Была физкультура. На занятия я не пошла, решила провести одну идею в жизнь. Отправляясь в спортзал, наши мальчишки оставляют школьную одежду на партах. И я взялась за дело.
Достав принесенные из дома нитки десятый номер и огромную иглу, я зашила на два раза оба рукава Борькиной гимнастерки. Потом поплевала на шнурки его ботинок и старательно связала «собачьим» узлом. Эх, жаль, морского узла не знаю!
Полюбовалась на свою работу. Ничего, добротно сделано. Потанцуешь ты у меня, голубчик! Вот бы посмотреть!
В перемену я на всякий случай исчезла. Пусть Боренька отойдет, поостынет…
Когда ребята вернулись в класс, я стояла на лестничной площадке. Доносился обычный галдеж. Потом кто-то слегка присвистнул. И вдруг как будто целый табун лошадей заржал. Я спустилась на этаж ниже, но и там было слышно. Вот так, Боренька, будешь знать, как со мной связываться!
На урок я шмыгнула после звонка, перед самым носом учителя. Степанов все же успел сказать почти человеческим голосом:
— Дура тупая!
Я склонила голову набок и ласково посмотрела на Степанова. Его почему-то слегка затрясло.
Раньше я была уверена, что он меня пальцем не тронет, но в этот миг у него в глазах прямо электросварка вспыхнула. Кто его знает, на что он может решиться…
Опасения мои оказались не напрасными. После уроков на углу за школой он меня встретил. У него было непроницаемо-каменное лицо. Мне стало немножко страшно.
— Послушай, — сказал он, — чего ты добиваешься?
— Чтобы ты убрался с моей парты.
— Ни за что не уйду!
— Только на это ты и способен.
— А ты на что способна? Пакостить по мелочам? Трусиха.
— Я?! Трусиха?!
— Нет, моя бабушка. Это она мертвецов боится.
Вспомнил!.. Давным-давно, в шестом классе, ходили мы на экскурсию. Ночевали в лесу. Кто-то сказал, когда легли спать, что рядом, на опушке, — кладбище. Мне стало страшно, и я полезла под бок к учительнице.
— Чего смешного? Мы тогда еще совсем «кишатами» были…
— А ты и сейчас такая же. Нисколечко не повзрослела.
— Да меня уже без задержки пускают на девятичасовой!..
— Утренний. Чуть стемнеет — ты носа из дома не показываешь, не то чтоб одной на улицу выйти.
— Было б зачем — ночью бы на пустырь, что за парком, сбегала.
Пустырь за парком — мрачное место. Мы там катаемся иногда на лыжах, девчонки рассказывают про него жуткие истории. И зачем я упомянула о нем!
Борька гнусно заигогокал.
— Ты? Ночью? На пустырь? Ха-ха-ха в квадрате!
Отступить перед ним? Лучше под нож убийцы!
— Куда тебе! — продолжал он издеваться. Скажешь: мама не пустила… Эх ты, Анхела Алонсо!
Я едва не взбесилась: он испытывает мое самообладание!
— А вот и схожу! А как ты узнаешь?
— Помнишь каменный столб на пустыре?
— От старой церкви остался. Знаю.
— Принеси завтра в школу мой фонарик. Я его оставлю у столба. Идет?
— Пожалуйста.
— Только — чур: не раньше полдесятого брать.
— Пожалуйста.
— До завтра! — Коричневые Борькины глаза почему-то радостно засияли, и он помчался прочь.
— А там кладбище было! — крикнул он с другой стороны улицы.
— Не пугай!
Меня слегка передернуло. В голову заранее полезла чертовщина из Гоголя и Эдгара По.
Хорошо Анхеле, у нее автомат…
Но о том, чтобы не пойти на пустырь, не могло быть и речи.
Желтоухая собака надеется, что я струшу, и готовится высмеять меня завтра в школе. Вот его месть! Правильно говорит мама: мужчины коварны!
Нет, легче смерть, чем позор!
День у меня расписан по минутам (иначе не хватает времени на языки). Я сделала письменные по химии и алгебре. Немецкий учила, гладя белье.
Но белье почему-то не гладилось.
— Мам, утюг испорчен!
— У меня только что нагревался… Куда ты собираешься? Уже восьмой час!
Вот именно, только восьмой. Позже ты, голубушка, не отпустишь.
— К девочкам. За словарем.
Маминых наставлений вслед я уже не слышала.
На улице было темно и ветрено. Сухой снег колол лицо. Я посидела на скамейке недалеко от дома. С полчаса или больше. Пора. В конце концов, минуты ничего не решают.
Потом я бежала, петляя по улочкам. Не то, чтобы я боялась, — вовсе нет. В городе чего бояться? Просто одной как-то неудобно ходить медленно в такое время. Прохожие попадались редко.
Вот и парк. Он был освещен (я думала, что по ночам парк бывает освещен только летом). Но, несмотря на освещение, шаги мои замедлились. Темные улицы не так действовали на нервы, как этот залитый светом и совершенно пустой парк.
Снег скрипел под капроновой подошвой моих ботинок. Я пробиралась по широкой расчищенной дорожке, держась теневой стороны.
«Прямо, как индеец-лакандон, выслеживающий врага!» — хвалила я себя, гордясь собственной смелостью.
Вот аллея кончилась. Я стала в тень, осмотрелась. Впереди был пустырь. Мне сразу сделалось очень холодно при виде снежных бугров. Что под ними? Мертвецы? Я, конечно, не верю, что они могут вставать, тем более — гоняться за живыми. Но огромные черные деревья скрипели, стонали. Казалось, им тоже холодно и страшно.
Меня морозило все сильнее. Если я простою еще минуту, закоченею насмерть.
И, затаив дыхание, я ступила на одну из многочисленных тропинок, пересекавших пустырь.
Жуткое место! Прямо как в повести Марлинского. Жди прыжка злодея или мертвеца…
И тут я услышала… Нет, почуяла… Что? Не могу точно сказать… Снег! Так хрустит снег под осторожными, крадущимися шагами.
Вдруг огромная страшная черная тень через сугробы рванулась ко мне. Земля качнулась. Звон — от ушей до пят, перед глазами — искры, а может, и черти в зеленую крапинку…
Тень отпрыгнула, вжалась в дерево. Я, будто парализованная, не могла шелохнуться.
Когда ко мне вернулась способность воспринимать материальный мир, я сообразила, что тень живет не сама по себе, она принадлежит какому-то человеку. Он стоял довольно далеко от меня, возле дерева и, как показалось, раскачивался. Впрочем, должно быть, покачивалась от ветра низко висящая за ним лампочка, оттого тень меняла размеры и шевелилась.
— Пьяный! — решила я.
Оставаться наедине с пьяным не лучше, чем с нечистою силой. Вытерплю. Анхеле Алонсо приходилось переживать не такое. Автомата у меня нет, но ноги имеются.
Я свернула на другую тропку и, крадучись, побежала к столбу. Это было последнее, что я сознательно делала в парке…
Тень черной пантерой прыгнула из-за берез под ноги. Самолюбие и все остальные чувства выпорхнули из меня вместе с душой. Из груди вырвался какой-то крик, наверное, не совсем воинственный. А ноги уже несли. Деревья мелькали по сторонам, словно штакетник ограды. А за спиной все равно чудилось чье-то настигающее дыхание, как у гуанако в зоопарке. Впрочем, и гуанако вспомнился много позже…
На выходе из большой аллеи, куда сходились все лыжни и тропинки, мы столкнулись нос к носу…
— Борька?!
Я несколько секунд молча глядела в его большие и немного ошалелые глаза. Потом повернулась и бросилась прочь. Я бежала мимо освещенных скамеек, заколоченных киосков, щитов.
Борька! Так это был он! Шпионил за мной!
Я продолжала слышать его топот — он бежал следом. Парк остался позади. Сбавила темп на какой-то темной улочке. Борька дышал мне в затылок. Я чувствовала это, хотя ни разу не обернулась. Честно говоря, мне уже понравилось, что Борька бежал за мной, а не в другую сторону. Я, не оглядываясь, еще умерила шаг.
Куда же я прусь?
Однако остановиться почему-то не могла.
Где мы находимся — я поняла у проездного туннеля. До моего дома отсюда было километра три, если не больше. Ничего рванула!
Мы вышли из туннеля. Сильный порыв ветра чуть не сбил меня с ног, Борька поддержал, а затем отдернул руки, точно я была раскаленным куском железа. До этой минуты я и была раскаленной, но тут мне стало отчего-то смешно и злость пропала.
