Я поспешил к профессору Курода, чтобы сообщить ему новость.

— Вы ведь слышали о Генри Хантере?

— Ну как же. У меня даже есть где-то его первая книга стихов. Она теперь, кажется, стала редкостью. Издание Блекуэлла, а сам он в то время был еще студентом Оксфорда.

— Прекрасно. Не забудьте захватить эту книгу с собой, когда с ним встретитесь, и попросите автограф.

— При первой же встрече?

— Да. Такие вещи льстят его самолюбию.

— А вы в самом деле уверены... — Он замолчал.

— В чем?

— Ну, вы в самом деле уверены... Понимаете, я не могу избавиться от чувства, что мистер Хантер так любезен просто из... из дружбы к вам.

— Ничего подобного. Генри совсем не таков. Если он чего-нибудь не может или не хочет сделать, то говорит об этом прямо.

— Я не хочу беспокоить столь выдающегося человека из-за таких пустяков.

— Генри любит помогать людям. Он что-нибудь сделает для вас, я уверен. Ведь он пользуется очень большим влиянием.

— Но я боюсь показаться ему совсем не таким интересным человеком, как вы меня изобразили. Он будет разочарован.

— Пустое!

Его малодушие начало приводить меня в отчаяние.

— Как многие обаятельные люди, Генри легко поддается обаянию других.

— Но у меня нет никакого обаяния, ровным счетом никакого, мистер Кинг.

— Нет, есть. Вы ему понравитесь. Вот увидите.

Я договорился, что Курода встретится со мной и с Генри на лекции, а потом мы пообедаем все вместе в японском ресторане, гда Курода угощал меня несколько месяцев назад. Но когда лекция началась, я не нашел профессора в переполненном зале.

Генри читает лекции экспромтом. Если он в ударе, это удается ему блестяще; если же нет, он начинает перескакивать с одного на другое, повторяться и порой несколько фраз подряд произносит, закрыв глаза. Но в тот день он не закрыл глаза ни разу. Едва он кончил, его с шумом и смехом окружила толпа студентов, многие просили автограф. Ко мне подошел мой секретарь, японец.

— Только что звонил профессор Курода.

— Профессор Курода? Почему же вы меня не позвали?

— Это было во время лекции. К сожалению, он заболел.

— Заболел? Что с ним такое?

Я видел его не далее как утром.

— Желудочное расстройство. Он выразил сожаление, что не мог присутствовать на лекции.

— Но теперь-то он приедет?

— Он сказал, что не уверен в этом. Просил передать вам и мистеру Хантеру, чтобы вы обедали без него. Если ему станет лучше, он приедет в ресторан.

К сожалению, дома у профессора не было телефона.

— Он в самом деле болен?

— Так он сказал, мистер Кинг.

— А голос у него был какой? Нездоровый?

— Вы спрашиваете, какой у него был голос, мистер Кинг?

— Нет, это не имеет значения. Благодарю вас.

Генри читал студентам свои стихи. Кончив, он отдал книгу владельцу и повернулся ко мне.

— Ну что? Двинем?

— Курода не явился.

— Этот профессор?

— Он позвонил и просил передать, что заболел. Что-то с желудком. Но я этому не верю, у него желудок, как у страуса.

— И как страус, он норовит спрятать голову в песок перед встречей со мной. Вы не могли бы ему позвонить?

— У него нет телефона.

— Что ж, в крайнем случае я мог бы встретиться с ним завтра.

— До половины девятого?

— Да, непременно до половины девятого. В такую рань — это просто ужас.

— Если мне не удалось свести его с вами теперь, едва ли вероятно, что это удастся в такое время.

— Как бы там ни было, я умираю с голоду. Мы идем? До свидания друзья. Увидимся как-нибудь еще... Чудесные ребята. Право, чудесные. Сегодня мне надо будет лечь поранше. Так что не вздумайте меня искушать. Но мне рассказывали, что в Токио, где-то недалеко от вокзала, есть небольшой бар — я уверен, вы его знаете...

***

Домой я вернулся около полуночи, а Генри остался пьянствовать в баре с каким-то случайным собутыльником, которого он, по крайней мере в ту минуту, без сомнения предпочитал мне. Я был встревожен, огорчен, и, несмотря на поздний час, меня тянуло зайти к профессору Курода домой и узнать, что с ним. Незачем и говорить, что он не пришел в ресторан. Я чувствовал, что не усну, и долго полировал шкатулку сандалового дерева, которую купил накануне, а потом, томясь от бессонницы, решил прогуляться с собаками, причем неизбежно должен был пройти вдоль канала, на берегу которого жил Курода.

К моему разочарованию, свет в его окнах не горел: должно быть, профессор спал, А поскольку он редко ложился раньше двух или трех часов ночи, я решил, что болезнь его не притворство. Мне стало совестно, что я сердился, упрекал его в том, что он меня подвел, а он все это время страдал и мучился! Не нажать ли кнопку звонка? Если бы он жил не один, я непременно так бы и сделал.

Я пошел дальше, поднимаясь на взгорье, и ночь, непохожая на летние японские ночи, обычно насыщенные сыростью, была так хороша, что я незаметно забыл свою досаду и разочарование. Я спустил собак с поводка, хотя это запрещено японскими законами, и шел не спеша, потому что теперь они не тянули меня за собой. Возвращаясь назад вдоль канала, я услышал стук гета, японских деревянных башмаков, — невидимые, они постукивали впереди меня в ночной тишине: на мой взгляд, это один из самых красивых и вместе с тем пугающих звуков на свете. Вдруг все три собаки ринулись вперед, не обращая внимания на мои окрики. Подойдя ближе, я увидел, что они прыгают вокруг человечка в летнем кимоно, который отбивается полотенцем и эмалированным тазом — очевидно, он шел в японскую баню или возвращался оттуда.

— Бен! Арабелла! Назад! Ко мне! Малыш!

Собаки тотчас повернули головы, они даже виляли хвостами, но не шли ко мне. Я вгляделся в темноту.

— Профессор Курода!

— А, мистер Кинг... Это вы. Я боялся, что меня, как Актеона[20], растерзают эти звери...

— Значит, все в порядке?

— О да, конечно. Мне кажется, они и не собирались меня трогать. Ведь они меня знают.

— Я спрашиваю про ваш желудок.

— Ах, вы об этом.— Он смутился. — Да, благодарю вас. Это недомогание быстро прошло. Боюсь, что я слишком много съел за завтраком. Благодарю вас. Теперь мне гораздо лучше. Можно сказать, я совершенно здоров... Насколько может быть здоров человек в моем возрасте. Мне очень жаль, что я был лишен возможности...

— Да, вы поступили нехорошо. Ведь я так старался все устроить. И если вы не повидаетесь с мистером Хантером завтра рано утром, до половины девятого...

— До половины девятого?

— В девять ему надо быть в аэропорту.

— Ах, я не смею беспокоить его в столь ранний час. Это невозможно. Право, я глубоко сожалею...

— Да поймите же, другого случая не будет! Он сделал бы что-нибудь для вас, я уверен. Может быть, он и теперь еще что-нибудь сделает, хоть и не познакомился с вами, но это менее вероятно. Гораздо менее.

— Да, я понимаю. Разумеется.— Он вытер полотенцем лоб и шею. — Я кругом виноват. — Он теперь смотрел на луну, как cмотрел в тот вечер, когда впервые пришел ко мне домой, и мне показалось, что это было давным-давно.— В такую ночь... — начал он.

— Хотите вы поехать в Англию? — воскликнул я в отчаянии. — Хотите или нет?

— Гм,— сказал он, беря меня под руку. — Позвольте, я вас провожу.

— Я не верю, что вы хотите поехать! Ну? — Это была провокация, я знал, что поступаю жестоко, впервые в жизни, и понимал, что он при этом чувствует, но мне уже было все равно.— Хотите?

— Хотел, — сказал он. — Очень хотел.

— Но почему же в прошедшем времени?

— В прошедшем?

— У вас появились сомнения?

Мы помолчали. Потом он слегка сжал мне руку.

— Да,— сказал он наконец.— Да. У меня появились сомнения. Я очень боюсь, что... что не оправдаю ожиданий там, в Англии.

— И это все?

— Все?

— Или же... — Я вдруг догадался.— Или же вы боитесь, что Англия не оправдает ваших ожиданий?