Николай Петрович Осинин

Железная команда

Журавлиный Яр

В тот день Матвейка с Иваном и Ешкой пасли скот на сухих лядах около Горелого бора. Матвейка — колхозное стадо, Беляшонковы — частников. Чтобы веселей было, согнали коров вместе. Да и легче втроем.

До обеда несколько раз пролетали немецкие самолеты. Когда они шли высоко, пастухи узнавали их по звуку. В середине дня надвинулись сухие тучки, самолетов не стало слышно. А за полдень начало погромыхивать.

— Пушки! — забеспокоился Иван, точно жеребенок, почуявший волка. Он оттопыривал ладонью красное шелудивое ухо и, округлив рот наподобие бублика, вертел головой по сторонам.

— Ну да, городи! — крикнул Матвейка. — Гром и гром… Нечего разводить панику.

Про панику сегодня утром в конторе был разговор. Хромой конюх Парфен говорил, что пора колхозу в отступ трогаться. Он слышал от беженцев, проходивших ночью, будто бы немцы перешли Днепр, и на рассвете пригнал весь табун в деревню. Фома Савельевич, председатель колхоза, слухам не верил, но от того, сколько беженцев проходило через их Лески, то готовился к эвакуации, то говорил, что надо ждать приказа. Если фашистов остановят на Днепре, зачем колхозу трогаться с места? Одно разорение и убыток.

Поднятый сегодня на рассвете конюхом, Фома Савельевич побежал запрягать подводы, велел скликать старух, какие покрепче, чтобы грузить из кладовой сало и мед, назначил гуртовщиц гнать с пастухами скот. Но утром проехал на машине какой-то начальник, разругал Фому Савельевича, пригрозил паникерам военным судом, и эвакуация снова была отложена. На всякий случай председатель послал в райисполком Парфенова племянника Мишутку за распоряжением.

Мишутка прискакал часа через два. Никакого приказа он не привез, сказал, что и в районе приказа нет. А в райисполкоме он слышал разговор, будто фашистов за Днепр не пустят.

— Ну и правильно, — сказал председатель, совсем успокоясь. — Не зря ж наши бабы мобилизованные вторую неделю там окопы копают.

После этого он и велел пастухам гнать скот в поле, как в обычные дни. А Парфена ругнул за паникерство.

— Нечего разводить панику, — повторил Матвейка Ивану. — Днепр — не наша Гусиха, попробуй-ка переплыви.

— А на лодках ежели?

— А наши так тебе и будут на них с берега смотреть? Да? Как начнут молотить! Из ружей, да пулеметов, да пушек! Видел в кино? Усиди-ка на лодке…

— У немцев, может, пушки и пулеметы похлеще наших, недаром за три недели столько проперли, — продолжал водить ушами Иван Беляшонков. — Да еще самолеты у них…

— Ничего не похлеще… А зато наши в окопах! Фашистам же — плыть через Днепр… Чернушка к лесу пошла, заверни!

Громыхать перестало, и Матвейкины доводы как будто успокоили Ивана. Однако под вечер снова загремело, погромче прежнего.

— Хрест во все брюхо — стреляют! — воскликнул Иван и припустил к деревне. Ешка — за старшим братом, как собачонка за хозяином.

Сколько ни кричал им Матвейка — не вернулись, домой удрали. Эх, пастухи!..

Матвейка остался один, и сразу сквозь тоскливую полевую тишину до него докатилось тяжелое бубуханье. Да, на гром оно было не похоже. Однако не бросать же из-за этого стадо. Мало ли отчего и где гремит. Война. Может, как раз на Днепре и бухают пушки. А от Днепра досюда целых двадцать километров с гаком, никакая пуля не долетит. Стреляют — так уж сразу и бояться?

А становилось все тревожней и страшней одному. От близкого леса повеяло знобким холодом. Матвейка обежал стадо, заворачивая его в чистое поле, к дороге. Трава в той стороне была хуже, и коровы неохотно уходили с травянистых лядов.

Бова, огромный черно-пестрый бык, остановился. Пастух подошел к нему, почесал ногтем ямку за толстенными рогами. Бова торкнул шершавым языком по карману брезентовой пастушьей куртки.

— Нету соли, нету, — сказал Матвейка, выворачивая засаленный карман. — Придем домой — вынесу чуток. Айда!..

Грузно ступая, Бова побрел следом за пастухом, ловя языком вывернутый полотняный карман.

Подружились они шесть лет назад. Тогда Матвейка еще в первом классе учился. Ранней весной привезли из племсовхоза десять породистых телят. В дороге один бычок захворал, и Матвейкин батя, колхозный животновод, оставил его у себя в избе. Когда бычок поправился, Матвейка окрестил его Бовой. Трудно оказать, кто к кому больше привязался — Бова к мальчишке или мальчишка к бычку. После того, как теленка перевели на колхозный двор, Матвейка стал бегать туда каждый день. Из-за дружбы с бычком он и в подпаски к отцу каждое лето напрашивался.

Бова вымахал что твой слон. А Матвейка, кажется, и не рос совсем, только рубашки каждое лето тесны в плечах становились. В школе его дразнили Кубиком. Ну и пусть. Ноги короткие, а догнать никто из ребят не может. Да что ребята! Зыкливых, норовистых нетелей, любивших поноситься просто так, нынешнее лето Матвейка загонял в жару до упаду. После этого они становились послушными, как собаки у дрессировщика.

Соклассники его в город собирались, в техникумы. Матвейка никуда из колхоза уезжать не хотел после окончания семилетки. Ему нравилось кормить и выхаживать скот. Председатель колхоза на собрании однажды назвал его природным животноводом.

Сейчас, прислушиваясь к тревожному громыханию, Матвейка вспомнил о председателе. Раз Фома Савельевич сказал утром, чтобы пастухи гнали скот в поле и не обращали больше внимания на панические слухи, значит так оно и надо. Если придет время эвакуироваться, будет приказ. А без приказа никто не имеет права. В войну все по приказу делается.

Коровы потянулись к овсяному полю. Матвейка подвернул их к дороге, решив пораньше пригнать стадо в деревню.

На беду Зорька захромала, видно, копыто треснуло. Самая удойная корова, три ведра в день давала. Чтобы не утомлять ее, пришлось сдерживать шустрых нетелей и первотелков, ладивших заскочить в овес.

Ивану — тому все равно, тот еще вчера хотел стадо на овсяное поле запустить, чтобы не гонять далеко от деревни. Война, мол, людей убивают — чего овес жалеть. А разве это порядок — в посевах скот пасти? Чертов Беляшонок, струсил, сбежал. Пастух называется!..

Издалека донеслись слабые трескучие звуки. Показалось, что это застучали молотки в эмтеэсовской кузнице. Постучали и перестали.

Немного погодя Матвейка увидел машину на гребне взгорка, за которым скрывалась его деревня Лески. Грузовик мчался по дороге; сравнявшись со стадом, круто повернул к нему. Кузов, звеня и брякая, прыгал на кочках.

Полуторка затормозила перед стадом. Но еще до того, как взвизгнули тормоза, из кабины выскочил председатель колхоза, бледный до синевы, будто утопленник. Он бежал, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах, словно пьяный. Щекастое лицо его тряслось. Буйные буденновские усы растрепались. Взгляд беспокойно шарил по стаду, как бы желая убедиться, весь ли скот цел.

Матвейка подумал, что Фома Савельевич узнал про удравших подпасков и боится, как бы пастух, оставшись один, не растерял збродливых нетелей.

— Все целы! — крикнул он, направляясь к председателю колхоза.

Из машины показался еще один человек. Он вылезал задом, таща винтовку и армейский подсумок на ремне. Матвейка узнал обшитые кожей штаны участкового милиционера Горохова, а затем и его фуражку. Сколько он ни видел его раньше — зимой ли, летом — участковый всегда был в одних и тех же обшитых сзади кожей галифе и в форменной фуражке. Когда Матвейка был поменьше, ему даже казалось, что голова и фуражка милиционера составляют одно целое. Сейчас фуражка участкового сбилась на затылок, обнажив реденький мокрый чубчик, похожий на горстку недозрелых просяных метелок.