Марк отступил назад, отнюдь не испуганный, но ошеломлённый.

   — Да ты, оказывается, не только наглец, но и лжец, — сказал он. — Никаких поцелуев не было, говорили мы о спасении твоей шкуры; я обещал ей пощадить тебя, хотя ты и совершил тяжкое преступление — убил человека.

   — Да ну! — осклабился Халев. — Кто бы мог подумать, что благородный центурион Марк будет прятаться за женщин?! Что до всего прочего, то моя жизнь — всецело моя, и никто не имеет права ею распоряжаться. Защищайся, римлянин, потому что я хочу убить тебя в честном поединке. Будь у меня другие намерения, ты был бы уже мёртв, даже не зная, чья рука поразила тебя. И не тревожься, я по меньшей мере тебе ровня, ибо мои предки были уже людьми родовитыми, когда твои были ещё дикарями.

   — Да ты просто рехнулся, малый! — воскликнул Марк. — Неужели ты думаешь, что я, человек, прошедший три войны, испугаюсь безусого юнца, пусть самого что ни на есть злобного? А если бы я и впрямь испугался тебя, стоит мне свистнуть в свисток, — и моя охрана тут же уведёт тебя на позорную казнь. Подумай лучше о себе. Хотя в нашем положении и есть большая разница, я готов сражаться с тобой. Но только пойми: если я убью тебя, на том и конец делу, но если ты случайно убьёшь меня, тебя схватят как дважды убийцу. Я прощаю тебя, потому что знаю, как мучительны бывают муки ревности в юности, и ещё потому, что ты не пытался убить меня исподтишка, хотя у тебя и была такая возможность. Потому говорю тебе, ступай себе с миром, зная, что я сдержу своё слово.

   — Хватит разговоров, — сказал Халев, — выходи на свет.

   — Ну что ж, я рад, что ты этого хочешь, — сказал Марк. — Я сделал всё, что могу, для твоего спасения, но должен заметить, что было бы очень неплохо избавить мир, госпожу Мириам и себя от такого опасного зверёныша, как ты. Какое у тебя оружие? Короткий меч, и ты без доспехов? Я тоже вооружён коротким мечом и тоже без доспехов. Но на мне обшитая стальными пластинами шапочка, а у тебя её нет. Снимаю шапочку. Теперь мы в равном положении. Обмотай накидку вокруг левой руки, как эта, делаю я. Неплохая замена щиту. Место здесь удобное, но свет слишком тусклый. Итак, начали!

Халев не нуждался в поощрении. Одно мгновение они стояли друг против друга как воплощение двух миров — западного и восточного; римлянин — крепкого сложения, с прямым честным взглядом, бдительный и бесстрашный, голова приоткинута, ноги широко расставлены, обмотанная плащом рука протянута вперёд; другая рука с мечом — сбоку. Его противник, еврей, — весь в напряжении, как готовящийся к прыжку тигр, полузакрытые глаза как будто вбирают в себя свет, лицо перекошено яростью, все мышцы пронизаны трепетом, впечатление такое, словно вся его плоть движется на костях, как у змеи. С негромким криком он прыгнул вперёд, и этим свирепым нападением бой начался и завершился.

Марк был наготове, он хорошо знал, что делает. Отпрянув в сторону, он поймал меч Халева в замотанную вокруг руки накидку и, не желая его убивать, ударил мечом по руке, отрубив, указательный палец и поранив остальные; палец упал вместе с мечом. Марк наступил ногой на его лезвие и обернулся.

   — Молодой человек, — сурово произнёс он, — ты получил неплохой урок, отныне и до самой смерти ты будешь носить мои отметины. А теперь проваливай.

Несчастный Халев стиснул зубы.

   — Мы договаривались сражаться до смерти, — сказал он, — до смерти. Ты победил, убей же меня! — И окровавленной рукой он разорвал на себе одежду, подставив обнажённую грудь для удара мечом.

   — Оставь такие разговоры для лицедеев, — ответил Марк. — Проваливай и помни: если ты когда-нибудь поступишь со мной предательски или станешь досаждать госпоже Мириам, я убью тебя, непременно убью!

С полупроклятием, полувсхлипом Халев повернулся и ушёл. Пожав плечами, Марк также повернулся и хотел было направиться к дому, как вдруг на него упала тень, и, осмотревшись, он увидел Нехушту.

   — Откуда ты явилась, почтеннейшая ливийка? — спросил он.

   — Из-за гранатовых деревьев, мой римский господин. Я всё видела и всё слышала.

   — В самом деле? Тогда, надеюсь, ты похвалишь меня за владение мечом и за моё долготерпение.

   — Да, мечом ты владеешь неплохо, хотя сражаться с безумцем — дело нетрудное. Но твоё долготерпение свидетельствует только о глупости.

   — Такова, — философски заметил Марк, — награда добродетели. Но я хотел бы знать почему.

   — Потому, мой господин Марк, что этот Халев будет опаснейшим человеком во всей Иудее, и опасность угрожает прежде всего моей госпоже Мириам и тебе. Тебе следовало воспользоваться этим случаем и убрать его, прежде чем ему представится возможность убить тебя.

— Может быть, ты и права, милейшая ливийка, — позёвывая, ответил Марк. — Но в последнее время я общался с христианкой и усвоил кое-какие заповеди её религии... Это неплохой меч. Возьми его себе. Спокойной ночи!

ПРАВОСУДИЕ ПРОКУРАТОРА ФЛОРА[23]

На другое утро Халева не оказалось на перекличке неофитов-ессеев. Не откликнулся он и на последующих проверках. Долгое время никто не знал, что с ним, пока не пришло письмо, где он уведомлял совет кураторов о своём решении не вступать в общину ессеев, так как не чувствует должного призвания; он также писал, что находится у друзей своего покойного отца, не уточняя, где именно. Более ессеи не интересовались его судьбой. После того, как крестьянин, случайно оказавшийся свидетелем преступления, рассказал, что видел, как Халев застрелил иерусалимского стражника, даже самые простодушные ессеи догадались о причине его внезапного исчезновения. Не испытывали они и особого сожаления, ибо Халев во многих отношениях оказался далеко не образцовым учеником, и уже поговаривали о том, что его надо исключить из общины. Знай они, что перед бегством он оставил и меч, и указательный палец, они только укрепились бы в своём мнении. Но они не знали, знала только Мириам, которой Нехушта обо всём рассказала.

Прошла неделя, всё это время Мириам и Марк не встречались, так как необходимость в позировании отпала: Мириам могла завершить свою работу с помощью глиняного бюста. Она уже занималась окончательной полировкой, когда рядом мелькнула чья-то тень, и она увидела Марка в полном боевом облачении, хотя и без шлема; по всей видимости, он был уже готов отправиться в обратный путь. Нехушта куда-то ушла по домашним делам; Мириам находилась одна в своей мастерской. Так они впервые встретились наедине, без посторонних глаз.

Едва завидев Марка, Мириам вспыхнула и уронила тряпку, повисшую на шее бюста.

   — Прошу извинить, госпожа Мириам, — поклонившись, без тени улыбки сказал Марк, — что я врываюсь без приглашения, но у меня не было времени заранее предупредить ваших стражей о моём приходе.

   — Вы... вы покидаете нас? — с запинкой спросила она.

   — Да, покидаю вас.

Подобрав тряпку, Мириам сказала:

   — Работа будет закончена через несколько минут, вы можете взять бюст, если не передумали.

   — Конечно, я его возьму. О цене я договорюсь с вашими дядюшками.

Она кивнула.

   — Да, да, но с вашего позволения я хотела бы упаковать бюст сама, чтобы его не повредили при перевозке. С вашего же разрешения я хотела бы оставить себе глиняный бюст: он принадлежит мне по праву. Я не вполне удовлетворена своей работой и хотела бы сделать её заново.

   — Мраморный бюст — просто чудо; если хочешь, можешь оставить себе глиняный. Я даже рад, что у тебя останется мой портрет.

Она вопросительно взглянула на него, но тут же отвела глаза.

   — Когда вы уезжаете?

   — В три часа дня. Моя работа также завершена; я написал отчёт; главный мой вывод, что ессеи — вполне достойные, безвредные люди, заслуживающие поощрения, а не преследования. Час назад прибыл гонец из Иерусалима: меня срочно отзывают. И хочешь знать почему?