— Эй, люди, пора вставать! — кричитъ смотритель участка Оранжъ-Флатъ. Мы не видимъ его, такъ какъ еще глубокая ночь, всего три часа утра, но мы тотчасъ же вскакиваемъ съ постелей и натягиваемъ панталоны и блузы.

Время жатвы, и мы мучаемся, какъ собаки, спимъ слишкомъ мало, и всѣ ходятъ въ неестественно возбужденномъ состояніи духа. Мы ссоримся изъ-за каждаго пустяка; при малѣйшемъ затрудненіи, встрѣчающемся въ работѣ въ продолженіе дня, мы поднимаемъ шумъ и ломаемъ орудіе. Самъ смотритель сдѣлался худъ и тощъ, какъ жердь. Онъ разсказалъ намъ, что сосѣдній участокъ значительно опередилъ насъ и кончитъ жатву на нѣсколько дней раньше, чѣмъ мы.

«Этому не бывать!» — отвѣтили мы со стиснутыми зубами.

Мы вбили себѣ въ голову догнать сосѣдній участокъ и даже блестяще превзойти его. Никто не въ состояніи удержатъ насъ отъ этого; поэтому послѣднія двѣ недѣли смотритель будить васъ въ три часа утра, и его возгласъ: «эй, люди, пора вставать!» мы услышимъ и завтра и послѣ завтра къ три часа утра. Мы не предвидимъ конца этой горячкѣ.

Мы спѣшимъ къ столу и принуждаемъ себя проглотить хотя самую малость хлѣба съ масломъ, мяса и кофе. Пища хорошая, но мы забыли уже, что такое хорошій аппетитъ. Десять минутъ спустя мы уже сидимъ въ нашихъ повозкахъ и выѣзжаемъ на работу.

И мы работали, какъ Богомъ забытые, полоумныя существа. Мы прекрасно сознаемъ, что насъ ждутъ благодарность и похвала, въ случаѣ если мы хотя на одинъ день окончимъ работу раньше, чѣмъ сосѣдній участокъ, а сосѣдній участокъ тоже работаетъ изо всѣхъ силъ. Каждый изъ насъ имѣетъ свою долю честолюбія на этомъ свѣтѣ, и у насъ оно было.

Свѣтаетъ. Солнце восходитъ и начинаетъ палитъ немилосердно; мы сбрасываемъ наши блузы. Сотни людей разбросаны по безконечному длинному полю, засѣянному пшеницей; тутъ мы будемъ работать до вечера, пока не наступитъ темнота.

— Я не знаю, буду ли я въ состояніи выдержать это, Нутъ, — сказалъ Гунтлей, ирландецъ.

А Нутъ, это былъ я.

Я слышалъ, какъ въ продолженіе дня Гунтлей говорилъ то же самое бродягѣ Іецу, что онъ не въ состояніи больше выдержать.

Я сдѣлалъ ему замѣчаніе за его болтливость и упрекнулъ его въ томъ, что онъ говоритъ это какому-то бродягѣ.

Гунтлей прекрасно сознаетъ, что, благодаря этому, онъ имѣетъ надо мной извѣстную власть и разбудилъ мою ревность. Онъ пускается въ дальнѣйшія подробности и говоритъ совершенно открыто:

— Я больше не могу. Сегодня ночью я удираю. Если ты захочешь итти со мною, то я буду въ 12 часовъ ночи около конюшни.

— Я не хочу итти съ тобой, — сказалъ я.

Я проработалъ весь день и все думалъ о томъ, что мнѣ сказалъ Гунтлей; когда наступилъ вечеръ, я окончательно рѣшилъ не итти съ нимъ. Я прекрасно видѣлъ, что онъ хотѣлъ поговорить со мной, какъ во время ужина, такъ и послѣ, когда мы ложились спать, но я избѣгалъ его и былъ доволенъ собой, что могъ оказать ему сопротивленіе.

Вечеромъ мы раздѣлись и легли въ постели. Все погрузилось во мракъ. Черезъ нѣсколько минутъ раздался храпъ по всей комнатѣ.

Я сидѣлъ одѣтый на кровати и думалъ, что мнѣ дѣлать. Черезъ нѣсколько часовъ смотритель опять закричитъ: «Эй, люди, пора вставать!» — и день пройдетъ такъ же, какъ и вчера и третьяго дня. Правда, чтобы дойти до ближайшей фермы или города, гдѣ я могъ бы достать какую-нибудь работу и заработокъ, намъ слѣдовало пройти, по крайней мѣрѣ, нѣсколько дней. Но зато я могъ бы тамъ больше спать.

Я вышелъ украдкой изъ комнаты и направился въ конюшнѣ. Гунтлей былъ уже тамъ; засунувъ руки въ карманы и съежившись, онъ стоялъ спиной къ стѣнѣ. Онъ дрожалъ отъ холода. Минуту спустя подошелъ и бродяга Іецъ.

Я спросилъ:

— Развѣ Іецъ идетъ съ нами?

— Конечно, — отвѣтилъ Гунтлей. — Онъ хотѣлъ итти со мной. А что ты здѣсь не при чемъ.

— Я хочу итти, — сказалъ я, и дѣйствительно мнѣ захотѣлось уйти.

— Да, но теперь слишкомъ поздно, — объяснилъ Гунтлей. — У меня провизіи только на двоихъ.

Въ порывѣ гнѣва я сказалъ: — Тогда я донесу смотрителю.

— Ты это сдѣлаешь? — спросилъ Гунтлей кротко, совершенно кротко. — Ты этого никогда не сдѣлаешь, — сказалъ онъ, — ни въ какомъ случаѣ ты этого не сдѣлаешь…

Онъ такъ близко подошелъ ко мнѣ, что я чувствовалъ на себѣ его дыханіе.

— Постой! — сказалъ шопотомъ бродяга. — Если Нутъ хочетъ итти съ нами, то я добуду еще провизіи. Я знаю, куда поваръ прячетъ мясо.

Пока бродяга Іецъ ходилъ за провизіей, Гунтлей и я стояли у конюшни и ссорились изъ-за того, что я хотѣлъ донести на него; и когда Іецъ вернулся съ мясомъ обратно, Гунтлей былъ такъ взволнованъ, что сказалъ:

— Неужели ты не могъ принести больше мяса, ты, подлецъ! Что это за порція для взрослаго человѣка? Ладно, вотъ тебѣ мясо, Нутъ, — сказалъ онъ и бросилъ мнѣ мясо.

Послѣ этого мы потихоньку выбрались изъ Оранжъ-Флатъ.

Мы пошли по направленію къ сѣверу, чтобъ добраться до полотна желѣзной дороги, и шли нѣсколько часовъ подъ-рядъ. Наконецъ, Іецъ объявилъ намъ, что ему необходимо немного выспаться. Что касается насъ обоихъ, то мы могли бы итти и дальше. Мы шли по степи и не видѣли никакихъ признаковъ разсвѣта. Такъ какъ по ночамъ стояли довольно сильные заморозки, то мы шли по безконечнымъ полямъ и лугамъ, не промочивъ ногъ.

Мы шли цѣпью и щупали ногами почву. Желая найти хорошее мѣсто для отдыха; я легъ на животъ, подперъ голову руками и такъ задремалъ.

Вдругъ Іецъ будитъ насъ; за послѣднія недѣли онъ совсѣмъ отвыкъ отъ сна и теперь не можетъ уснуть.

— Эй, люди, пора вставать! — кричитъ онъ.

Испуганные и сонные мы вскакиваемъ съ мѣста; намъ не грозитъ никакой опасности, не слышно погони, вокругъ насъ царитъ полная тишина. Гунтлей ругается и утверждаетъ, что будить насъ такъ рано было совершенно напрасно. Іецъ возражаетъ:

— Намъ нужно уходить отсюда. Вокругъ насъ лежитъ бѣлый иней. Смотритель можетъ напасть на наши слѣды, и такъ какъ онъ ѣздитъ верхомъ, то онъ можетъ легко насъ нагнать.

— Ну, а что же дальше? — спросилъ Гунтлей. — Мы его пристрѣлимъ.

— Но онъ можетъ насъ раньше застрѣлить, — возразилъ Іецъ.

Тогда мы опять побрели на сѣверъ. Съ правой стороны неба стало проясняться, сонъ подкрѣпилъ насъ, такъ что мы стали бодрѣе; даже Іецъ, не спавшій совсѣмъ, казался крѣпче, онъ шелъ прямо и спотыкался рѣже, идя по неровному лугу.

— Теперь они проснулись, — сказалъ Іецъ. Онъ узналъ это по небу. Нѣсколько минутъ спустя онъ сказалъ:- Теперь они завтракаютъ. А теперь спрашиваютъ о насъ.

Мы пошли невольно всѣ трое быстрѣе.

— Теперь смотритель вышелъ и ищетъ насъ, — проговорилъ Іецъ.

Я слышалъ, какъ билось мое сердце.

— Придержи языкъ, — воскликнулъ Гунтлей. — Не можешь ли ты поменьше тараторить и, лучше всего, совсѣмъ замолчать?

— Ему придется мчаться во-всю, если онъ захочетъ теперь насъ догнать, — сказалъ я, желаю поддержать свое мужество.

— Да, ты правъ, — сказалъ Гунтлей. — Ему ни за что насъ не догнать.

Увѣренность Гунтлея была очень велика; вскорѣ мы услыхали, какъ онъ началъ уплетать украденную провизію. Становилось все свѣтлѣе и свѣтлѣе, и наконецъ взошло солнце. Іецъ остановился и оглядѣлся кругомъ; ничего не было видно, ни всадника, ни живого существа. Никакого жилища, ни единаго дерева не было на этомъ безконечно громадномъ пространствѣ. Іецъ сказалъ:

— Теперь мы пойдемъ по направленію къ востоку. Солнце вскорѣ окончательно высушитъ наши слѣды, но если мы будемъ держаться того же направленія, смотритель можетъ насъ еще нагнать.

— Ты правъ, — сказалъ Гунтлей опять. — Пустъ онъ ѣдетъ на сѣверъ, онъ насъ тамъ не найдетъ.

Мы прошли еще добрыхъ полтора часа и едва держались на ногахъ отъ усталости. По мѣрѣ того, какъ всходило солнце, оно пригрѣвало все сильнѣй и, наконецъ, совершенно высушило траву. Было, вѣроятно, часовъ семь — восемь утра, и мы легли отдохнуть.