— Его убило молнией, — догадалась я.

— О да. Она была такая… как мячик. Или клубок ниток. Полицейский сказал, она бежала за его машиной. — Франсуаза расхохоталась и долго не могла остановиться. — Это его Господь наказал. Роберт хотел меня… убить. Нет, это как-то не так называется. Он хотел…

— Развестись с вами?

— О да. У него живет в горах… колдун. — Она снова расхохоталась. — Я знаю, это тоже не так называется, но я забыла, как это называется на самом деле. Роби сам учил меня русскому языку. Он нарочно учил меня неправильно. Он говорил, я никогда не пойму русский человек, особенно русский мужчина. Он говорил, у меня толстая задница и куриные мозги. У вас тоже толстая задница?..

Боб был изумительно красив среди белых роз. Но это был совсем не тот человек, в обществе которого я провела десять дней на Волге. Он выглядел гораздо моложе и мужественней.

Мама плакала навзрыд. Думаю, она наконец поняла окончательно и бесповоротно, что ее дочке больше не светит замужество. Словом, вместе с Бобом она хоронила мечты о моем великолепном будущем.

Кое-кто из дам пристально приглядывался ко мне. Определенно они узнали во мне путанку в бирюзовом с летнего вернисажа Роберта Самохвалова, известного художника русского зарубежья, погибшего таинственно, беспощадно и романтично.

— Этой толстозадой сучке достались все его картины. Гляди, она вырядилась, как новогодняя елка. А я читала в последнем «Космополитене», что ярко-розовое в сочетании с зеленым носят одни деревенские халды. Как ты думаешь, сколько можно слупить за «Гиацинты под дождем»? — приставала ко мне Нонка. — Помнишь, те, что висят у нас в коридоре?

Я увидела Сусанну. Она пробиралась в мою сторону. На ней был все тот же красный шарф, который она обернула несколько раз вокруг шеи. Сусанна стояла возле меня в церкви, когда Боба отпевали. Она поддерживала меня за талию — мне вдруг сделалось нехорошо, и все слилось перед моими глазами в пестрый клубок, который подпрыгивал и вертелся вокруг раскачивающейся во все стороны оси.

Нонка пришлепала с бутылкой «Амаретто» и без звонка. Она чудом застала меня дома — почему-то я в самый последний момент решила не ходить на концерт Хворостовского.

— Ну, привет, — сказала она, стряхивая со своей норковой шляпы с висящими, как собачьи уши, полями снежинки. — Твой телефон молчит который день. Я уже решила, ты съехала за бугор.

Она озиралась по сторонам, стараясь изо всех сил скрыть брезгливую неприязнь, которую вызывал у нее вид моей убого меблированной и давно не ухоженной квартиры.

Нонка не была у меня лет пять, если не больше. Мы занимали разные ступени на лестнице материального благоденствия. Думаю, и на всех других лестницах тоже.

Я достала из холодильника два банана и остатки малинового джема, который привезла мама, когда я свалилась с гриппом. Больше у меня в доме не было ничего съедобного, если не считать таблеток от головной боли и пыльного кактуса на подоконнике.

— Сидишь на диете? — Нонка скривилась в фальшивой улыбке. — А меня разнесло от этих чертовых сникерсов и безделья. Плохо не иметь денег, иметь их слишком много — гораздо хуже. — Она улыбнулась еще фальшивей. — Может, подаришь последний роман Даниэлы Стил? Обожаю эту писательницу.

Я достала с полки аляповато пестрый том, протянула Нонке.

— Чур с автографом. У меня для таких книжек целая полка в гостиной.

— Но ведь я не писала эту книгу, а только перевела, — слабо возразила я и взяла со стола ручку.

— Напиши, что я твоя лучшая подруга. Знаешь, Ларка, а это на самом деле так и есть. У меня куча знакомых, но с ними от скуки погибнешь. Ох, уж мне эти жены «новых» русских. Эдик говорит, их всех нужно построить в шеренгу и отправить строем в восьмилетку. Представляешь, Динка Самойлова не умеет пользоваться компьютером и боится водить «Опель». Умора.

— Я тоже не умею и боюсь.

— Ты совсем другое дело. Ты — ин-тел-ли-ген-ция. Вы все скоро вымрете как класс. Эдик говорит, в двадцать первом веке компьютеры будут сами писать книжки. Дашь им тему, а уж они распишут все так, как захочешь. Но я думаю, в двадцать первом веке книжки будут читать только психи и нищие. Ой, ты уж прости меня, Ларка. Как говорится, к присутствующим это не относится.

Мы вяло попивали «Амаретто». Я чувствовала, Нонке от меня что-то нужно. Причем это не какой-то пустяк вроде романа Даниэлы Стил. Иначе она вряд ли бы вспомнила о моем существовании.

— Боба не забыла? — вдруг спросила она и залпом допила свою рюмку.

Я пожала плечами. Валяясь неделю назад с высоченной температурой, я размышляла о судьбе и случае. Раньше я считала жизнь случайностью, причем достаточно нелепой. В бреду мне словно звучал чей-то голос: ты была судьбой Боба, его роком и фатумом. И я безоговорочно этому голосу поверила. Но я не собиралась выворачиваться перед Нонкой наизнанку.

— Тоже мне… чудак. Бабы его следы целовали. И какие. — Я видела, Нонка с трудом удержалась от дальнейших злословий на столь животрепещущую тему, как мое несостоявшееся вступление в мир светских львиц и акулиц. — Знаешь, тут объявилась его тетушка со своими провинциальными претензиями. Клянчила твой телефон, но я подумала и решила не давать. Эдик правильно сказал: с какой это стати? И вообще что может быть у тебя общего с этой богатой самодуркой?

Я снова пожала плечами.

— Похоже, она решила подыскать себе бесплатную сиделку. Еще та хитрюга. Я сказала ей, что ты занята важными делами и вообще отстань, тетя. Эта Сусанна привыкла считать себя пупом земли. Она не звонила тебе?

— Ты же сама сказала, что не дала ей мой телефон.

— Зато моя матушка дала. Она же вот. — Нонка со злостью шлепнула себя по лбу и при этом не то квакнула, не то пукнула. — Если эта Алексис[4] тебе позвонит, можешь высказать ей все, что ты о ней думаешь.

— Я о ней ничего не думаю.

— Она так и увивалась возле тебя на похоронах, так и ластилась. Ту толстожопую сучку она с первого взгляда запрезирала святой ненавистью — еще бы, Сусанна жонглировала Бобиком, а когда он женился, осталась с длинным носом. Ну да, она рассчитывала, что снова сможет им распоряжаться — раскусила, подлая, что ты ей не конкурентка по части обманов и интриг. Думала, купит оптом вас обеих. — Нонкины щеки пылали справедливым негодованием. — Ты ей так и скажи: поезд ушел, кондуктор остался на рельсах и без зарплаты. Как в том кино про бомжей, помнишь?

— У меня плохая память. Сусанна приехала в Москву?

— Она сказала моей матушке, что ты выглядишь как ровесница Боба. Честное бессовестное, как выражается Эдик. Матушка, разумеется, сумела поставить ее на место. Ты роскошно смотришься, Ларка.

При этом Нонка глянула на меня так, словно я собралась увести у нее мужа и любовника одновременно.

Я встала и отправилась на кухню за сигаретами, хотя уже десять дней как бросила курить. Увы, Нонка была моей гостьей, и я не имела никакого права высказать вслух даже десятую долю того, что думала о ней.

— Матушка говорит, что Сотников незаконно приватизировал дом и землю. Если взять хорошего адвоката, можно все переиграть и…

Я вздрогнула, услышав телефонный звонок. Могу поклясться, что мой телефон еще никогда не звонил так пронзительно-резко.

— Помню, мы с тобой почти успели полюбить друг друга, — услышала я в трубке изменившийся голос Сусанны. — Но нам помешали. Кто-то не хотел, чтобы мы с тобой полюбили друг друга.

— С вами случилась беда? — догадалась я.

— Да, Чайка. Можно я буду тебя так называть?

— Можно. — Мой вздох отразил всю тоску по прошлому, которое прекрасно тем, что невозвратимо. — Думаю, вы хотите увидеться со мной?

— Ты умница. Сможешь приехать ко мне сейчас?

— Продиктуйте адрес.

Она лежала в клинике на Загородном шоссе. Она заранее заказала мне пропуск.

— Я буду ждать тебя, Чайка. Я скажу, чтоб мне не делали обезболивающий укол.