— Нет, — сказала фрекен д'Эспар.

— Ну, вот видите. Он находил также, что учебники для школ слишком объемисты и слишком напичканы научными сведениями: дети зубрят так много, что, в конце концов, ничего не знают. Слыхано ли что-нибудь подобное! Мне кажется, наоборот, чем больше учишься, тем больше знаешь. Он презрительно отзывался о популярном способе преподавания, значит, о народных академиях и, значит, о всеобщем просвещении. Он писал: огромные успехи, которых достигли в последнее столетие наука и техника, создали наше суеверное уважение ко всему, именуемому наукой. Да, он не дрогнул и так и написал: наше суеверное уважение. Дети должны работать вместо того, чтобы зазубривать массу мертвого материала, закончил профессор. Словно учить наизусть не работа. Боже, сколько я работал, когда учил наизусть, — вырвалось от души у ректора. — Профессор глубоко ошибается. Разве школа не развивается в том направлении, что все больше и больше специальностей преподается и мальчикам, и девочкам? Неужели этот одинокий, стоящий по ту сторону, человек прав, а мы все, по эту сторону, неправы? Но он и на это получил ответ. Хотите послушать, как все было?

— А вас не затруднит это?

— Нисколько. Ну вот, послушайте. Не знаю, помните ли вы, что несколько времени тому назад в газетах возник горячий спор о высшем образовании женщины. Теперь вам известно мое положение в этом вопросе: я стою на точке зрения гуманной и свободомыслящей, что женщина имеет такое же право, как и мужчина, на мужское образование. Говорили и за, и против; мне казалось, что я не имею больше права уклоняться от вступления в спор, может быть, этого ждут от меня, ведь я пользуюсь некоторым именем. Ну, я и взялся за перо. Я не пощадил никого, статья моя была решительная: школа и снова школа, — сказал я. Поднялись было голоса за то, чтобы внести побольше ручного труда и поменьше учения, но это заблуждение и демагогия. Я вовсе не желаю унизить этим работу; так, например, женщины должны изучать садоводство, но глаголы: варить, шить, танцевать и заниматься спортом и сейчас еще являются главными для большинства женщин и делают их поверхностными и легкомысленными. Честь и слава руке и ручному труду, но ум прежде и выше всего. Я не хочу, писал я, высказаться подробнее — не вовремя — об этих четырех глаголах, но мне кажется, что воспитанию молодых девиц угрожает опасность. Здесь говорится не о тех, кто работает, как мужчины, добивается баккалаврства и поступает на различные должности, я подразумеваю других. Чему должны учиться эти другие, чтобы суметь выполнить задачи матери и руководить домом и семьею? Ум прежде всего и выше всего, эффектно повторил я. Они должны получить образование, изучить языки, литературу, искусство и историю культуры, должны также знать основы музыки. Для чего? В противном случае они будут гораздо ниже иностранцев. Современные молодые девушки стремятся заграницу и им легко поехать туда, но у них часто не хватает нужных познаний, чтобы использовать, как следует, пребывание заграницей. Таково было главное содержание моей статьи; конечно, резюме это далеко не полно, там было много ловких выпадов против шведского профессора, заставивших его, надеюсь, немного призадуматься. Во всяком случае я имею то удовлетворение, что, насколько мне известно, он доныне и не пытался возражать мне. Молчание.

— Ну, что же вы скажете, фрекен?

— Не знаю, — сказала фрекен. — Мне трудно ответить вам, я не настолько знакома с этим вопросом.

— Прекрасный ответ, — сказал ректор. — Если бы все так отвечали, то этим самым они предоставили бы решение нам, которые тридцать лет работают по этому вопросу и которые должны лучше знать его. Вы, все-таки, хоть практически знакомы с предметом и, тем не менее, не решаетесь возражать нам. Не правда ли, у вас есть преимущества перед нашими дамами вообще? У вас есть диплом, вы окончили школу, где учились французскому языку. Скажите: вынесли ли вы какую-нибудь пользу из вашего пребывания во Франции без знания языка? О, никогда нельзя сказать, что человек слишком много учился, невозможно зубрить так много, чтобы в конце концов ничего не знать. Шведский профессор ошибался.

Молчание.

— Мальчики ваши в этот раз не приехали с вами? — спросила фрекен.

— Нет. Ведь они были здесь осенью, нечего их так баловать. Они должны учиться и учиться, чтобы стать умными мальчиками и пробиться в жизни. К сожалению, они не так прилежны, как я в детстве, но со временем явится и прилежание.

Дни были для фрекен д'Эспар не слишком-то благоприятны. Было рождество, но мало радости в нем; она не принадлежала больше ни туда, ни сюда, нигде не было у нее почвы под ногами. Санатория сама по себе была неуютна; цветы, купленные в прошлом году, умирать не умирали, но стояли блеклые и чахлые; большая пальма в салоне была сера от пыли и концы листьев у нее были отрезаны. У фрекен д'Эспар не было, конечно, очень развито стремление к домашнему уюту, но все-таки было у нее это чувство, как и у других женщин: она с удовольствием приводила в порядок газеты в курительной комнате и постоянно имела у себя над зеркалом зеленую хвойную ветку. У нее были и французские желтые книжки, но на стенах не было украшений, кроме ее платьев.

Она не могла постоянно сидеть у себя в комнате, а куда же было ей идти? К ректору, и опять к ректору. Конечно. Это не хуже, чем всякая другая скука. Немного новых гостей было в санатории; адвокат говорил неправду, рассказывая, что собираются приехать очень многие; он сильно рекламировал санаторию в газетах, указывая, что окружающие горы представляют много удобных мест для лыжного спорта и для катания на коньках, и описывал вообще жизнь на свежем воздухе; это привлекло только несколько юнцов в коротких штанах и с дерзкой речью; впрочем, приехал также один молодой журналист, который собирался писать корреспонденции о жизни в рождественское время в горах. Никто не представлял никакого интереса для фрекен д'Эспар; Бертельсен не занимался ею, с фру Рубен она никогда не водила компании, фрекен Эллингсен куда-то исчезла. Так что только и оставалось, что сэтер и Даниэль.

В рождественский вечер фрекен д'Эспар сбегала на минутку к своему милому и подарила ему крупную красную ассигнацию, а Марте, занимавшейся у него хозяйством — желтую, и оба они очень обрадовались, бурно выражая свою радость; они захотели купить на эти деньги великолепные вещи на память. Моментально заработала дельная голова Даниэля: он купит лошадь. Непременно сделает это. Он хотел пойти уже на второй день рождества и посмотреть у Гельмера, своего друга, маленькую трехлетку.

О, неспроста хотел Даниэль купить коня среди зимы, тогда можно подешевле достать его; ведь к этому времени в усадьбах всегда уже не хватает корма, а у Даниэля был корм еще с тех пор, как он осенью продал своего большого быка.

Когда на святках фрекен опять пошла на сэтер, — к Даниэлю, его, как раз, не было дома: покупал лошадь; уже несколько дней был он занят этим делом и еще не сторговался. Таковы всегда покупки лошадей. Фрекен не могла его ждать, она вернулась в санаторию и к ректору Оливеру.

Доктор, инженер и адвокат вернулись из своей экспедиции; доктор, как всегда, был весел:

— У нас будет свет, не правда ли, господин инженер? Свет будет в Торахусе, в каждом окне. Когда мы взберемся на «вышку», то увидим на земле небо, усеянное звездами.

Доктор всегда невероятно мил.

— Я, к сожалению, уже недолго останусь здесь, — ответила фрекен, — и при мне не будет еще электрического освещения.

— Что? Вы покидаете нас? — спросил адвокат. — Мне это очень неприятно.

— Это нам всем неприятно, — сказал доктор.

Ректор Оливер кивнул головою и согласился с высказанным мнением.

— Долго жить здесь дорого для меня, — пояснила фрекен, — после Нового года я переезжаю.

— Назад, в Христианию, или?..

— Нет, к Даниэлю, на сэтер.

Все молчали, как немые.

— Может ли это быть? — спросил доктор.

— Почему же нет? Я займу там целую пристройку, а еду буду получать в изобилии.