— На что хочешь! — с уверенностью воскликнул он. — Но не очень поднимай ставки, потому что ты всё равно проиграешь!

— Император Константин Великий, — заявила я, — сын императрицы Елены, нашедшей Святой Крест.

На его лице изобразилось ещё большее недоумение. На несколько мгновений он онемел, а потом пробормотал:

— Как ты догадалась?

— По вырезанным на порфире сценам. На одной из них изображено лицо императора.

— Хорошо хоть мы ни на что не поспорили!

По словам Фарага, на надгробии, кроме христограммы императора, была простая надпись, гласившая «Константинов энести», то есть «здесь Константин». Это было величайшим историческим открытием, важнейшей за последние века находкой. На каком-то этапе, между 1000-м и 1400 годом, гробница Константина навсегда затерялась в пыли сандалий крестоносцев, персов и арабов. Но мы сейчас находились у саркофага первого христианского императора, основателя Константинополя, и это ещё раз доказывало, что ставрофилахи всегда были готовы спасти всё, что имело отношение к Честному Кресту. Как только мы разрешим проклятую аллегорию Чистилища и я покончу со своей многолетней работой в тайном архиве, как я это планирую, я закроюсь от всех в ирландской общине в Конноте и подготовлю ряд статей о Животворящем Кресте, ставрофилахах, Данте Алигьери, святой Елене и Константине Великом и сообщу всему миру о местонахождении важнейших останков императора. У меня не было ни малейшего сомнения по поводу того, что я получу все известные академические награды, и это очень поможет мне залечить моё тщеславие, уязвлённое уходом из могущественного Ватикана.

— Не думаю, что император Константин здесь, — ни с того ни с сего заявил Кремень. Мы с Фарагом удивлённо уставились на него. — Вы что, не понимаете, что это невозможно? Такая значительная особа не могла окончить свои дни в качестве части испытаний, связанных с инициацией в секте грабителей.

— Да ну, Каспар, не нужно скептицизма! — ответил Фараг, слезая с плиты. — Такое случается. В Египте, к примеру, каждый день обнаруживают самые невероятные археологические наход… Эй! Что это? — вдруг воскликнул он. Надгробная крышка саркофага начала медленно сдвигаться и упёрлась ему в шею, чуть не столкнув на пол.

— Прыгай, Фараг! — крикнула ему я. — Падай вниз!

— Профессор, что вы сделали? — загремел бас Кремня.

— Ничего, Каспар, уверяю вас, — заявил Босвелл, делая смелый пируэт, чтобы спрыгнуть на мраморные плиты. — Только упёрся ногой в золотое кольцо, чтобы лучше спуститься.

— Ну, ясно, именно так открывается саркофаг, — прошептала я, когда порфировое надгробие с резким щелчком откинулось до упора.

Опершись на голову одного из львов и ухватившись за край гробницы, Глаузер-Рёйст подтянулся кверху, чтобы заглянуть внутрь.

— Что вы видите, капитан? — сгорая от любопытства, спросила я. Готова поклясться, что жужжание лопастей началось именно в этот момент, но полной уверенности у меня нет.

— Мертвеца.

Фараг смиренно поднял глаза к небу и последовал за Кремнем вверх, воспользовавшись для подъёма соседним львом.

— Оттавия, иди посмотри, — сказал он мне с улыбкой.

Недолго думая я без всяких церемоний потянула капитана за пиджак, чтобы он спустился вниз и освободил мне место, и после чрезвычайных спортивных подвигов оказалась на нужной высоте, чтобы разглядеть открывшуюся моим глазам невероятную картину: как в матрёшках, где в больших куклах находятся куколки поменьше, а в них — ещё меньше, в гигантском саркофаге лежало несколько гробов, последний из которых служил настоящим пристанищем останкам императора. Все они были покрыты стеклом, так что останки Константина можно было увидеть довольно легко. Конечно, утверждать, что это было Константином Великим, было бы очень опрометчиво, потому что о его высоком происхождении свидетельствовали только имперские украшения, череп был самым обыкновенным. Однако на этом обыкновенном черепе красовалась золотая стемма[51], усыпанная драгоценными камнями, от которой прямо дух захватывало, и, к ещё большему нашему изумлению, она была увешана прекраснейшими катафеистами[52], ниспадавшими из-под туфы[53]. Остальная часть скелета была покрыта великолепным скарамангием[54], закреплённым на правом плече фибулой и полностью затканным золотом и серебром с каймой с нашитыми аметистами, рубинами и изумрудами и кромкой из жемчужин одна другой лучше. На шее у него был лорос[55], а на поясе — потрёпанная акакия[56], без которой не обходился ни один уважающий себя византийский император.

— Это Константин, — слабым голосом вынес вердикт Фараг.

— Похоже, да…

— Басилея, когда мы всё это опубликуем, мы прославимся.

Я быстро повернулась к нему.

— Как это «когда мы всё это опубликуем»? — Я ужасно возмутилась и внезапно поняла, что у нас были одинаковые права на научную проработку этого открытия и что мне придётся разделить славу с Фарагом и Глаузер-Рёйстом. — Капитан, вы тоже собираетесь делать научные публикации? — спросила я его, глядя сверху вниз.

— Разумеется, доктор. Вы что, думали, что всё это — ваша личная собственность?

Фараг засмеялся и спрыгнул на пол.

— Не обижайтесь, Каспар. У доктора Салины упрямая голова, но золотое сердце.

Я собиралась ответить ему по заслугам, когда вдруг слабый шум, начавшийся всего несколько минут назад, превратился в гудение, как от множества мельничных лопастей, яростно вращаемых ветром. Этот образ в конце концов оказался не таким уж нелепым, потому что неожиданный порыв ветра, вырвавшийся из ботросов, закружил мне юбку и толкнул меня на саркофаг.

— Да что же это? — возмутилась я.

— Боюсь, доктор, начинается веселье.

— Оттавия, держись покрепче.

Не успел Фараг договорить, как порыв ветра превратился в шквал и тут же в ураган. Факелы сразу погасли, и мы оказались в темноте.

— Ветры! — прокричал Фараг, с силой хватаясь за край саркофага.

Капитан Глаузер-Рёйст, которого ветер застиг на открытом месте, зажёг фонарь и, прикрыв глаза рукавом, попытался пройти два-три метра расстояния, отделявшего его от нас. Но ветер дул так сильно, что продвинуться вперёд он не мог.

Так же, как Фараг, я изо всех сил вцепилась в край саркофага, чтобы не дать этому сумасшедшему циклону сбросить меня на землю, но скоро поняла, что долго не продержусь, потому что пальцы у меня болели, так сильно я сжимала камень и сил уже не оставалось.

Скорость ветров непрестанно нарастала, и от них у меня слезились глаза, и по щекам текли целые ручьи слёз, но хуже всего было не это; худшее началось, когда каждый из сыновей Эола добавил в своё дуновение особенности, которыми был известен: Борей, Апарктий и Геллеспонтий постепенно становились холоднее и достигли невыносимой ледяной температуры. Фраский и Аргест до этого не дошли, но в их порывы добавились капли, которые от холода схватывались и превращались в град, так что казалось, что в нас откуда-то стреляют ружейной дробью. Наступил момент, когда боль стала настолько невыносимой, что мои руки разжались, и я была повержена на землю, как писал Данте — теперь его слова стали предельно ясными, а мои глаза и дальше слезились от яростных сухих и резких порывов Апелиота и Эвра. Но если Фраский и Аргест плевались градом, Эвронот, Нот и Либанот стали испускать жестокие раскалённые клубы воздуха, которые плавили лёд и обжигали кожу. Помню, что в этот момент я пожалела, что не надела брюки, потому что заряды града ужасно ранили мне ноги, а жаркое дыхание Нота палило их огнём. Я пыталась прикрыть лицо руками, но ветер проникая во все дырочки и затруднял мне дыхание. Я подумала, что самое главное — дойти до Фарага, но я понятия не имела, как это сделать, и не могла посмотреть, где нахожусь, потому что оторваться от пола и даже пошевелить рукой или ногой было невозможно, поэтому я стала звать его изо всех сил. Но гудение было настолько оглушительным, что я не услышала даже собственного голоса. Это был конец. Как, интересно, мы должны были отсюда выбираться? Это абсолютно нереально.