Ну-ка, ну-ка, ну-ка, — прошептал голос в тьме. — Что это тут у нас?
— Покажись! — воскликнул Фингон.
Если ты уж так хочешь меня увидеть, — сказал голос, — то это зависит только от тебя; но я подозреваю, что ты об этом пожалеешь.
Фингон заколебался. Но он предпочитал знать, с чем столкнулся. Он продолжал сжимать лук в левой руке, а правой нащупал звёздное стекло. Когда он достал его, нежного мерцания не было: свет заблистал — огромная белая вспышка озарила весь тронный зал, словно бросая вызов тьме. Затем свет сжался в белоснежный маяк в руке Фингона. Фингон был за это благодарен: одного взгляда было достаточно.
Отвратительная раздутая тварь таилась там, наверху. Её длинные волосатые лапы — каждая кончалась гигантским чёрным когтём — были столь огромны, что они изгибались вдоль стен тронного зала, занимая место нескольких уродливых колонн, которые некогда поддерживали крышу. В основном тварь была на потолке: её исполинская голова была где-то над троном и множество сверкающих глаз смотрели на Фингона со злобной насмешкой. Назвать это существо пауком было бы просто оскорблением для всего племени пауков там, в обычном мире. Маленькие пряхи, что ткали свои паутинки в садах Йаванны, радостно ожидая утренней росы, не имели ничего общего с этим созданием зла. На её бесформенной спине, казалось, что-то вздымалось и шевелилось, как будто бы ещё другие ползучие твари были там, под кожей, готовые в любой момент хлынуть наружу. Её гигантская челюсть беспрерывно шевелилась, пережёвывая ничто и вечно желая больше. От неё исходил отвратительный запах, а с ним — и это ощущение голодного, бдительного зла.
Я же тебе говорила, что ты пожалеешь, — сказала паучья королева. — Я же такая некрасивая!
Она сказала это не без иронии, с гордостью, и снова засмеялась; в её тихом, жутком смехе звучало эхо стрекочущей паучьей песни.
— Я не боюсь тебя, прислужница Моргота! — выпалил Фингон.
Чья-чья прислужница? — спросила паучья королева.
Фингон заколебался.
Да нет, подожди, подожди, не говори ничего, сейчас вспомню, — ответила паучиха, а потом — Ах, этот? Да, знаю такого. Но если он зовёт себя королём, это не значит, что он король, маленькая ты моя мошка. Никто не правит мной.
— А где же он? — требовательно спросил Фингон.
А мне-то откуда знать? Тут был. Где-то. Он сейчас не очень часто выходит погулять. — И снова жуткий смех. — Ног-то у него нет! Сидит тут, жалеет себя, — вот всегда вы все так. Иногда дракона какого-нибудь выплюнет. Если бы ты сошёл с дороги, наверно, нашёл бы его. Но ты не сошёл. Добрался всё-таки сюда. Прямо сюда, в мою норку, маленькая мошка. Как же это мило, когда приходят гости!
В темноте вдруг как будто кто-то пробежал, что-то стало качаться и шёлковые нитки, сковывавшие трон, задрожали. Огромная мерзкая голова опустилась вниз, пока бесчисленные многогранные глаза не уставились на Фингона прямо из-за трона. Свет звёздного стекла осветил её. Фингон уже почти хотел, чтобы этого не было.
Столько времени прошло, — сказала паучья королева, — с тех пор, как у меня были гости. Но вот ты и явился со своей крошкой света. Как там говорят? «Как добрались?», — Она рассмеялась. — Ну как всё было? Понравилась тебе дорога? Вижу, ты встретил маленьких близнецов. По мне — пара маленьких пустых кожиц. — Её челюсть беспрерывно двигалась. — Достойный подарочек. Очень вкусно. А теперь вот ты. Мой собственный гость; хотя собеседник из тебя не блестящий. Но я вот не жалуюсь. Расскажи-ка мне мошка, зачем ты сюда явилась. Тебе здесь что-то нужно?
— Я пришёл за Маэдросом, — сказал Фингон. Он вышел вперёд. Очертания тела под паутиной остались недвижны — ни когда Фингон заговорил, ни когда он достал звёздный фиал, ни когда паук спустил к нему свою паутину. Но это был он; и свет Эарендила высветил рыжую прядь его волос. — Я пришёл, чтобы забрать его домой.
Ох, нет, — сказала паучья королева. — Боюсь, что этого ты сделать не сможешь. Ну и ну, неужели ты и вправду думаешь, что тебе это позволят? Эти надоедливые стражи, которые не пускают нас в ваш мир — они так суетятся! Поберегу твои силы и скажу тебе об этом сейчас. Ничего злого выносить из Пустоты нельзя.
Фингон ничего не сказал. Но сердце у него упало.
Не очень-то они с тобой хорошо поступили, когда вообще позволили тебе отправиться в путь при таких обстоятельствах, — продолжала паучья королева со злым и снисходительным сочувствием. — Ну вот он, и здесь он и останется. Ему в любом случае надо платить по своим долгам. Давным-давно он заключил сделку, и хотя, может быть, он и не знал, что сделку заключает со мной, но всё-таки никто не скажет, что он не знал условий. Всё-таки он эти условия написал сам. И я соблюдаю их буквально.
— Какие условия? — требовательно спросил Фингон, пытаясь не думать про «ничего злого».
Я ведь прядильщица, маленькая мошка, — сказала паучья королева. — А твой дружок спросил у меня дорогу. Ты же не можешь отрицать, что я показала ему дорогу?
— Ты, — сказал Фингон. — Ты сделала эту дорогу.
Та самая дорога, по которой он прошёл весь этот путь. Паутина…
Хм… и да, и нет, — сказала паучья королева. — Конечно, я свою роль сыграла. Но можешь ли ты действительно сказать, что это я сделала её — если он выбрал каждый свой шаг? Я всё соткала по его заказу; такой широкой, как он хотел, и прямой, и извилистой, но она никогда не обрывалась. У него нет прав теперь на меня жаловаться. Я его никогда не предавала — ты должен признать, что это с моей стороны очень благородно, особенно если вспомнить, скольких предал он! Нет-нет, не нужно на меня смотреть с таким отвращением. Не надо меня винить за всё, что ты видел. Я только соткала дорогу, которую он у меня просил; я прошу только полагающуюся мне цену. Теперь он мой. Даже пауки должны кушать, моя маленькая мошка. А ты тут ещё нос морщишь, а? Но то, что умерло, гниёт, гниющее — воняет: такова природа. Нам, тем, кому приходится потреблять гниль, конечно, приходится набраться и дурного запаха. А ты что думал, что это от меня так пахнет? Нет. Я-то не умираю. На самом деле я поживаю очень даже неплохо. А в нём всего этого столько! — Огромная паучиха показала свои жуткие челюсти, засмеявшись снова. — Конечно, от него теперь мало что осталось. Может быть, ты станешь следующим. Ведь ты прошёл по моей дороге, не так ли?
— Мне кажется, ты говорила, что это его дорога, — сказал Фингон.
Да какая разница? — поспешно ответила паучиха.
Фингон понял, что она пытается обмануть его. В нём уже закипал гнев; к нему присоединилась решимость. Даже если она говорит правду — даже если их не пустят обратно в мир — это было зло, которого он вынести не мог. Вынести, что такое чудовище будет нависать над тем, что осталось от Маэдроса — и смеяться!
— Ты не получишь меня, и ты больше не получишь его, — сказал он. — Тебе заплатили сполна, тварь. Даже Унголианте не было дозволено поглотить всё. — Он внимательно присмотрелся к тому месту, где были глаза паучихи, и поставил звёздный фиал к своим ногам. Он ждал, что тот потускнеет, когда его выпустят из рук, но круг белого света всё ещё отважно сиял, а бездвижная фигура под паутиной испустила тихий стон.
Ах, эта? — сказала паучиха. — Вы там вокруг неё такой шум подняли! Ничего в ней не было особенного. Нас ведь миллионы; нас больше чем звёзд в вашем небе.
— И если ты его сейчас не отпустишь, — сказал Фингон и положил стрелу на тетиву, — одной станет меньше.
Не осмелишься, — сказала паучиха.
Фингон выстрелил. Стрела попала в цель. Огромные паучьи глаза были заметной мишенью.
Ой! Больно же! — взвизгнула она.
Фингон мрачно послал ещё одну стрелу ей в глаз — рядом с первой. Тогда случилось нечто странное: как только стрела слетела с тетивы, свет звёздного фиала, казалось, перелетел на её наконечник, и она оставила в воздухе белый след на несколько мгновений, пока летела. Паук зашипел. Третья стрела Фингона стала дротиком из белого огня, и когда она попала в паучиху, та завизжала и быстро поползла вверх, обратно в тень у него над головой. Но бледный след стрел следовал за нею, и Фингон всё ещё продолжал видеть свою цель — светлое пятнышко в мерзкой тьме. У него осталось три стрелы. Он быстро послал их в цель одну за другой, и свет звёздного фиала сиял на каждой; и последняя стрела пролетела, как восходящая звезда; послышался запах горелого и визг твари, когда стрела попала в цель.
