— А, Эйде! — восклицает адвокат. — Я не мог понять, на что вы намекаете. Вы говорите, он был у вас?

— Да. И он пришел от вас, по его словам. Но я прямо-таки не желаю иметь таких посланцев от вас, так и знайте.

Адвокат согласился с ним:

— Ну, понятно. Этот молодой человек немного навязчив, горячий такой артист, ни минуты подождать не может. Я совсем не посылал его к вам, конечно. Он сам упомянул о вас.

— Молодчик заявился ни с того ни с сего ко мне и спрашивает, как обстоит дело со стипендией и когда он может получить ее.

— Ха-ха-ха, — смеется адвокат, — он немного помешан на этом пункте. Впрочем, я уважаю этот обуревающий его благородный пыл, побуждающий его стремиться уехать. И я уверен, что и вы также это уважаете.

— Да, но он поедет не за мой счет, черт его возьми совсем! — шипит раздраженный Бертельсен. — Мне кажется, оба вы немножко рехнулись. Он сказал, что пришел от вас.

В этот момент адвокат замечает приближающуюся фрекен Эллингсен, а немного позади фрекен д'Эспар и господина Флеминга. Подкрепление.

Адвокат сказал:

— Он, конечно, явился к вам не от меня. Но когда этот человек сам упомянул о вас, сказав, что он попробует обратиться к вам, то я, вероятно, ответил ему что-нибудь в таком роде: «Да, сделайте это». Да ведь это притом и не в первый раз, что к господину Бертельсену обращаются таким образом. Что-нибудь в таком роде я ответил, вероятно.

Бертельсен слегка смягчается и говорит:

— Во всяком случае, это свинство заявляться так, без всяких церемоний, и навязываться мне.

— Добрый день, фрекен Эллингсен, — здоровается адвокат. — Мы стоим здесь и говорим о музыканте Эйде.

Бертельсен оборачивается, в свою очередь замечает ее, но не здоровается.

Спустя минуту, к компании присоединяются фрекен д'Эспар и господин Флеминг. Теперь уже пять человек вовлечено в обсуждение вопроса о музыканте.

Адвокат горячо принимает его сторону; какая бы побудительная причина ни была, он вновь расписывает пыл, воодушевляющий этого молодого человека, и свидетельствует свое уважение по адресу его. Как вам кажется, фрекен Эллингсен?

— Да я совсем не по поводу его пыла извелся, — перебивает Бертельсен, — а по поводу его образа действий. Что мне за дело до его стипендии?

— Ну, ну, не представляйтесь хуже, чем вы есть на самом деле, — нежно говорит адвокат и выжидает. — Вы ведь хорошо знаете, что не в первый раз люди обращаются к вам. И, насколько я знаю, вы не в первый раз приходите на помощь таланту. Прошу вашего извинения в том, что я разоблачаю эту особенность вашего характера перед этим обществом.

Бертельсен совершенно смягчен теперь; этот чертов адвокат объехал его совсем и сделал из него нечто большее, чем обыкновенного лесопромышленника. Он украдкой взглядывает на присутствующих и опускает затем глаза вниз.

— Он великолепно играет, — говорит фрекен д'Эспар о Сельмере Эйде. Она понимает, вероятно, меньше всех в этом и поэтому-то и болтает больше всех. — Не правда ли? — спрашивает она, обращаясь к фрекен Эллингсен.

— О, да!

— Но в чем же, собственно, дело? Адвокат отвечает:

— Дело идет о стипендии, о поездке в Париж для усовершенствования.

— Дело идет не о такой маленькой сумме, — говорит Бертельсен.

Господин Флеминг внезапно спрашивает:

— Как велика сумма?

Все молчат минуту, затем адвокат начинает вполголоса высчитывать: годовой пансион, дорога туда и обратно, плата за учение, мелкие расходы…

Но тут господин Бертельсен начинает словно чуять что-то неладное. Выходит так, словно господин Флеминг собирается вмешаться и похитить у него лавры. Он говорит поэтому твердым и решительным образом:

— Ладно, я дам ему стипендию.

Все устремляют свои взоры на него. Краска заливает лицо Бертельсена, и адвокат приходит ему на помощь, пробормотав:

— Я знал это. Да, я знал это наперед.

— Но на том условии, чтобы он ехал сейчас же, — говорит Бертельсен. — Чтобы он убрался отсюда немедленно.

— Это-то он, наверное, сделает более чем охотно, — отвечает адвокат. — Но почему это?

— Почему? Да потому, что я не желаю, чтобы этот молодчик бегал за мной по пятам. Я не хочу, чтобы он день за днем шпынял меня вопросами, когда же он может получить эту стипендию. Ведь это вышло бы то же самое, как будто бы я не мог выплатить ее. Он может получить эту стипендию тотчас же, я выпишу чек.

— Великолепный поступок, необыкновенный поступок! Позволю себе поблагодарить вас от его лица.

— Ну, не будем говорить об этом, — заключает Бертельсен. — Скажите, сколько ему понадобится на годовое пребывание в Париже?

Все смотрят один на другого и по-прежнему хранят молчание. Фрекен д'Эспар, бывавшая во Франции, собирается начат» говорить, но адвокат предлагает отправиться всем вместе в комнаты и обсудить этот вопрос.

Они так и делают и идут в комнату Бертельсена, самую большую и самую дорогую в этом здании, представляющую маленький салон с альковом. В ней имеются картины масляными красками в золоченых рамах по стенам, занавес, прикрывающий альков, позолоченная бронзовая лампа над столом, пышные занавеси, почти затемняющие комнату, ковер на полу, оттоманка, плюшевые стулья.

— Милости прошу, господа, садитесь.

Бертельсен, владелец роскошнейшей комнаты в санатории, велит подать вина и пирожных. Он выказывает себя также щедрым по отношению к музыканту и выражает намерение дать ему приличную стипендию.

— Я это предугадывал, узнаю его в этом, — говорит адвокат, этот пройдоха.

После того, как на словах и при помощи чековой книжки все улажено, общество по-прежнему осталось сидеть вместе. Кажется, словно эти люди лишь сейчас впервые нашли друг друга. Беседа, конечно, коснулась и других гостей и пациентов, и по адресу их высказались далеко не пустяковые и не невинные вещи. Бертельсен проявил большую свободу в своих отзывах о миледи и о фру Рубен. Эти две дамы колют ему глаза: одна своим аристократизмом, другая — своим дородством. «Господи, ты Боже мой, — сказал он, — ну, что это за манеры? Мы-то, прочие, ведь тоже люди. Ну что нам во всей этой чванности и дородстве?» Фрекен д'Эспар, по-видимому, единственная, усматривающая логику в этом. Она рассмеялась и воскликнула: «Правда! Правда!» В общем, Бертельсен и фрекен д'Эспар все более сходятся во вкусах и симпатиях. Это распространилось на театр, язык, на самые принципы жизни. Между ними установилось полное единодушие.

Принесли еще вина и пирожных. Бертельсену приходится весьма по душе эта случайная пирушка, и хотя и адвокат, и господин Флеминг поглядывает на часы, их просят сидеть, потому что господину Бертельсену приятно видеть их у себя.

— Нам ведь так хорошо здесь, — говорит и фрекен д'Эспар, опять оказывающаяся одного мнения с ним.

Бедная фрекен Эллингсен чувствует себя несколько лишней среди всего этого единодушия. Бог знает, быть может, что-нибудь вышло сегодня между нею и Бертельсеном, иначе едва ли бы он мог так не замечать ее. Было заметно для всех, что он не давал себе труда вслушиваться в ее слова, перебивал ее и не давал другим слушать ее. Он даже не находил нужным противоречить ей. Правду сказать, фрекен Эллингсен ничего не потеряла от этого, господин Флеминг принял на себя обязанность занимать ее. Это выходило у него так изящно и естественно, он был мастером своего дела. Но фрекен Эллингсен не могла успокоиться и была рассеянна. Фрекен д'Эспар перешла на французский язык и начала беседу с лесопромышленником, и ведь тут уж, господь знает, что она могла сказать. Фрекен Эллингсен не улавливала смысла.

— О чем они говорят там? — спросила она с равнодушной улыбкой. — Что это у них за секреты?

Господин Флеминг ответил с такой же равнодушной улыбкой:

— Они просто упражняются.

Но, очевидно, черт вмешался во все это дело. Что-то, видимо, нашло и на господина Флеминга и его даму. То был, по-видимому, несчастливый день для влюбленных пар. В воздухе носились оскорбление и обида. Господин Флеминг сумел притвориться равнодушным, как ни в чем не бывало, но он не мог вполне скрыть, что поведение фрекен д'Эспар интересовало его. Шельма эта фрекен д'Эспар, и темпераментная штучка, девочка из тех, какие нравятся мужчинам. Она умела изгибать свой стан по направлению к собеседнику и заставить его почувствовать кое-что при этом. Она могла, как ни в чем не бывало, взять шляпу Бертельсена, висевшую на спинке стула, посмотреть на нее как бы в задумчивости и повесить ее обратно. Но ведь этим она кое-что сделала для Бертельсена, выказала нежность к Бертельсену. В этом была тайна ее очарования.