Список авторов, которых читает Онегин, и в частности упоминание среди них Биша, вызвал разноречивые объяснения комментаторов пушкинского романа. По мнению Н. Л. Бродского, Г. А. Гуковского, Д. Чижевского, чтение Онегина не столь уж хаотично: почти все перечисленные Пушкиным имена (Гиббон, Руссо, Манзони, Гердер, Шамфор, мадам де Сталь, Тиссо, Бель, Фонтенель) в большей или меньшей степени составляли круг актуального чтения современников поэта и, по мнению В. Набокова, приведены в поэме умышленно (с оглядкой на уже существовавшие к тому времени поэтические каталоги «рекомендованного» чтения) [Бродский 1932: 172; Pushkin 1953: 290–291; Pushkin 1981: 217–223]. В пользу неслучайности этого отбора, и в том числе включения в него имени Биша, свидетельствуют также рукописные варианты (в окончательном тексте имя Биша заменило собою имена Токвиля и Парни). Противоположного мнения придерживался Ю. М. Лотман, считавший достаточным «ознакомиться с этим разнородным материалом, чтобы понять, что найти единую объединяющую формулу для интереса к нему <…> трудно», а «если пытаться найти в перечне онегинских книг какую-то систему, то самым поразительным будет их несовременность» [Лотман 1980: 363]. Так это или нет в целом, по отношению к Биша Лотман определенно ошибается: даже в 1865 году, когда наконец появился русский перевод «Recherches physiologiques sur la vie et la mort» [Биша 1865], Биша все еще воспринимается как исключительно актуальный автор. В издании, находящемся в библиотеке Пушкина, разрезаны первые шесть глав, с 1-й по 96-ю страницу (Онегин, как замечает Набоков, мог бы, вероятно, увлечься именно шестой главой, посвященной физиологии страстей); но почему именно они – остается гадать. С. Громбах предположил, что определение жизни как совокупности функций, сопротивляющихся смерти, сформулированное Биша, прочитывается в однажды сделанном Пушкиным замечании, что долго сохраняющаяся живость деятельности и внимательности «по физиологическим примечаниям» является «порукой в долголетии и здравии» [Громбах 1989: 85–86]. М. И. Михайлов, автор заметки о Биша в «Онегинской энциклопедии», предлагает учитывать, что «основные работы (упомянутых Пушкиным) медиков (Тиссо, Фонтенель) посвящены жизни и смерти», а потому «можно предположить интерес Онегина к вопросам, которые определяются понятием „жизнь после смерти“» [Онегинская энциклопедия 1999: 120]. В библиотеке Пушкина значится книга профессора медицинской химии Ж. де Фонтенеля, посвященная проблеме мнимой смерти и написанная под несомненным влиянием Биша, но издана она была уже после окончания работы над «Евгением Онегиным», в 1834 г. [Модзалевский 1910: 234–235 (№ 924)][234]. Неясно поэтому, о каком Фонтенеле упоминает Пушкин – о медике или знаменитом племяннике Корнеля, авторе «Разговоров о множестве миров», и кого из них читает Онегин[235].
Отдельного разговора в том же контексте заслуживает упоминание в одном ряду с именами Биша и Фонтенеля имени Тиссо. Швейцарский врач-гигиенист Самюэль Огюст (Андре Давид) Тиссо (1728–1797) не может, строго говоря, считаться медиком, чьи «основные работы», как полагает М. И. Михайлов, «посвящены жизни и смерти» (если не считать, что работы любого медика посвящены жизни и смерти); не писал он и о проблемах, подпадающих под понятие «жизнь после смерти». В глазах читателей – современников Пушкина Тиссо был известен прежде всего как автор книги о пагубных для физического и умственного здоровья последствиях онанизма («De l’onanisme, ou dissertation physique sur les maladies produit par la masturbation», 1758), рекомендаций в области гигиены и правильного питания («Avis au people sur sa santе́», 1761) и трактата о вреде умственного переутомления и ученого многочтения («De la santе́ des gens de lettres», 1766)[236]. Все эти книги были переведены на русский язык и изданы еще при Екатерине II и сохраняли репутацию популярных и при этом вполне авторитетных медицинских руководств вплоть до середины XIX в., надолго пережив их автора (книга Тиссо об онанизме будет переиздана в 1845 г.) [Тиссот 1787; Врач светских людей 1792; Онанизм 1793]. Популярность не исключала, впрочем, иронии: М. М. Херасков начинает свою сатирическую поэму «Бахариана, или Неизвестный» (1803) патетическим панегириком чтению («О! душа уединения, / Сладостное книги чтения»), но уже в следующей строфе прерывает его, напоминая о предостережениях Тиссо:
Но всегда ль сидеть за книгами?
Не забавна жизнь сидячая,
Ради здравия вредна она —
Так ученый написал Тиссот.
[Херасков 1961: 240]
В басне В. А. Жуковского «Цапля» (1805) героиня (цапля) придерживается обычая «обедать по часам / И диететики Тиссотовой держаться» [Жуковский 1999: 96]. В дневнике С. П. Жихарева приводится анекдот, изображающий Тиссо влюбленным соперником Эдуарда Гиббона (еще одного автора, заметим попутно, читаемого Онегиным): «Однажды, когда Гиббон, по желанию леди, читал ей отрывки из своей истории, Тиссот сказал ему: „Господин историк, когда леди Фостер занеможет от скуки, слушая вас, я ее вылечу“. – „Господин медик, – отвечал Гиббон, – когда леди Фостер умрет от вашего лечения, я сделаю ее бессмертною“» [Жихарев 1955: 89. Запись 1805 г.].
Обрекая своего изнывающего от любовного томления героя на «читательское» времяпрепровождение, Пушкин, как кажется, иронизирует и над Тиссо, и над Онегиным. Онегин читает «без разбору» даже то, что предупреждает его о вреде чтения. Но предостережения швейцарского медика, вероятно, тщетны и в том случае, если в руки Онегина попал трактат Тиссо об онанизме. В пользу подозрения, что Пушкин подразумевал «чтение» Онегиным именно (или: также и) этой книги, свидетельствует веский аргумент – это патетический пассаж, посвященный Тиссо в философско-антропологическом трактате А. Н. Радищева «О человеке, о его смертности и бессмертии», заканчивающий его первую часть. Пушкин, как известно, позже напишет о Радищеве отдельную статью («Александр Радищев», 1836), отозвавшись в ней уничижительно именно о философском трактате своего героя («Умствования оного пошлы и не оживлены слогом»), но можно думать, что прочитал его уже раньше (по цитируемому им изданию 1807 г.: «Собрание оставшихся сочинений покойного А. Н. Радищева». Ч. I). Пассаж Радищева заслуживает того, чтобы привести его полностью:
«Блажен, о человек! Если смерть твоя токмо естественная твоя кончина; если силы твои телесные и умственные токмо изнемогли, и умреть мог от единыя старости. Житие твое было мудрственно и кончина легкий сон! Но таковая кончина редко бывает жребием человека. Восхищенный страстями, он носится по остриям; неумеренность раздирает его тело, неумеренность лишает его рассудка; состарившись в бодрствующие свои лета, на ветхость дней замыкает ему очи; болезни, внедрившиеся в его тело, преторгают его дыхание безвременно и раскаивающегося на одре смертном подавляет отчаянна. Во младости неумеренность любовные страсти, в различных ее видах, расслабляет силы телесные и умственные. О, юноша! читай Тиссо об онанизме и ужаснися. О, юноша! войди в бедственное жилище скорбящих от неумеренности сладострастия; воззри на черты лиц страждущих: – се смерть летает окрест их. – Где разум, где рассудок, когда теряется чувственность» [Радищев 1941: 69–70, 139–141].
Влияние работы Тиссо об онанизме в истории общественной мысли Европы трудно преувеличить. В осуждении онанизма и апологии полового воздержания Тиссо развивал не новый к его времени тезис о патогенетической роли кровообращения: сексуальное возбуждение, а мастурбация особенно, вызывает прилив крови к голове и тем самым препятствует кровоснабжению других органов, вызывая в них процессы нервной и мышечной атрофии [MacDonald 1967: 423–431; Engelhardt 1974: 234–248; Stengers, Neck 1984; Laquer 2003][237]. Вызванная избыточным кровяным давлением дегенерация нервной системы в конечном счете приводит, по Тиссо, к безумию. Того же мнения придерживались авторитеты современной Тиссо психиатрии англичанин Эразм Дарвин (1731–1802) и американец Бенджамен Раш (1745–1813), использовавшие в качестве средства психиатрического лечения вертящееся кресло, призванное, по их мнению, «разогнать» кровь в мозгу и восстановить движение нервных тканей тела [Александер, Селесник 1995: 165][238]. К концу XVIII в. медицинские предостережения Тиссо прочитываются в идеологическом контексте властного (прежде всего – педагогического) контроля. Аутоэротизм оставляет субъекта наедине с собою и уже поэтому делегирует субъекту непозволительную в структуре социальных обязательств этическую свободу [Comfort 1968: 81–82; Jordanova 1987: 68–79; Rohlje 1991; Захарьин 1998: 49–88]. В 1820-е гг. убеждение во вреде мастурбации общепризнано и повторяется в порядке медицинской аксиомы. Работавший в эти годы врачом в Калинкинской больнице и ставший автором первого в истории отечественной медицины «Медико-топографического описания Санкт-Петербурга» земляк Тиссо Генрих фон Аттенгофер не забывает предостеречь русского читателя о пороке, производящем «нещетное множество раcслабленных телом и духом» и являющемся «главнейшею причиною, что от 15 до 45 лет – лет наиболее обещающих силу и крепость – столь много людей достается в добычу смерти»:
