборотней, недожженная на костре ведьма и старый чахоточный вурдалак в придачу. Более того, вчера я их видел собственными глазами.

Маска на лице дворецкого даже не дрогнула.

– Понятно, сэр.

Честное слово, после этой реплики мне захотелось его ущипнуть, дабы убедиться, что передо мной живой человек, а не заводная кукла с пластмассовым лицом, которая постоянно повторяет одни и те же заученные фразы. С миссис Хофрайт общение доставляло куда больше удовольствия — живая, эмоциональная, временами экспансивная она с большой охотой беседовала на различные темы, дай ей только намек. Впрочем, если вдуматься — тоже кукла, и тоже заводная. Мы с ней порой по полчаса проводили в мире несуществующих вещей и идей — то есть за простой болтовней, обсуждая то, что уже давно обсудили до нас, и критикуя все хоть мало-мальски поддаваемое критике. Для слуг более низшего ранга такие фривольности были недопустимы, да и вряд ли выходцы из глухих деревень могли представлять для меня интерес в качестве собеседников. Короче, в замке я жил практически в одиночестве. Собственные думы, переживания, да редкое общение с миссис Хофрайт — вот перечень всех моих компаньонов.

Через некоторое время я, оседлав Винда, уже несся вместе с ним сквозь зеленый туман Тамасских лесов. Солнце уже давно поднялось над своими владениями и посылало миру, словно милостыню, тепло и свет. Деревья проснулись, стряхнули с ветвей черную пыль ночи и принялись о чем-то перешептываться, подстрекаемые неугомонным ветром. Путь к замку барона Стинвенга с каждым разом казался все короче. Сам барон, кстати сказать — несносный болтун, вышел мне навстречу и вместо приветствия принялся в деталях рассказывать про свою недавнюю охоту.

– …азарт, мистер Айрлэнд, был сравним лишь с тем, когда преследуешь врага на войне или бегущую от тебя деревенскую девку, чтобы испробовать на прочность ее невинность. На редкость умный медведь попался!..

Следующие десять минут, пока барон крутился рядом, пришлось терпеливо выслушивать целую охотничью сагу про «умного медведя» и отчаянного охотника. Я уже знал, что пока он не расскажет все до последнего слова, не умолкнет. Сюжет банален: умный медведь вилял и запутывал следы, а опытный охотник его настойчиво преследовал. Пропуская скуку данного повествования приведу лишь последнюю его фразу:

– …палец сам дернул курок и, вы не поверите — прямо в пасть! С такого большого расстояния! Медведь был уверен, что уже находится на безопасной дистанции и лишь единственный раз обернулся издевательски посмотреть на меня. Шанс вообще попасть в него был ничтожным. И — прямо в пасть! Представляете? Сейчас покажу его шкуру.

Я постоянно кивал, хотя в данный момент мне было плевать на всех медведей, если не сказать большего — на всех охотников, к которым я и сам себя отношу. Барон на старость лет слегка располнел и вряд ли уже бегал по лесам с той прытью, что в молодости. Он провел меня в гостиную, где мы почти утонули в мягких, как перина, креслах. Гостиная Стинвенгов, разумеется, выглядела куда скромнее моей. Эта же мысль касалась и самого замка, который уже давно скучал по капитальному ремонту. Короче, жили они весьма скромно.

Наконец к нашему обществу присоединилась сама мисс Элена. Моя лесная фея сегодня выглядела необычно по-домашнему. Мы обменялись многозначными взглядами, непонятными даже для нас самих. Она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ.

– Мой батюшка наверняка утомил вас своими разговорами.

Тут только я понял, что в мире звуков нет ничего приятнее, чем слышать ее голос.

– Что вы, мисс Элена, барон отличный рассказчик!

Зря я это сказал. Как только барон услышал лестный о себе отзыв, так еще пуще прежнего принялся демонстрировать свое ораторское искусство, нам даже слово не давал вставить.

– Увы, мистер Айрлэнд, увы! Мир вокруг нас развращается не по дням, а по часам: безверие, крайняя бездуховность и повсеместная распущенность. Помню свою молодость — не то было! Совсем не то! Перед старшими в семье у нас трепетали, как перед святыми угодниками. Попробуй я своему отцу скажи какое-нибудь слово поперек… страшно вообразить, что бы там было. А сейчас?.. Наша провинция еще, слава Богу, держится на святых законах древности, а в городах уже творится всякий произвол. У меня теперь одна забота — выдать Элену за добропорядочного честного человека, который смог бы ее оградить от этого обезумевшего века. Я слышал… — он почему-то перешел на шепот: — что некоторые прозорливцы говорят, будто двадцатый век окажется еще более жестоким и распущенным. Последние времена, мистер Айрлэнд! Последние времена!