Свои выдумки он рассказывал так убедительно и правдоподобно, что слезы потекли из глаз Пенелопы и оросили ее щеки. Как нанесенный западным ветром снег на горных вершинах тает под дуновением теплого юго-восточного ветра и стекает ручьями, наполняя ложбины, так текли слезы по ее прекрасному лицу, слезы по сидевшему рядом с ней мужу. Хоть Одиссей жалел свою горевавшую жену, но не дрогнули его глаза, сделанные, казалось, из стали или рога.
Когда королева наревелась всласть, она продолжила свои расспросы.
— Странник, я хочу удостовериться, что ты и впрямь принимал моего супруга и его дружину в своем дворце, как ты утверждаешь. Расскажи мне, как он был одет, как он выглядел, опиши его спутников.
— Леди, — отвечал находчивый Одиссей, — это нелегко сделать спустя двадцать лет, но я расскажу, каким он мне запомнился. На нем был двойной подбитый пурпурный плащ, сколотый кованой золотой брошью с двумя застежками. На броши был изображен гончий пес, удерживающий передними лапами вырывающегося пятнистого оленя. Все восхищались мастерским изображением, позволявшим разглядеть, как пес давит и рвет горло оленя и как олень сучит ногами, пытаясь вырваться. Брошь была сделана из чистого золота. Я запомнил и его тунику, облегающую и гладкую, как луковая шелуха, и сияющую, как солнце. Женщины не могли оторвать от нее глаз. Но я не знаю, носил ли он эту одежду дома, или получил в подарок от друзей при отплытии, или в гостевой дар во время плаванья. Ведь его все любили, не было ему равных среди ахейцев. Я сам, провожая его с почетом на борт, преподнес ему бронзовый меч, еще один пурпурный двойной плащ и тунику с оторочкой. Я запомнил и его оруженосца, он был немного старше своего господина, сутулый, смуглый, курчавый. Его звали Эврибат. Было у них взаимопонимание, и Одиссей его любил больше всех.
От его рассказа Пенелопу снова бросило в слезы, потому что она узнала безошибочные приметы. Всплакнув, она сказала:
— Странник, раньше я тебя жалела, но сейчас ты будешь дорогим почетным гостем в моем дому. Я дала ему одежды, которые ты описал, я сложила их в дорогу и добавила золотую брошь. Никогда он больше не вернется ко мне, на свою любимую Итаку! В недобрый час он отплыл на черном корабле в этот проклятый город, самое упоминание которого меня рассТроит.
— Моя королева, супруга Одиссея, — сказал проницательный Одиссей, — не томи свое сердце, и не омрачай лицо слезами по супругу. Хотя я тебя не осуждаю — какая женщина не оплачет потерю мужа, которого любила и которому детей рожала, даже если ее муж не чета богоравному Одиссею. Но осуши слезы и выслушай меня. Недавно я узнал, что Одиссей возвращается. Он жив и находится неподалеку, в богатой феспротийской земле, и везет с собой обильные трофеи. Он потерял судно с командой в морях у Тринакии, когда Зевес и Гелиос разгневались за то, что его моряки убили быков Бога-Солнца. Его дружина сгинула в водной пучине. Но он сам уцепился за киль корабля и был выброшен волной на берег феакийцев, которые сродни богам. По доброте сердец феакийцы воздали ему божественные почести и осыпали дарами. Они хотели доставить его домой, в целости и сохранности, и он был бы уже давно дома, но он решил пуститься в плаванье, чтобы умножить свои богатства. Никто с ним не сравнится в умении вести дела.
«Я слыхал эту историю от короля феспротийцев Фейдона, и он поклялся мне на возлиянии богам в своем дворце, что судно с командой уже ждет в порту, чтобы доставить Одиссея в родную страну. Но меня Фейдон отправил еще раньше, потому что торговое судно отплывало к богатому зерном Дулихию. Он даже показал мне собранные Одиссеем сокровища. Богатств, лежащих в королевской казне, хватит на десять поколений потомков Одиссея.
«Король сказал мне, что Одиссей отправился на Додону, где растет древний дуб, посвященный Зевсу. Оракул подскажет, как ему следует возвращаться на Итаку — открыто и явно, или тайно и украдкой. Я клянусь тебе: Одиссей жив, здоров, находится поблизости и скоро вернется к своим друзьям на родину. Свидетелем моей клятвы да будет всемогущий Зевес и кров великого Одиссея, под который я ступил. Как я сказал, так и сбудется. Прежде чем этот месяц сменится молодым, Одиссей прибудет на Итаку».
— Странник, — отвечала мудрая Пенелопа, — если сбудутся твои слова, я осыплю тебя дарами, и все назовут тебя счастливцем. Но сердце мое предрекает иное. Одиссей не вернется, и ты не уплывешь отсюда. Нет в нашем дому вождей, подобных Одиссею (да и есть ли такие?), способных должным образом принять странника и отправить его домой.
«Идите сюда, женщины, омойте ноги странника и постелите ему постель: перину, одеяла и овечьи шкуры. Пусть выспится в тепле, пока не восстанет Заря на своем золотом троне. С утра искупайте его и умастите елеем, и он займет свое место рядом с Телемахом в зале. Если кто-либо из гостей станет задираться и приставать к страннику, то он сможет поставить крест на своем сватовстве, сколько бы он ни бесился и не шумел. Раз меня считают умнее и предусмотрительнее всех женщин, не усажу тебя за стол грязным и оборванным. Человеческая жизнь коротка, и бессердечному желают беды при жизни, и проклинают после смерти. А щедрого славят гости по всему свету, и земля исполняется его славой».
— Почтенная супруга Одиссея, — возразил Одиссей, — я зарекся укрываться одеялами и шкурами, когда снежные вершины Крита скрылись в кильватере моей долговесельной галеры. Я скоротаю эту ночь, как многие другие бессонные ночи. Не раз мне доводилось лежать на жестких лежанках, ожидая прихода Зари. И омовение ног меня не прельщает. Я бы не хотел, чтобы твои фрейлины касались меня, разве что пожилая, надежная женщина, которая пережила столько же невзгод, что и я. Ее бы я не стыдился.
— Дорогой странник, — сказала Пенелопа, — много великих людей из дальних стран мы принимали во дворце, но ни один не сравнится с тобой по глубине понимания и благодарного разумения. Есть у меня опытная старая женщина, она приняла моего несчастного потерянного супруга в час родов, вскормила и преданно воспитала его. Хоть она слаба, но сможет омыть твои ноги. Иди, верная Эвриклея, омой ноги сверстника твоего хозяина. Наверное, руки и ноги Одиссея сейчас такие же, как у нашего гостя — ведь злосчастье быстро старит.
Услышав слова королевы, старая служанка укрыла лицо руками и разрыдалась, оплакивая Одиссея:
— Увы, дитя мое, я ничем не могу тебе услужить. И впрямь, Зевес ненавидел тебя больше всех смертных, несмотря на твою набожность. Ты посвящал Громовержцу жирные куски окороков и приносил отборные жертвы, моля о счастливой старости рядом со своим великолепным сыном. Но тебе не было дано вернуться домой. Может, мой хозяин Одиссей просил приюта во дворце на чужбине, и женщины потешались над ним, как эти сучки издевались над тобой, странник? Стыдясь их оскорблений и насмешек, ты не захотел, чтобы они касались тебя. Я готова исполнить приказ мудрой Пенелопы и послужить тебе. Ради нее я омою твои ноги, но и ради тебя тоже, потому что ты вызвал мое сострадание и трепет. Почему трепет? Здесь бывало много утомленных странствиями путников, но никто, как ты, не напоминал мне Одиссея и видом, и голосом, и формой ног.
— Матушка, — сказал находчивый Одиссей, — все, кто видели нас обоих, говорили, что мы удивительно схожи, как ты точно заметила.
Старуха взяла блестящий таз, в котором она мыла ноги гостей, и наполнила холодной водой, прежде чем добавить горячей. Одиссей сидел у очага, но он быстро повернулся и оказался в тени: он испугался, что она заметит рубец на ноге и раскроет его секрет. Эвриклея подошла к своему хозяину, открыла его ноги, и сразу узнала шрам от клыка дикого вепря. Одиссей был ранен в юности, на горе Парнас, когда он гостил у своего деда Автолика.
Благородный Автолик, отец Антиклеи, умел лучше всех на свете воровать и обманно клясться[83]. Этому искусству его обучил бог Гермес, которому он приносил в жертву козлят и агнцев. Однажды Автолик посетил Итаку и узнал, что его дочь только что родила сына. Эвриклея положила сына на колени деда, когда тот завершил ужин, и сказала: «Автолик, дай имя сыну твоей дочери, его долго вымаливали». Автолик ответил: «Зять и дочь, назовите его так, как я скажу. За долгие годы жизни я разгневал многих мужчин и женщин, пусть же он носит имя "Одиссей", что значит: сын гнева[84]. Когда он подрастет, пошлите ко мне, на Парнас, погостить. Я щедро одарю его, и он вернется домой довольным».
