— Да. То есть, хотел. Но он не получит этого пакета, этих писем. Или получит?

— Нет, — сверхъестественно спокойно ответил Мосс. Самоубийца тоже воспылал, как раскаленный уголь и с появившимся у него вдруг непобедимым видом обратился к товарищу:

— Одолжите-ка мне вашу толстую палку, Мосс! Пусть она будет у меня на случай надобности.

— Я сам без нее не могу, — отвечает Мосс. — Я первый начну.

— О, благодарю, благодарю, — плачет и смеется фрекен. — Я все, все вам буду делать, о чем вы меня попросите. — Она таки сама испугалась своей храбрости; можно быть шустрым и находчивым, но долго так не выдержать, особенно, если человек уже раньше ослаблен заботами и несчастиями; нет, тогда становишься просто-на-просто птенчиком и прячешься в кусты.

И вот она под охраной и защитой у двух больных, таких же бедных, как она сама, таких же несчастных. Они сидят тут, потому что им все равно, где ни быть; они живут изо дня в день, и никто ими не интересуется.

В данную минуту Самоубийца настроен воинственно:

— Где этот франт? — спрашивает он.

Фрекен плачет и смеется в ответ — от благодарности этой неукротимой силе, называющей полицейского франтом, и поясняет:

— Он в моей комнате. Я попросила его — сделайте одолжение, обыщите мою комнату и мой сундук, — и дала ему ключ.

Приятели находят ее грандиозной, блестящей, так этому франту и надо! Они не высказывают этого, но выражают, кивая головами. Следующее, что произносит Самоубийца, это сомнение в том, осторожно ли оставлять совершенно чужого человека одного в комнате, да еще перед незапертым сундуком? — Пойду-ка я туда наверх, — говорит он, вставая.

Фрекен хватает его за руку и просит этого не делать: — Он ничего не найдет, там нет ничего. Нет, ради бога! — Но она не может удержаться от того, чтобы опять не рассмеяться и не постонать немного от восхищения перед великолепной выдумкой Самоубийцы — заподозрить полицию, саму полицию! Малопомалу ее возбуждение утихает, и нервы ее успокаиваются. Она прислоняется к спинке кресла, чтобы скрыть расстегнутую блузу, приятели высказывают предположение, что она адски озябла и должна идти в комнаты, но. — Нет, нет, — говорит она, она будет сидеть тут, пока не придет тот человек, она хочет видеть его усмиренным как следует быть, ей не холодно. Блестяще опять-таки: у нее совесть чиста, она не будет убегать!

Ленсман пришел. Он был смирен и миролюбив, его военная хитрость ни на что ему не послужила.

— Вы меня неправильно поняли, вам незачем было уходить, фрекен, — говорит он.

Фрекен смотрит на него и молчит.

— Я не делал у вас, конечно, никакого обыска, ваш ключ от сундука лежит там, где вы его положили. Я посидел там только и занес в протокол ваше показание.

Фрекен молчит. Но она очень боится, что ее приятели заговорят, что Антон Мосс ударит рукой по своему карману на груди и скажет: — Вот тут письма графа к фрекен, попробуйте-ка взять их.

Самоубийца прерывает свое молчание и говорит:

— Оказывается, опасность угрожает тем, кто жил под одной кровлей с графом Флемингом и разговаривал с ним.

— Как? Что такое? — бормочет захваченный врасплох ленсман.

— Я тоже один из тех, кто с ним разговаривал.

— И я тоже, — говорит Мосс, не поднимая глаз. Фрекен испуганно:

— Не надо! Бросьте!

— Вы говорите — граф; он разве граф? — спрашивает ленсман.

— Вы даже этого не знаете? — спрашивает в ответ Самоубийца, обнаруживая своим видом, что никогда в жизни не встречал подобной неосведомленности.

Поверил ленсман в графа, или не поверил, но во всяком случае он понял, что перед ним враждебно настроенное общество, и сказал в заключение: — Ну, моя обязанность здесь окончена, — после чего он поклонился, приложив руку к фуражке с золотым галуном, и ушел.

Его уход был несомненно мил, и это в значительной степени примирило с ним общество. К тому же ведь ему надо было выслужиться, заслужить производство — фрекен д'Эспар знала это от Даниэля — ему надо было постараться самому быть назначенным в ленсманы и сделать свою жену Елену дамой; все тут было одно с другим связано.

Возвращая толстый пакет с бумагами, Мосс сказал, шутя, не отрывая глаз от пола: — Приходите с ним опять, когда только вам угодно! Я ничего не имею против того, чтобы хранить его, мне это дает ощущение, что у меня что-то есть в кармане, вообще, что у меня есть что-то! — И он улыбнулся при этом своим печальным ртом.

Эта улыбка — в связи с его необыкновенной придавленностью и обезображенностью — произвела впечатление на фрекен д'Эспар; она была в размягченном состоянии духа от пережитых душевных волнений и готова была в эту минуту броситься на грудь к этому человеку, больному накожной болезнью, и приласкать его. — Чем бы мне отслужить вам обоим в благодарность? — спросила она. Но так как они совершенно не были кавалерами, то не сумели ответить на это особенно тонко и просто отклонили от себя ее благодарность, сказав, что ровно не за что, а Мосс еще пробормотал неуклюже: — Это нам надо благодарить!

После этого фрекен д'Эспар стала часто встречаться с обоими приятелями для дружеской беседы; мужчины ведь всегда находили ее привлекательной, а они со своей стороны, сами того не зная, поднимали в ней бодрость духа и освежали ее. Она пробовала было завести речь о ранах на лице Антона Мосса, но он не шел на этот разговор, отстранял его — она могла бы испробовать на нем всевозможные лекарства — но он уклонялся.

День проходил за днем, приятели поддерживали в ней бодрость, это правда, но дни то все же шли, бежали, и их мало оставалось до того времени, которое должно было наступить. Она в беспомощности, не зная что делать, проводила время в обществе обоих пациентов в курительной комнате, слушая, как они ссорятся между собой и обвиняют один другого бог знает в чем, Они напрактиковались, они были невероятно дерзки по отношению друг к другу, и никогда фрекен не слыхивала, чтобы люди хуже бранились в шутку. Да шутка ли была это?

Мосс мог без всякого стеснения прямо издеваться над Самоубийцей, что он все еще жив и ходит по земле.

— Вы, очевидно, просто не смеете покончить с этим, — говорил он.

— Подождите немножко, пока я это основательно обдумаю — отвечает Самоубийца. — Я попробую объяснить вам все сразу.

Фрекен д'Эспар сидит красная от смущения. Что же сейчас будет?

Мосс без стеснения продолжает:

— Дело в том, что вы ещё не обнаружили собственной своей ни на что ненужности, совершенной непригодности вашего существования на земле.

Это видимо задело. Самоубийца сказал:

— Не верьте ему, фрекен, вовсе я не это еще обнаружил. Нет, кое-что другое. Я вдруг совершенно не стал представлять себе, почему я должен толкать самого себя на то, чтобы расстаться с жизнью.

— Нет, — говорит тоже фрекен. И она не понимает, как может Мосс быть таким грубым.

— Ну, вы не то что не хотите толкать себя. Вы не смеете.

Молчание. Мосс продолжает задирать на ту же тему, изображая очень заманчивую и привлекательную картину:

— Если бы вы обделали это ночью, то утром проснулись бы на небе с арфой между колен.

Для фрекен д'Эспар загадка, что можно говорить все это. Из какого теста сделан Самоубийца, что не парирует этого! Он сидел себе, посмеиваясь, она находила, что он уж слишком терпелив.

Но это было только первое нападение, следующее было со стороны Самоубийцы.

Бедняга Антон Мосс, он представлял слишком благоприятную почву для злобных выходок.

— Можно ли поверить, что у слепого человека может быть столько желчи? — говорит Самоубийца.

— Я не слепой, — протестует Мосс.

— Вы не можете читать.

— Как это не могу? — Мосс встает и хочет подойти к столу за газетой, чтобы доказать свое хорошее зрение, натыкается на стул и опрокидывает его.

Самоубийца нодхватывает стул, ставит его на место и говорит:

— В видах сохранения обстановки в целости я рекомендовал бы вам выйти во двор.

— Бедный, он верно не видел стула, — вмешивается фрекен.