— Мой сын вернулся ко мне, — сказала она. Она не улыбалась, но глаза её сияли. Она раскрыла ему объятия.

Анайрэ вцепилась в руку Фингона. Она едва могла сдержать ликование, когда её подруга обняла своего сына. Фингон увидел, как на лице Маэдроса сменяются то скорбь, то радость — перед тем, как он спрятал его в волосах матери. Они долго обнимали друг друга. Когда они разошлись, выражение лица Нерданэли не изменилось, но по её щекам сплошным потоком лились неудержимые слёзы.

— Наконец — наконец, — сказала она, голосом, который так и не дрогнул.

Долго они, все четверо, просидели под звёздами в ту ночь. В основном говорили Фингон и его мать, но всё-таки было много такого, чего говорить и вовсе не надо было.

***

Для Маэдроса это было почти что самое трудное воссоединение. Фингон подумал, что было ещё только одно, которое было труднее. Оно произошло два дня спустя, как раз тогда, когда хоббиты готовили дневной чай, который они должны были пить в саду: это было что-то вроде пикника. Фингон и Маэдрос помогали им, перенося то, что им велели отнести. Они как раз стояли на лужайке, споря, что именно Фродо имел в виду, говоря про «то самое солнечное местечко под деревом!» (таких мест могло быть три или четыре), как Маэдрос внезапно уронил одеяла, которые держал под мышкой. Фингон посмотрел туда, куда смотрел он и увидел троих, которые только что вошли в белые ворота сада. Золотые волосы его кузины Галадриэль струились вокруг лица, и она улыбалась. Слева от неё шёл Олорин-Митрандир, а справа — Элронд Полуэльф. Сзади, у кухонной двери Сэм радостно воскликнул: «О, да это Гэндальф!».

Маэдрос сглотнул.

— Он говорил, что будет трудно! — сказал он, но даже не посмотрел на волшебника.

Трое гостей подошли к ним, и Гэндальф остановился и поднял одеяло для пикника; а Галадриэль, подойдя, поцеловала Фингона в щёку в знак приветствия. Однако Элронд глядел на Маэдроса, а Маэдрос ничего не говорил.

— Пойдёмте! — сказал, наконец, Элронд. Они пошли вместе через холм к берегу моря. Фингон смотрел в спину уходившему Маэдросу.

— Я думаю, это разговор между ними. Ты ведь должен рано или поздно выпустить его из виду, знаешь ли! — сказал ему Гэндальф. Он развернул одеяло и осторожно расстелил его на траве. Затем он остановился и посмотрел на Фингона, и кивнул ему — то ли они просто переглянулись, то ли Гэндальф ему подмигнул.

— А где же эти хоббиты? — сказал он. И он пошёл к кухонной двери, лишь на мгновение остановившись на тропинке, чтобы восхититься кивавшими жёлтыми головками нарциссами с Сэмовой клумбы.

Смирившись, Фингон остался с Галадриэль. Она ласково засмеялась, обратившись к нему и уселась на хоббичье одеяло для пикников с таким же изяществом и достоинством, как если бы это был трон. Она показала Фингону жестом, чтобы он сел рядом с нею; так он и сделал. Ветер развевал золотые волосы Галадриэли, и она искоса взглянула на Фингона и улыбнулась.

— Я кое-что слышала о твоём путешествии, — сказала она, — хотя я бы хотела всё-таки услышать об этом из твоих собственных уст: ибо хотя мой брат Финрод и прекрасный сказитель, его всё-таки там не было! Но сначала скажи мне, кузен: что ты сделал с фиалом Галадриэли? Ибо это всё-таки я его сделала, и никогда мне теперь не сделать ничего более великого или более прекрасного: поэтому меня волнует его судьба.

Фингон не стал об этом ничего говорить перед Финродом и Тургоном, и хоббитами, но он почти готов был рассказать Галадриэли всё: о развилке путей и о том, как они спорили там. И если бы он сделал это, то она, подумал Фингон, не сильно бы удивилась. Но вместо этого он лишь сказал:

— Я отдал его там, за пределами Мира тому, кого я считал Олорином Митрандиром, и он сказал, что его отдадут снова тому, кто в нём нуждается. И всё же, — он остановился, — всё же теперь я задаюсь вопросом: а он ли это был…

Он не понимал, что думает об этом, покуда не сказал это вслух. Это ведь был волшебник Гэндальф. Он был почти уверен. Но как бы он смог попасть туда?

— Это воистину мог быть Митрандир! — сказала Галадриэль. — Ибо он побывал за пределами Мира, и Время не имеет там значения. Но может быть всё-таки и нет. — И её улыбка стала шире: казалось, она вот-вот рассмеётся. Фингон смотрел на неё не без удивления, и понял, что вполне справедливо то, что говорили многие: изо всех нолдор Галадриэль из дома Финарфина подошла ближе всего к тому, чем должен был бы быть Феанор. Ибо дух её был велик, и вся красота её облика была лишь зеркалом красоты её мысли, и в ней был свет, который не погасило пребывание в Средиземье. Этот свет даже стал сильнее. Тьма давила на неё бессчётными годами, и она пришла к познанию истинной ценности Света, более глубокому, чем у любого другого живого существа; и она прошла через искушение, и не пала.

— Значит, мою звезду снова отдали кому-то. Пусть же она попадёт к тому, кто в ней нуждается! — сказала она. — Ибо именно для этого я сотворила её. Может быть, наш кузен Маглор обретёт её на берегу моря; а быть может, какой-нибудь смертный, ещё не родившийся в мир, принесёт её свет в тёмные места, о которых мы не знаем. У Финрода будут свои теории. Я думаю, я должна довольствоваться надеждой.

— И я тоже, — сказал Фингон. В душе он подумал о близнецах.

Гэндальф снова вышел на улицу с двумя хоббитами; все они были нагружены тарелками с сэндвичами, и все сели пить чай на лужайке. Сэндвичей было столько, что несколько ещё осталось, когда Элронд и Маэдрос вернулись после своего разговора один на один. Элронд был совсем спокоен, а Маэдрос выглядел потрясённым — но не несчастным. Элронд уселся на траву между Фингоном и Галадриэлью.

— Ты действительно встретил моего брата? — спросил он.

— Да! — сказал Фингон. — Он убил дракона.

— Про это-то было не обязательно мне говорить, — уверил его Элронд. — Конечно же, убил.

***

Хоббиты разместили Фингона и Маэдроса в одной комнате, за что Фингон был им признателен.

— Ладно, не надо об этом! — твёрдо сказал Сэм, когда Фингон попытался его поблагодарить. Очевидно, он прекрасно понимал, почему Фингон предпочитает не выпускать Маэдроса надолго из виду. Фродо, казалось, всё это забавляло, и он совсем ничего об этом не сказал.

Маэдрос много спал, особенно на первых порах. Его лицо скоро перестало быть таким измождённым; пустота в глазах ушла медленнее. Вскоре он стал лучше есть, хотя всё ещё оставался совсем тощим. Волосы у него начали скоро отрастать, медные и серебряные, и Фингону они нравились всё больше и больше. Он боялся, что они злоупотребляют гостеприимством хоббитов, но Фродо настаивал — ничего подобного!

— На самом деле для нас очень удобно, что вы тут, — сказал он. — Вы можете подать и принести, и поднять тяжёлые вещи, и кое-что прополоть, и мы за это весьма признательны. Именно поэтому ваш брат и кузен приходили к нам почти каждый день до того, как вы вернулись, знаете ли. Сэм и я постарели, и мы оба стали дряхлыми; особенно Сэм, хотя он этого и не признает! Он ведь, думаю, старше меня, хотя я и прожил дольше, если считать только года. Мне кажется, как будто жизнь моя остановилась, когда Бильбо умер, и началась снова только когда Сэм прибыл на Запад. За последине восемь лет я жил больше, чем мне удалось прожить за пятьдесят до этого! Но Сэм прожил много долгих и полных лет в Шире, и он был и отцом, и дедом, и садовником, и мэром, и делал много чего ещё; не в последнюю очередь был он и моряком: можете быть уверены, что это дело совсем не в его вкусе, но всё-таки он поплыл по Морю, чтобы снова найти меня, и я несказанно рад этому! Но он ведь стар. Оба мы стары, и, может быть, я протяну дольше, но Сэм дряхлеет. Вы можете оставаться у нас столько, сколько захотите — столько, сколько вам нужно. Ведь нас так хорошо тут приняли, и мы так рады принимать у себя вас. А когда вы уйдёте, думаю, уйдём и мы. Нам осталось лишь ещё одно путешествие.

— Не так же скоро! — сказал Фингон. Эта мысль заставила его скорбеть. — Разве это не добрая страна?