«Клочок Земли Чужой»[1]

Человек моей профессии, не писатель, а сотрудник Британского совета[2], чтобы добиться успеха, должен приобрести поверхностное представление решительно обо всем на свете. Приходится читать лекцию то о Мэттью Смите и Айвоне Хитченсе[3], совершенно не разбираясь в живописи, то о Бриттене, Типпете и Уолтоне[4], отнюдь не обладая музыкальным слухом. Человек, окончивший без особого блеска географический факультет, нимало не смутится, если его представят слушателям как крупнейшего знатока английской конституции, а тот, кто сам ни разу в жизни не держал в руках подотчетных денег, знает, у кого из начальников положено требовать возмещения расходов на скрепки, автобусные билеты или туалетную бумагу. Поэтому, когда я услышал, на какую тему мне предстоит прочитать лекцию перед участниками ежегодной конференции Японской ассоциации преподавателей английского языка, мне без особого труда удалось скрыть свое замешательство.

— Мистер Кинг, вы оказали нам большую честь, изъявив согласие прочитать для нас лекцию.

Профессор Ватанаба, секретарь ассоциации, сидел передо мной в моем кабинете.

— Помилуйте, это вы оказали мне честь своим приглашением.

— В прошлом году мы тоже приглашали иностранного лектора, профессора Эдмунда Бландена.

— Тем большая честь выпадает теперь на мою долю.

— Вы ведь еще и писатель.— Затаенная вопросительная нотка в голосе профессора Ватанаба прозвучала явственней.

Я кивнул.

— И окончили Оксфордский университет?

— Совершенно верно.

— Разумеется, вам присвоили степень магистра,— продолжал он с неловким смешком.

— Тут нет различия между Оксфордом и Кембриджем.

— Простите, как вы сказали?

— Магистр или бакалавр — это все равно.

— Я не совсем понимаю...

— Да, я магистр.

Он открыл портфель, зажатый у него между коленями, и извлек оттуда лист бумаги. Бережно положив бумагу на стол, он достал из внутреннего кармана очки, поочередно поглядел на свет через оба стекла, убедился, что они совершенно чистые, и лишь после этого водрузил очки на нос.

— Я советовался с членами нашей ассоциации относительно того, какую избрать тему. Видите ли, у нас...— тут он снова издал смущенный смешок,— у нас очень демократическая организация. И мы хотели бы... — Он взял бумагу и поднес ее к глазам.— Вот... мы хотели бы... вернее, они хотели бы предложить вам тему: «Заря английской литературы».

— Заря? Вы подразумеваете Чосера, Лэнгдейла и все прочее?

— Желательней было бы взять несколько более раннюю эпоху... разумеется, если вы не возражаете, мистер Кинг.

— Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь?

Он с долгим сипловатым присвистом набрал в грудь воздуху.

— Право, мы предпочли бы... если только это возможно, не согласитесь ли вы осветить еще более ранний период?

— Древнеанглийский?

Профессор Ватанаба энергично кивнул, сияя от удовольствия.

— Именно таково желание членов нашей ассоциации. За редкими исключениями, мы почти ничего не знаем о дравнеанглийской литературе.

Я был рад это слышать — ведь и сам я знал не больше.

— Я предложил бы несколько иную тему. Скажем, такую: «Проблема романа».

— Боюсь, что многие из нас уже слышали лекцию на эту... эту в высшей степени интересную тему.

— Что ж, этого следовало ожидать.— Я подумал и предложил: — В таком случае вот другая тема: «Сомерсет Моэм, жизненный путь и творчество».

— Разумеется, лекции о жизненном пути и творчестве писателей весьма популярны. Но профессор Хигаши уже ведет у нас семинар по Моэму.

— Ну что ж...

— Вот тема лекции. Тут у меня записано. Пожалуйста, простите за скверный почерк.

«Заря английской литературы» — зти слова были выведены великолепным каллиграфическим почерком, какому так искусно обучали гувернантки во времена королевы Виктории.

— Превосходно, — сказал я со вздохом. — Пускай будет «Заря английской литературы».

При этом я напомнил себе, что всего неделю назад читал лекцию о лорде Баден-Поуэлле[5] перед шестьюстами сотрудницами экскурсионных бюро.

— И еще один вопрос... относительо вознаграждения... — Профессор Ватанаба остановился в дверях кабинета и в замешательстве стал теребить ремешки на своем портфеле. — Видите ли, наша ассоциация... Мы просим у вас снисхождения и любезности...

— На этот счет не беспокойтесь. Читать лекции входит в мои обязанности. И я не имею права брать деньги.

— Но мы хотели бы как-то выразить вам свою...

— Нет-нет, оставим это.

— Свою благодарность и свои... свои...

— Нет-нет, очень вас прошу. Это запрещено. Я никак не могу. Пожалуйста, забудьте об этом.

— Я вам глубоко признателен, мистер Кинг.

— Не за что. Просто в организации, где я работаю, очень строго смотрят на подобные вещи.

— Вы шутите. Наверное, это шутка в оксфордском духе. Мы ценим ваше бескорыстие.

— Пустое, пустое.

— В таком случае... в таком случае спасибо за то, что вы оказываете нам такое снисхождение и любезность, мистер Кинг.— Он вздохнул.— Итак, во вторник мы будем слушать вас и ловить каждое ваше слово.

***

— А теперь,— сказал профессор Ватанаба,— если у кого-нибудь из членов ассоциации есть вопросы к доктору Кингу,— в Японии я привык к тому, что приличия ради меня величали «доктором» или «профессором»,— он с удовольствием вам ответит. У кого есть вопросы, господа?

Воцарилась тишина, и казалось, ей не будет конца; безмолвные лица, ряд за рядом, были обращены ко мне, как подсолнухи к солнцу.

— В таком случае... — Сказал, помолчав, профессор Ватанаба с печальной покорностью и вдруг, оживившись, прервал себя: — Да, да — Он указал на человека, который встал с места в глубине зала.— У вас есть вопрос? А, это профессор Курода. Мистер Кинг, это профессор Курода. Он хочет задать вам вопрос.

Я вгляделся вдаль. Лицо казалось смутным пятном; и тем удивительней было слышать ясный, звучный голос, который произносил слова внятно и отчетливо, словно роняя разноцветные мраморные шарики, которые катились прямо ко мне.

— Профессор Кинг, в своей лекции вы упомянули об "Утешении философией" Боэция в переводе короля Альфреда. К какому времени, на ваш взгляд, следует отнести рукопись, хранящуюся в Коттонианской библиотоке?

— В Коттонианской библиотоке?

— Фонд «А», номер шесть.

— Фонд «А», номер шесть. М-м... Право, не знаю. Как известно, мнения учёных в этом вопросе чрезвычайно противоречивы.

— Не находите ли вы оснований отнести ее к первой половине десятого века?

— М-м. Да. Скорое всего. Я почти уверен...

— А не могли бы вы датировать рукопись более точно, профессор Кинг?

— Нет. Боюсь, что нет. А каково ваше мнение?

В ответ я услышал: «Благодарю вас, профессор Кинг». И с этими словами он исчез. Я по опыту знаю, что вопрос лектора часто кладет конец вопросам слушателей.

— У кого еще есть вопросы, господа? — Профессор Ватанаба снова обшарил глазами зал.— Ну, в таком случае...

Аплодисменты прозвучали так, словно кто-то встряхнул жестянку с мелкими камешками.

— Ваша лекция была довольно интересна, мистер Кинг,— сказал профессор Ватанаба, когда мы вернулись в небольшую комнату, где был сервирован чай. Я поспешил напомнить себе, что японцы, говоря по-английски, часто употребляют слово «довольно» вместо «очень».

— Вы открыли нам новый континент,— сказал скрипучим голосом дряхлый отставной профессор и надкусил пирожок.

А еще какой-то человек, который был за столом четвертым, объявил:

— У нас остается сорок минут до начала следующей лекции.