Олег опасливо поглядывал в сторону леса — страхота!

Никита старался не выказывать своих истинных чувств.

— Да ну трусить! — бодро воскликнул он. — На других планетах космонавтам не такие опасности грозят. Я читал: на Венере — вот где чудовища водятся!..

— Не знаю, кто водится на Венере, — прервал его Митька, — а здесь волки наверняка есть.

— Волки что! — заявил Швабля, любивший рассказывать про диких зверей и растерзанных охотников. — Волки — мелочь. Медведь — это действительно. Был однажды случай. Остановились охотники на привал. Так же, как мы, развели костер, поболтали и уснули. Подошел медведь, обнюхал, ружья собрал — да в речку. А потом как рявкнет: ауфштейн, мол, и хенде хох! Вскочили те — ни «папа», ни «мама» не могут крикнуть.

— А дальше… А дальше что? — торопил Орешик.

— Вот медведь и давай их потрошить. Одному ноги, руки, голову — все как есть назад повернул.

— Во-во, — живо подхватил Никита, — я слышал, с тех пор тот охотник и ходит задом наперед. А знаешь, что медведь со вторым сделал? Раздел и к дереву привязал.

— Чем? — удивился Семга, принимая все за чистую монету.

— Охотничьими кишками! — нашелся Швабля.

— Точно! — подтвердил Никита. — Врачи потом целую неделю его оперировали, кое-как спасли.

Митька только головой крутил.

— От брехуны! На пару у вас еще складней получается.

Шутливая болтовня развеселила ребят. Они начали храбриться друг перед другом, громко кричать, слушая лесное эхо. Лишь Орешик приставал к Митьке, чтобы тот на всякий случай для острастки зверям бабахнул из ружья.

— Не трожь! — хмуро сказал Митька, заметив, что Орешик вертится около двустволки.

— И совсем я не трложу!.. Как это оно без курлков стреляет? Может, оно и не стреляет вовсе?

— Хватит курлыкать! — прикрикнул на него Митька. — Айдате шалаш строить! Еще надо удилища вырезать, чтоб утром не возиться.

Ровного длинного тальника для удилищ поблизости не оказалось. Семга предложил сплавать на другой берег, где кустарник был гуще и выше.

— Поди, ты и поплывешь? — спросил Швабля, подбрасывая хворост в костер.

Вопрос, приправленный заметной долей ехидства, задел Семгу, считавшегося лучшим пловцом среди ребят.

— А что? Думаешь, струшу? Давай наперегонки.

— Понятно. Один боишься переплыть омут — удумал меня на подначку сманить?

— Надо мне тебя сманивать… Ты, поди, плаваешь, как топор.

— Салага зеленая! С обрыва нырну, а на той стороне вынырну.

— А я, что ли, не вынырну?

— А ну, давай!

Спорщики мигом разделись и стали на край обрыва.

— Приготовились! — скомандовал Швабля, приседая и отводя перед прыжком руки назад. — Раз, два, три…

Руками взмахнули оба, но прыгнул один Семга. «Заклинатель змей» в последний миг удержался на краю обрыва, с любопытством следя за товарищем.

Описав небольшую дугу в воздухе, Семга, как заправский спортсмен, вошел в воду головой.

Скрылось Семгино туловище, а ноги, согнутые в коленях, почему-то остались над водой. Раз-другой они шевельнулись, потом медленно погрузились в омут. Вместо них показался комок грязи. Это вынырнула Семгина голова.

Пловец стал на четвереньки, отплюнулся и разочарованно произнес:

— Тут мелко! Топина, как в болоте!

— Я так и предполагал, — натягивая рубаху, Швабля слегка лязгал зубами от холода. — Заплыв отменяется. Переходим с кроля на бррроль…

Вдруг рядом, за кустом, сверкнуло пламя и раздался такой грохот — показалось, земля дрогнула.

Никиту от груди до пят как будто прошило мелкой дробью.

Несколько секунд оглушенные путешественники не могли сделать ни одного движения. Затем, точно по команде, бросились к тому месту, где сверкнуло пламя.

На суке крепкой коряжистой черемухи, чуть покачиваясь, висело ружье. В двух шагах от него стоял Орешик с очень большими глазами. Трудно сказать, чего больше было в этих глазах — восторга или ужаса.

— Вот это баба-ахнуло! — медленно прошептал он.

При виде идущего к нему Митьки с серым каменным лицом проказник заторопился:

— Только я совсем чуть-чуть, нисколечко почти не трлогал… Само!

— С-само!.. — не то воскликнул, не то прошипел Митька. — Все-таки выстрелил.

— Я, Мить, совсем чуток, а оно ка-ак…

— Снимай штаны, обормот шепелявый!

— Зачем?

— Драть будем!

— Не. Не сниму.

Возмездию не суждено было свершиться отнюдь не по Митькиному великодушию. В тот момент, когда карающая рука уже поднималась над Орешиком, где-то невдалеке, в стороне леса, послышался странный звук, протяжный и низкий. Его нельзя было назвать страшным, но шум возле Орешика стих мгновенно. Дело в том, что звук этот очень походил на рев. А кто мог реветь в глухом лесу поздним вечером?..

Семга, плескавшийся в речке, мигом выскочил и кое-как натянул одежду.

Тихий низкий рев повторился.

Путешественники с минуту стояли затаив дыхание.

На противоположном берегу под чьими-то тяжелыми ногами затрещал сушняк. Потом кто-то грузный посопел в чащине и вдруг с плеском и шумом прыгнул в воду.

— Медведь!!!

Впоследствии все сваливали на Орешика, утверждая, будто бы это он взвизгнул. Но в глубине души никто не был уверен, что первый вопль не исходил от него самого.

Паника вспыхивает от крика, как порох от спички. Один трус заорет с перепугу. Другой, почуяв опасность, шарахнется, как заяц, остальных словно дернет невидимая сила за ними. А достаточно от страха сделать шаг, он тебя в шину на три подтолкнет. Кинься бежать — страх на загорбок сядет и будет гнать, пока есть у тебя в ногах сила. Распоследним подлецом сделает, только поддайся ему на минуту.

Никита рванулся в степь следом за другими со всей доступной ему скоростью. Задыхался, падал, путаясь в высокой траве.

В разум его привел Митькин возглас:

— Стойте! Орешик где?

Никите вдруг очень ярко представилось, как огромный бурый медведь наваливается на маленького беззащитного Орешика. Ноги сразу будто прилипли к земле.

Зверя не видно было сзади, Орешика — тоже. На месте стоянки сквозь кустарник мерцал покинутый костер. Оттуда не доносилось ни звука.

— Остался! Пропал Орешик! — воскликнул Митька.

— Выручать надо.

Швабля и Семга тоже остановились.

— Правда, не видать его, — упавшим голосом выдохнул Семга. — Неужели с концом?

— Даже не пикнул! — сказал Швабля.

— А мы при чем, если медведь напал? — издали подал голос Олег. — Надо удирать, пока целы.

— Эх, и ружье забыли! — сказал Митька.

Никита первый сделал шаг к реке.

— Я вернусь!

— И я с тобой. Нам бы только до ружья…

Крадучись, от укрытия к укрытию пробирались они к стоянке. Вслушивались и вглядывались так, что от напряжения звенело в ушах. Поэтому, когда рядом из густого куста послышался жалобный шепот: «Ми-ить!», ребята вздрогнули.

— Орешик!

— Мить, ты не будешь дрлаться?

— Дурашка, вылазь скорей!

— Мить, это, кажется, не ведмедь. Это, кажется, корлова.

Конфуз получился немыслимый. Испугались — совестно сказать — телка, отбившегося от стада! Он выбрался из речки и задумчиво поглядывал на костер. Увидев ребят, бычок обрадованно замычал.

В тот вечер Никита понял, что значит пословица: «У страха глаза велики». Человек сам их себе выдумывает, эти глаза.

Ночью Никита шал, словно его охранял десяток часовых. Кажется, своему страху он глаза выколол…

«Нас преследуют неудачи…» — только и смог Никита записать на другой день в дневнике.

Утром проспали клев. Поймали всего трех чебаков. Вместо наваристой ухи ели пшенную кашу.

Каша — это, конечно, тоже ничего, рыбой она все-таки пахла.

Замучил путешественников приблудный телок. Не бросать же его на произвол судьбы. Само собой разумелось, принадлежал он совхозу — ближе населенных пунктов по карте не значилось. Идти с ним на отгонный стан — дорога не близкая. Швабля предложил возвратить бычка пастухам на обратном пути, а пока использовать для переноса тяжестей.