В петлице у аптекаря красовалась гвоздика, срезанная несколько дней назад, и, хотя он ставил ее на ночь в стакан с водою, она уже начала увядать.

Хольм:

— Я все стою, разговариваю с самим собой и не знаю, что мне сделать, чтобы вас заинтересовать.

— А вы помолчите, — сказала фрекен Марна.

— Неужели вы так жестоки? Вы лишаете меня всяких надежд.

— Я вам их и не подавала.

— Так я и думал. Я пожертвовал своим комнатным цветком и сделал себе сзади пробор, а вы и не заметили.

Марна явно не желала его больше выслушивать, и рабочие заухмылялись:

— Нет, ребята, ничего ему не обломится, и поделом! Слишком она хороша для него, для старого петуха!

— Куда вы подевали Адольфа? — спрашивает их Марна.

Никто не отвечает.

Марна неторопливо идет дальше, она отыщет Адольфа выше на линии. Аптекарь — за ней. Первым нарушает молчание Франсис:

— Почему же это аптекарь — и старый петух? Он будет получше Адольфа.

— Кто — аптекарь?! — восклицают остальные. — Прекрасный человек! Ежели надо, безо всяких отпустит тебе бутылку. Вон Боллеман получил целых две, когда выжал слезу и сказал, что идет на похороны. Правда, Боллеман?

— Я мог бы получить и четыре, — похвастался Боллеман. — Во какой это человек!

— Куда это вы подевали Адольфа? — передразнивает, гримасничая, его напарник. — Где Адольф, а ну-ка подайте мне Адольфа, ха-ха-ха!

— Да, аптекарь совсем из другого теста! — говорят они. — Сильный, широкоплечий, и гребец хоть куда. А потом, он из себя что-то да представляет. Не чета Адольфу…

В следующий раз Марна появилась верхом, в сопровождении пешего аптекаря. Ну как же, когда брат ее, Гордон Тидеманн, обзавелся автомобилем, лошадь перешла к ней и из тягловой сделалась ездовой. Марна тяжело сидела в седле, но правила великолепно, застоявшаяся, резвая, лошадь то и дело вставала на дыбы и мотала головой. Аптекарь опять принялся ухаживать за Марной и говорить ей восхитительные комплименты, на которые был мастак. Но она и не подумала ему отвечать, а, напротив, подъехала к бригаде Адольфа, чтоб погарцевать перед ним, и даже перепрыгнула через тачку, стоявшую поперек дороги.

— Одно удовольствие смотреть, как вы объезжаете своего арабского скакуна, — произнес аптекарь.

— Вы заметили, какой у Адольфа нежный взор? — мечтательно отозвалась Марна.

— У меня тоже нежный взор, — возразил аптекарь Хольм. — Когда я гляжу на вас, — добавил он.

— Ну не знаю, — ответила она. — Я ваших глаз что-то не разглядела. Вы же их отводите.

Аптекарь, с потупленной головой:

— Это от смирения, я склоняю голову, я осмеливаюсь обращаться лишь к вашим стременам.

Они повернули назад; когда дорога пошла под уклон, она тут же от него ускакала. С тех пор они с аптекарем вместе на линии не показывались.

Однако аптекарь был не из тех, кто теряется, этого про него не скажешь, несколько дней спустя он важно шествовал по горной дороге с матерью Марны — ну да, со старой хозяйкой. В прекрасном расположении духа, нарядно одетый, новая шляпа сдвинута набекрень, из нагрудного кармана выглядывает кончик белоснежного шелкового платка. Почему он взял и пригласил на прогулку старую хозяйку, сказать трудно, то ли чтобы через мать повлиять на дочь, то ли просто валял дурака. Как бы то ни было, аптекарь Хольм не растерялся. Эти двое, похоже, подходили друг дружке, аптекарь напропалую развлекал свою спутницу, а она молодо смеялась любой его выдумке. Они оживленно между собой беседовали.

Зато на линии все окончательно пошло наперекосяк. Марна показывалась все чаще и чаще, и, поскольку аптекарь был бесповоротно ею отвергнут, Адольф остался вне конкуренции. Это привело к тому, что рабочие вконец на него ополчились, и Адольфу пришлось идти в кузницу и просить Августа снять с него надзирательские обязанности. Но тогда, возразил Август, он лишится прибавки к жалованью. «Ну и ладно!»

Август стал прикидывать: на те дни, что еще потребуются для ковки ограды, надсмотр можно было бы поручить Боллеману, но Боллеман сильно закладывает. А кроме того, если освободить Адольфа, это все равно ему не поможет. Марна не перестанет к нему ходить, и кончится тем, что его прихлопнут. А что, не исключено.

Надо найти способ удалить с линии Марну. Это по ее милости началась вся эта свистопляска, рабочие стали — чистый порох, где уж им думать о Боге!

Август пришел в консульскую контору, положил шапку на пол около двери и поклонился.

Консул слез со своего высокого табурета и приветливо сказал:

— Хорошо, что ты пришел, Подручный, мне хотелось бы знать, когда вы думаете закончить дорогу.

— Вот и я вас хочу о том же спросить.

— Хм.

— Потому что это зависит не от меня. А от того, смогут ли ребята спокойно работать.

— А в чем дело? Им кто-нибудь мешает?

Август обрисовал положение на линии, рабочие как с ума посходили, им невтерпеж видеть перед собой молодую, пригожую барышню, они и думать забыли про Господа Бога.

Консул неуверенно взглянул на старика подручного: он не ослышался? Действительно ли тот упомянул Господа Бога?

Август продолжал:

— Сейчас ведь лето, теплынь, ну и горный воздух, и еда — успевай только пережевывать… так они, прошу прошения, ровно с цепи посрывались, шастают по ночам и никому не дают проходу, даже Осе, как я слыхал.

— Тьфу ты! — сказал консул.

— Да. И поэтому я хотел бы предупредить вас насчет одной из ваших дам: не стоит ей появляться на линии.

— Ты про Марну? Придется ей это оставить.

— Это небезопасно. К тому же, когда она там, ребята ничего не делают, побросают всё и глазеют на нее, до того она их будоражит, они, прошу прощения, поголовно в нее влюблены и неровно к ней дышат, а Адольф, тот с ней пускается в разговоры…

— Хорошо-хорошо, — сказал встревоженный консул. — Марна больше туда не пойдет, начиная с сегодняшнего дня — все, кончено! И как тогда с дорогой, когда она будет готова?

Август подумал и сказал:

— Если на линии будет спокойно, мы управимся за три недели. Если будет спокойно. Впрочем, все в руках Божиих.

— Не то чтобы я вас торопил, — сказал консул, — но я жду друга из Англии, он приедет к началу охотничьего сезона. И тогда дорога мне понадобится. Но, как я понимаю, времени еще предостаточно. Ты этим летом видел в горах какую-нибудь дичь?

— Всякую. Я бы даже сказал, отменную. Один куропаточий выводок за другим. И зайцев хватает.

— А сам ты, случаем, не охотник?

— Был, в молодости. Пожалуй что и охотник. Как-то зимой я добыл столько первоклассной пушнины, что загрузил ею целый карбас и отвез в Стокмаркнес на ярмарку.

— А что за меха?

— Выдра, лисица, а еще попадался горностай и тюлень. Да, были времена! А уж в Андах и на Яве, да и где только я не…

Консул не дал ему закончить:

— Англичанин, которого я жду к осени, — знатный господин, аристократ, владелец большого имения. Он был моим однокашником, я гостил у него, а сейчас хочу хоть как-то отплатить за гостеприимство. Если ты придумаешь, чем бы его еще развлечь, будет замечательно.

— Все в руках Божиих, — сказал Август.

И опять консул несколько растерялся и вынужден был поддакнуть.

— Надо еще дожить, — пояснил Август. — Вот я о чем.

Консул снова поддакнул.

Нет, старик Подручный сам на себя не похож, что-то с ним произошло. Консул справился, как у него со здоровьем. — Все в порядке. — Какие-нибудь неприятности? — Ничего подобного! Наоборот, в одном месте его ожидали большие деньги, только их не удалось получить, но Господь помог ему пережить эту потерю, и потому на сердце у него играет музыка, а душа ликует…

Возвратившись домой, консул тотчас же прошел к жене и сказал:

— Во-первых, Подручный ударился в религию. Так я понимаю.

Фру Юлия:

— Подручный? Ну что же. Между прочим, я видела, как он крестится.

— Да, но сейчас все обстоит куда хуже. Так что прошу тебя, не чертыхайся в его присутствии и воздержись от легкомысленных замечаний.