— Лучшая в мире! — сказал Фродо. — Но мы на самом деле здесь и сами гости, и плох тот гость, что остаётся насовсем. И на самом деле страна эта так хороша, что для смертного это уж немного слишком. Именно поэтому Бильбо и я попросили себе дом так далеко на востоке, как только можно! Жить в Бессмертных землях — всё равно, что прийти в гости в дом, где на столе никогда не бывает пусто: вся еда такая изобильная и хорошая, как только может пожелать хоббит, и всё время есть ещё — и ещё — и ещё — и как только ты думаешь, что уже наелся, и больше ни кусочка не проглотишь, кто-то приносит ещё и сливовый кекс! А тут даже самому решительному хоббиту больше кекса не съесть. Правда ведь, Сэм?
Сэм как раз только что вошёл. Сегодня он шёл с палочкой. Фингон быстро подошёл к нему, чтобы помочь сесть в кресло.
— Никого из моих детей не воспитывали для того, чтобы они только набивали себе желудок! — сказал Сэм, усевшись. — Ешь хорошо, когда придёт для этого время, и скажи спасибо, когда наешься — вот хорошие манеры в Шире. А о чём речь-то?
— Я как раз объяснял, почему Запад похож на сливовый кекс.
Сэм выглядел поражённым.
— Вот именно так, Фродо, — сказал он, — я и сам бы лучше выразить не мог. Ну да, конечно, не мог, потому что я не имел с этим всем дела так, как ты!
— Ладно, Сэм, это же ты поэт, а не я!
— Да не поэт я, — сказал Сэм с упрёком. — Может, срифмовать иногда могу — и всё!
Фингон рассмеялся. Это была весёлая пара стариков. И ему стало ещё грустнее, когда он подумал об их уходе. Ему казалось, что будет очень жаль, если этот дом — такой домашний — останется пустым. Однако Фродо объяснил Сэму, о чём он говорил с Фингоном, и Сэм закивал.
— И чем дальше идёшь в эту страну, тем она богаче, — сказал Фродо. — Хотя мне бы хотелось на неё посмотреть: может быть, в горы отправиться до того, как умру! Но я подумал, что лучше мне оставаться на восточном берегу и подождать твоего прибытия, прежде чем отправиться.
— Но, мой дорогой Фродо, ты же не мог знать, что я прибуду! — сказал Сэм.
— Нет, — сказал Фродо, — но я надеялся! В любом случае, — продолжил он, обернувшись к Фингону, — да, да, оставайтесь столько, сколько захотите, мы очень рады, что вы тут; а когда пойдёте, значит, пойдёте, а потом и мы будем собираться в дорогу. И на самом деле, Сэм, я знал, что ты придёшь. Даже после всех этих лет я не верю, что ты отпустишь меня в какое бы то ни было путешествие одного!
— «Не оставляй его!» — вот и всё, что сказал Сэм, но его морщинистое лицо расплылось в улыбке. — Я много прожил, и моя Рози ушла раньше меня. Но знаешь, я бы хотел сначала посмотреть горы.
Они продолжали болтать друг с другом, планируя своё путешествие, и вскоре Фродо встал и принёс Сэму несколько карт, чтобы тот посмотрел на них. В конце концов, Фингон тихо выскользнул из комнаты, оставив хоббитов говорить о Тирионе и Валмаре, о прекрасном Лориэне и садах Яванны; о местах, которые Фингон почти что уже начал снова считать обычными, но которые для хоббитов были лишь дивными именами. В задумчивости он прошёл по коридору в комнату, которую делил с Маэдросом.
Маэдрос снова спал. В эти дни он спал так, как если бы это было величайшей роскошью в мире — лежать так, когда тебя никто не беспокоит, часами, и он хотел полностью воспользоваться этим, пока мог. В комнате было две постели, но Фингон лёг на кровать Маэдроса рядом с ним и обвил рукой его талию. Кончики волос Маэдроса щекотали ему лицо, но Фингон лишь придвинулся ближе и закрыл глаза. Маэдрос пошевелился и вопросительно позвал его по имени.
— Да ничего, — сказал Фингон.
— Совсем не ничего, — ответил Маэдрос и повернулся. На глаза ему упали седые пряди. Фингон поднял руку и отвёл их назад. Маэдрос серьёзно посмотрел на него.
— Что случилось?
Фингон замолчал на мгновение. Потом он рассказал ему про хоббитов и про то путешествие, которое они планировали. У Маэдроса тоже стал печальный вид, когда он понял. Он полюбил их добрых хозяев так же, как и сам Фингон. Фингон время от времени слышал, как он говорит с Фродо до поздней ночи.
— Но это их путь! — сказал он, наконец. — И, по крайней мере, ни один из них не пойдёт в одиночку.
Фингон кивнул. Через мгновение он сказал:
— Я бы не отпустил тебя одного.
— Я знаю, — сказал Маэдрос. — Но я ряд, что это всё-таки оказалась зелёная дорога.
— И я тоже! — признался Фингон. Маэдрос ласково рассмеялся. — Я знаю, как тебе было трудно.
— Трудно? Нет. Не трудно. На самом деле ещё нет. Когда я думаю про… — Маэдрос остановился. Через мгновение он снова начал тихим голосом: — Эльвинг, — сказал он. — Идриль и Туор. Мелиан — если она позволит мне предстать перед нею. Ольвэ и его народ; и все те эльфы из Дориата и Сириона, что уже вышли из Чертогов Мандоса. Я знаю, что многие этого так и не сделали: слишком сильно были ранены их сердца, чтобы снова выйти в этот мир. Я тут лежу рядом с тобой, а столь многие, кому я причинил зло, пребывают в вечной скорби! А потом… должен ли я перечислять всех, кому я не стал повиноваться, тех, кто тщетно предупреждал меня? Тогда я первой назову свою мать, а после неё — но не в последнюю очередь — все Власти этого мира. Я же мог противостоять своему отцу. Ты же знаешь, что с отцом я спорить не боялся. Но я любил его — я согласился с ним — я последовал за ним! В своём сердце я поднял его на такую высоту, на которой он никогда не был, даже до… даже до всего этого. — Он замолчал. Тогда голосом лишь чуть громче шёпота, он сказал: — И… О мой отец, ограбленный, оскорблённый, так и не осуществивший всего, что хотел! О мои погибшие навеки братья! О Маглор!
Фингон потянулся к нему.
— И ты! — сказал Маэдрос. — По крайней мере, это хоть легко. Фингон, прости меня!
— Ты уже прощён, — сказал Фингон тут же. — Я тебя прощаю; я уже тебя простил.
— Я никогда этого не заслуживал.
— Неужели ты никогда не забудешь об этом? Я тебя люблю. И это совсем не нужно заслуживать.
— И я тебя люблю, — сказал Маэдрос. Фингон начал улыбаться. Глаза Маэдроса расширились. — Разве я этого не сказал? Я не сказал этого тебе!
— Нет, — сказал Фингон. — Мне не очень хотелось просить. Прошло уже столько времени.
— Это тут не причём!
Фингон расхохотался от счастья — и потому, что у Маэдроса стал такой оскорблённый вид, что над ним было легко посмеяться. Маэдрос рассмеялся вместе с ним, хотя и тише. Наконец, они замолчали, всё ещё глядя друг на друга; и Фингон снова отвёл седые волосы Маэдроса с его глаз, наклонился и поцеловал его.
Маэдрос неуверенно поцеловал его в ответ. Он отстранился, чтобы сказать:
— Ты уверен?
Фингон нахмурился.
— Я бы хотел, чтобы ты перестал задавать такие идиотские вопросы, — сказал он и пока Маэдрос всё ещё смеялся, он снова поцеловал его.
И они занимались этим ещё некоторое время. Солнечный свет, который сиял через выходившие на Запад окна, превратился в вечернее золото, а потом совсем растаял в сумерках, и они услышали, как хоббиты заходят в дом из сада, где они сидели каждый день и смотрели на закат. Наконец они вдвоём просто тихо лежали в объятиях друг друга и смотрели друг на друга. Наконец, Маэдрос улыбнулся и приподнял брови.
Фингон заморгал. Неужели он снова видит искру старого света в этих туманных глазах? Может быть, это лишь отражение его собственных глаз?
Пока он задумался, настроение Маэдроса снова стало серьёзным. Теперь вид у него был мрачный.
— Будет суд, — сказал он. — Будет. И я встречу его лицом к лицу. Я буду готов, каков бы ни был приговор. — Он перекосился. — Хуже будет вряд ли.
— Не будет так плохо, как ты думаешь, — сказал Фингон.
— Ты этого не можешь знать, — сказал Маэдрос, но прижал его к себе ещё теснее. — Может, так должно быть. Есть зло, которое я даже не смогу попытаться исправить.
Фингон ничего не ответил. Он ничего сказать и не мог — или, по крайней мере, не осмелился ничего сказать.
— Будет суд, — снова сказал Маэдрос. — Но даже столько доброты ко мне — это гораздо больше, чем-то, на что я когда-нибудь мог надеяться. Солнце и звёзды; этот дом, такой домашний — и я снова увидел свою мать! И ты: всегда ты. Ты не должен был ничего этого делать.
