Случилось так, что в усадьбе заболела одна из лошадей, а именно верховая кобыла Марны, она напаслась свежей травы, отчего у нее сделались колики и ее раздуло как барабан. Марны дома не было, ну да, ведь Марна уехала, зато остальные обитатели усадьбы, консул с фру Юлией, старая хозяйка, горничные, кухонная прислуга и те из детей, которые уже умели ходить, — все они собрались вокруг кобылы. Стеффен не мог ничего поделать, он «поводил» кобылу, «промял» у нее бока, теперь она не желала двигаться, стояла как вкопанная, растопыря ноги, с потухшими глазами, и лишь иногда норовила лягнуть себя в брюхо.

Цыган Александер заприметил, видно, из своей коптильни, что на лугу толпится народ, и пошел посмотреть, что же там происходит. Его появление никого не обрадовало, он задал Стеффену два-три вопроса, тот неохотно что-то промямлил.

— Вот что, держи ее за узду, да покрепче! — скомандовал Александер Стеффену.

Впившись своими черными глазищами в больную животину, он принялся ее оглаживать, кое-где надавил и, пересчитывая пальцами ребра, стал двигаться к середине брюха, потом повторил процедуру с другой стороны, наметил точку…

Был ли у него заранее припрятан в правом рукаве нож? Не успели они оглянуться, как он всадил его кобыле в бок по самую рукоятку. «Ох нет!..» — раздался придушенный возглас, это не выдержала старая хозяйка. Остальные просто потеряли дар речи.

Не вытаскивая ножа, Александер прижал лезвие к краю раны, чтобы образовалось отверстие. Крови оттуда вытекло самую малость, зато равномерно выходил воздух.

Все это время кобыла стояла смирно, даже под ножом. Спустя несколько минут бока у нее потихоньку начали опадать. Тогда Александер прижал лезвие ножа к другому краю раны и, подержав недолго, вытащил и обтер о траву. Потом обошел кобылу кругом, глянул ей в глаза и кивнул.

— Черт подери! — вырвалось у Стеффена.

Кобыла запросилась на свободу, задергала головой, стала раздувать ноздри.

Александер снова скомандовал Стеффену:

— Поставь ее на несколько часов в стойло, но не давай корму.

— А рана как же? — спрашивает Стеффен.

— Это ерунда. Если хочешь, смажь дегтем.

Фру Юлия все еще не верит своим глазам:

— Значит, она здорова?

— Да, — ответил Александер.

Кобылу принялись похлопывать и поглаживать. Когда она зашагала, живот и бока у нее были поджарые, как и прежде, а в глазах появился блеск. Дети пошли ее провожать в конюшню.

— Спасибо тебе, Александер! — произнес консул.

— Правда, это было замечательно? — восхитилась фру Юлия. — Александер много чего умеет!

— Даже слишком много, — неожиданно сказала с сердцем старая хозяйка. — Он умеет взбираться по отвесной стене.

— Что-что?

— Взбираться по отвесной стене. На второй этаж.

— Да? Как странно.

— А ну как это увидят мальчики, и возьмут с него пример, и шлепнутся?

— Верно, Александер, так не годится, — сказала фру Юлия.

— Не-а, — ответил он и побрел прочь.

Старая хозяйка попыталась свести с ним счеты во всеуслышание. Блонда со Стиной так и навострили уши. Да, на сей раз старая хозяйка выбрала подходящий момент и нанесла удар, отстаивая свое спокойствие. Почувствовав облегчение, довольная собой, она шутливо заговорила:

— Ну, и чего мы здесь дожидаемся? Пациентка ушла, доктор тоже ушел! — И, обратясь к фру Юлии: — Юлия, ты должна написать об этом Марне.

— А надо ли писать об этом Марне? — спросил Гордон Тидеманн. — Кстати, куда это она так поспешно уехала?

— Наверное, в Хельгеланн? — отозвалась старая хозяйка.

— Я напишу ей, — сказала фру Юлия. — Она уехала в Будё!

Услыхав про чудесное исцеление кобылы Александером, Август дал ему понять: он слишком религиозен, чтобы заниматься подобного рода делами, и поэтому рад, что обошлись без него. К тому же он давно не практиковался, с тех пор как он лечил лошадей от колик, прошло сколько уж времени, последний раз это было на Суматре в 1903 году. А так-то он прокалывал брюхо лошадям и на севере, и на юге.

Вполне возможно, что старый подручный подхалтуривал и по ветеринарной части, отчего ж не поверить. Зато Александер, тот выучился коновалить у своего древнего бродячего племени и довел свое умение до совершенства и чудодейства, он знает это не понаслышке и перенял не от кого попало.

— Да, — согласился Август. — Но тот, кто научил меня этому проколу, был у себя в стране важной персоной и чистых кровей. Он правил каретой генерал-президента, который ездил на четверне, а вообще под его присмотром было пятьдесят лошадей. Он только и знал, что делал им проколы от колик.

Александер не поленился и устроил отчаянному хвастуну небольшой экзамен: ну и где бы тот сделал прокол? На сколько бы он отступил спереди и на сколько сзади? А как высоко и как низко расположена сама точка?

Август сдался: он не помнит, так давно это было. Но, будучи живым и любознательным по натуре, он стал упрашивать Александера, пусть лучше тот сам скажет, где она расположена.

Александер громко расхохотался:

— Чтоб ты калечил лошадей? Думаешь небось, кольнул в точку, и все, а ты имеешь понятие о лошадиной утробе, ведь нужно уколоть так, чтобы вышли ветры. А знаешь, на какую глубину всадить нож? Молчал бы уж, лысая образина!

Однако Августу, видно, очень уж хотелось перенять дивное цыганово умение, он сказал:

— Я б тебе заплатил.

— Ты? А у тебя есть чем платить? — спросил Александер.

— Мне должны прислать деньги.

— Брось заливать!..

И все-таки Август отвоевал утраченные позиции, с подачи самого хозяина.

Гордон Тидеманн был образованным господином и консулом, он учился по заграницам, знал бухгалтерию и иностранные языки, однако иной раз вынужден был советоваться со своей сметливой и расторопной матерью. И вот он приходит к ней с телеграммой: «Сельдь у Вэрё, на несколько запоров». Стало быть, надо срочно снаряжать шхуну…

Старая хозяйка удивилась:

— Сельдь? В это время года?

— Так тут написано.

— Да, но… кто этот Эллингсен?

— Мой агент, — ответил Гордон Тидеманн. — У меня есть свои агенты.

Мать:

— Знаешь что, поговори об этом с Подручным.

Гордон Тидеманн пошел к Августу. Однако реакция матери побудила его к осторожности, он сказал:

— Надо ли придавать этой телеграмме такое уж большое значение?

Август надел пенсне и прочел.

— Ничего не понимаю, — сказал он.

— Н-да.

— Какая сейчас сельдь? — сказал Август. — Да еще у Вэрё?

Гордон Тидеманн забрал у него телеграмму и сунул в карман.

— Что-то тут не так, — размышлял вслух Август. — Если бы там стояло… Прошу прощения, дайте, я взгляну еще раз! — Август перечел телеграмму, кивнул и сказал, как всегда, уверенно: — Сельдь, о которой тут говорится, на самом деле — сайда, это описка.

— Разве такое возможно?

— Пусть консул не сомневается. Речь идет о сайде. И сезон подходящий, и что возле Вэрё. Только сайда вам, наверное, ни к чему?

— Наверное.

— И я такого же мнения. А кроме того, сайда — ну да, ее можно вялить, у нее вкусная печень, но по большому счету это никакая не рыба. Нет. Да что это я такое болтаю грешным своим языком! Сайда тоже Божий дар, посланная нам Божьей милостью для подкрепления…

— Ну хорошо. Спасибо, Подручный, я знал, к кому обратиться за исчерпывающими сведениями.

Денег все не было. Вестей из Поллена тоже, ведь Август так туда и не написал.

Неужели же невозможно получить эти деньги? Однажды он остановил Осе и попросил у нее совета, только никакого совета Осе ему не дала.

А двусмысленный фокус, когда она заголила подол и на него уставилась, она проделала, чтобы удостовериться, ибо каким-то таинственным образом ей стало известно о его чувствах к девушке из Южного селения. Он был прямо-таки сражен — и признался на месте.

Высокая, черноволосая, облаченная в широкополую кофту, Осе бродила от дома к дому, все слышала и видела людей насквозь; в том, что она многое знает и режет всем подряд правду-матку, не было ничего удивительного. Но разве он и сам не знал правду? Может, да, а может, и нет. Изолгавшись до неправдоподобия, он вполне мог обманывать и самого себя. Его лживость принимала такие формы, что он походил на вымышленный, фантастический персонаж. Бывало, оставшись наедине, он поворачивался к стене и шептался с самим собой.