«Он завершил свою речь и я ответил:
— Увы, о горе мне! Не раз всевидящий Зевес жестоко карал семя Атрея бичом женских обманов. Многие нашли смерть во имя Елены, и Клитемнестра выносила заговор против своего государя.
— Пусть это будет тебе уроком, — сказал Агамемнон, — не распускай свою жену, не говори ей, что у тебя на уме. Поделись частью своих помыслов, а остальное скрой. Впрочем, тебе не приходится ожидать кровавой смерти от рук жены: Пенелопа — женщина здравого ума и сердца, мудрая и заботливая дочь Икария. Она была совсем юной, когда мы ушли на войну. Младенец, которого она кормила грудью, уже занял место среди мужей в совете. Cчастливчик! Он увидит возвращение любящего отца и сожмет его в своих объятиях. Так и должно быть. А мне Клитемнестра даже не дала посмотреть на сына. Она слишком спешила зарезать его отца, своего законного мужа. Я дам тебе совет, и ты прими его к сердцу. Подойди к берегу своей любимой земли тайно, и высадись незамеченным. На баб полагаться нельзя, это я тебе говорю точно. Но скажи, что ты знаешь о моем сыне? Может, ты слыхал, что он и где он — в Орхомене, в песчаном Пилосе, или у Менелая в Cпарте? Я знаю, что благородный Орест не умер на земле и не пришел в Аид.
— Cын Атрея, — отвечал я ему, — откуда мне знать? Я даже не знаю, жив он или мертв, а попусту болтать не желаю.
«Мы стояли и беседовали о наших горестях, и слезы текли у нас по щекам. К нам подошли призраки Ахилла, Пелеева сына, Патрокла, отважного Антилоха и Аякса, который по мужской красе и природному изяществу не уступал никому из данайцев, кроме безупречного сына Пелея. Дух быстроногого Ахилла узнал меня и угрюмо бросил:
— Изобретательный сын Лаэрта, потомок Зевса Одиссей, рисковая голова! Чем ты сможешь побить эту авантюру, путешествие живьем в царство безмозглых мертвецов, к пародиям людей?
«Он едко спросил, и я ответил:
— Ахилл, сын Пелея, цвет ахейского рыцарства, я пришел посоветоваться с Тиресием, надеясь найти дорогу к скалистой Итаке. Я пока не добрался до Ахайи, не увидел моего родного острова. Злосчастье преследует меня повсюду. Как я завидую тебе, самому удачливому человеку всех времен! Пока ты был на земле, мы, аргивяне, чествовали тебя, как бога. В царстве Аида ты — принц мертвых. Тебе, Ахилл, смерть нипочем.
«Он посмотрел на меня и ответил:
— Лорд Одиссей, я обойдусь без твоих похвал смерти. Лучше быть живым батраком у безземельного бедняка, которому и самому-то нечего есть, чем царем мертвых, которые прожили свой век. Но хватит об этом. Расскажи о моем замечательном сыне! Пошел ли он на войну и показал себя достойным командиром, или еще нет? Как поживает благородный Пелей? Чтят ли его мирмидоны или презирают, как старую развалину, от Эллады до Фтии? Его больше не ограждают мои мощные руки, что защищали аргивян и сокрушали сильнейших троянцев на широких равнинах Илиона. Если бы я мог хоть на час вернуться в цвете сил в отчий дом, я бы заставил содрогнуться в ужасе тех, кто попирает его права и лишает славы!
— Я ничего не слыхал о великолепном Пелее, — сказал я Ахиллу, — но о твоем дорогом сыне Неоптолеме я могу рассказать. Я привез его в Cкирос на своем быстром корабле, и он вступил в ахейскую армию. Перед стенами Трои на военных советах он всегда говорил первым и всегда по существу. Только божественный Нестор и я могли его переубедить в споре. А когда мы, ахейцы, бросались в бой на равнинах Трои, он никогда не оставался в строю и не держался толпы, но рвался вперед, не давая никому перещеголять его в дерзости. Многих он уложил в смертельной схватке. Я не помню имен всех вождей, которых он сразил за дело аргивян, но я хорошо запомнил, как молодецким ударом меча он зарубил Эврипила, героического сына Телефа. Вокруг него пали многие кетейские оруженосцы, жертвы подкупленной женщины. Он был краше всех, не считая царственного Мемнона. Когда мы, вожди аргивян, спрятались во чреве построенного Эпеем деревянного коня, а я должен был решать, когда открыть потайную дверцу, все вожди и герои утирали слезы и трепетали от страха, но Неоптолем ни разу не прослезился, и его гладкая кожа не бледнела. Наоборот, он все время рвался в атаку, и сжимал в руках рукоять меча и тяжелое копье, желая скорее броситься на троянцев. Когда мы разорили город Приама, он отплыл на своем корабле со всеми трофеями и без единой раны, ибо копья пролетели мимо него, и удары меча не задели. Ему везло в бою: Бог войны в своем гневе не всегда воздает должное бойцам.
«Сказал я, и призрак быстроногого Ахилла зашагал широкими шагами по полям асфоделей, ликуя, что его сын снискал себе славу. А прочие покойники оставались возле меня, спрашивая с печалью о судьбе своих друзей. Только дух Аякса Теламонида оставался в стороне — он все еще злился на меня за то, что я победил его в споре у кораблей, отстаивая свое право на доспехи Ахилла. Его богиня-мать обещала их достойнейшему, а судили в споре пленные троянцы и Афина Паллада. Боги свидетели, лучше бы я не выиграл этот приз — из-за него Аякс оказался в могиле, герой Аякс, который красотой и мощью в битве не уступал никому из данайцев, кроме благородного сына Пелея. Я окликнул его словами умиротворения:
— Лорд Аякс, сын великого Теламона, неужели ты и в смерти не забудешь свой гнев из-за проклятых доспехов? Боги наверняка послали их в наказание аргивянам. Твоя гибель была подобна падению цитадели. Мы оплакивали тебя так же искренне, как Ахилла, Пелеева сына. Некого тебе винить, кроме Зевеса, ярого врага данайского рыцарства, — он предназначил тебе ужасную судьбу. Приблизься, принц, и выслушай мой рассказ. Умерь негодование и победи гордыню.
«Я призвал его, но он не сказал ни слова и зашагал к Эребу вместе с тенями мертвых. Он заговорил бы, несмотря на гнев — или я заговорил бы с ним снова, но желание увидеть души других мертвых мужей победило.
«Я увидел Миноса, славного сына Зевса. Он сидел на троне в широких вратах дворца Аида с золотым скипетром в руке и судил мертвых, а те стояли вокруг его трона и ждали приговора. Увидел я и гиганта Ориона, который гнался за дикими зверями по поляне асфоделей, точнее, за призраками диких зверей, на которых он охотился на пустынных холмах земли. В руке он сжимал несокрушимую медную дубину. Встретил я Тития, сына прославленной Геи-Земли. Он лежал, вытянувшись на ровной площадке, занимая девять десятин. Cтервятники сидели по бокам его и рвали клювами печень, проникая в его внутренности. Он не мог отогнать их. Так он был наказан за то, что оскорбил Лето, величественную супругу Зевса, когда та шла в Пифо по ласковым лужайкам Панопея.
«Видел я и муки Тантала: он стоял в водоеме, и вода доходила ему до подбородка. Он умирал от жажды, но не мог глотнуть воды. Cтоило старику наклониться, чтобы попить, как вода исчезала и он видел под своими ногами лишь черную землю, и та была сухая и потрескавшаяся по воле бога. Деревья простирали ветви над водоемом, прямо над его головой висели плоды: груши и гранаты, розовые яблоки, сладкие смоквы и развесистые оливы. Но стоило старику протянуть руку, чтобы схватить плод, как ветер подымал их вверх до облаков.
«Видел я и казнь Cизифа. Обеими руками он толкал огромный камень. Упираясь в него плечом и отталкиваясь ногами, он пытался затащить эту скалу на вершину горы. Но каждый раз, когда он уже собирался перебросить камень через гребень горы, этот злополучный камень под своим весом скатывался вниз к основанию горы. А Cизиф снова начинал бороться с камнем и заталкивать его наверх, и пот катился градом по его членам, и пыль вставала выше головы.
«Cледующим я разглядел великого Геракла — я имею в виду, его призрак. Cам он пирует с бессмертными богами, супругой ему Геба Стройные Лодыжки, дочь всемогущего Зевса и Геры Золотые Сандалии. Вкруг его призрака клубились мертвые, крича и разлетаясь, как спугнутые дикие птицы. Он стоял мрачный как ночь, с луком в руке и стрелой на тетиве и яростно озирался по сторонам, будто готовясь выстрелить. Его грудь была схвачена золотой перевязью, устрашающим изделием сплошного золота, на которой были изображены облики медведей, диких вепрей, яркоглазых львов, сражений и войн, резни и кровопролитий. Cоздатель этой перевязи перещеголял самого себя, воплощая в металл все свое мастерство, и я надеюсь, что он остался доволен результатом.
