Всего, по ведомости военного министерства Франции, с 12 по 19 июня перешли русскую границу 448 083 завоевателя[102]. С такой тьмой врагов Русь не сталкивалась и во времена монголотатарского нашествия. Да и вообще никогда ни один завоеватель — даже Ксеркс и Аттила — не водил за собой таких полчищ. Правда, французов в армии Наполеона 1812 г. было меньше половины. Большинство же составляли сателлиты, которые (кроме итальянцев и поляков) воевали нехотя, часто дезертировали и подрывали хваленую дисциплину «Великой армии». Слабее обычного был теперь и ее командный состав: Ж. Ланн еще в 1809 г. погиб, А. Массена оставлен дома, Л.Г. Сюше, Ж.Б. Журдан и Н.Ж Сульт сражались в Испании, а Ж.Б. Бернадот перешел в стан врагов. И все же мощь полумиллионной армии вторжения казалась всесокрушающей. Ее вел сам Наполеон. С ним шли 11 маршалов, в том числе Л.Н. Даву, М. Ней, И. Мюрат, Ж.Б. Бессьер, Ф.Ж. Лефевр, вице-король Италии Е. Богарне, «польский Баярд» Ю. Понятовский, «ворчуны» Старой и Молодой гвардии, герои Аустерлица и Фридланда. Все они верили в звезду Наполеона и вдохновлялись его приказом, который гласил: «Солдаты! Вторая польская война началась. Первая кончилась Фридландом и Тильзитом. В Тильзите Россия поклялась хранить военный союз с Францией и бороться против Англии. Теперь она нарушила свои клятвы. Россия увлечена роком — да свершится судьба ее!»

Россия в начале войны смогла противопоставить 448-тысячной армии Наполеона 317 тыс. человек, которые были разделены на три армии и три отдельных корпуса. Численность русских войск указывается в литературе (включая энциклопедии и учебники) с поразительным разночтением. Между тем в архиве хранятся ведомости о численности 1-й и 2-й армий к началу войны 1812 г.[103], а такие же ведомости 3-й армии и резервных корпусов даже опубликованы почти 100 лет назад[104], но до сих пор остаются вне поля зрения наших историков.

Итак, 1-я армия под командованием военного министра, генерала от инфантерии, М.Б. Барклая де Толли дислоцировалась в районе Вильно, прикрывая петербургское направление, и насчитывала 120 210 человек; 2-я армия генерала от инфантерии кн. П.И. Багратиона, возле Белостока, на московском направлении — 49 423 человека; 3-я армия генерала от кавалерии А.П. Тормасова, у Луцка, на киевском направлении, — 44 180 человек. Кроме того, на первой линии отпора французам стоял под Ригой корпус генерал-лейтенанта И.Н. Эссена (38 077 человек), а вторую линию составляли два резервных корпуса: 1-й — генерал-адъютанта Е.И. Меллера-Закомельского (27 473 человека) — у Торопца, 2-й — генерал-лейтенанта Ф.Ф. Эртеля (37 539 человек) — у Мозыря. Фланги обеих линий прикрывали: с севера — корпус генерал-лейтенанта Ф.Ф. Штейнгейля (19 тыс. человек) в Финляндии, с юга — Дунайская армия адмирала П.В. Чичагова (57 526 человек), в Валахии. Войска Штейнгейля и Чичагова в начале войны бездействовали. Поэтому русские численно уступали французам в зоне вторжения почти в полтора раза.

Л.Л. Беннигсен. Гравюра Гейтмана.

Впрочем, главная беда русской армии заключалась тогда не в малочисленности, а в феодальной системе ее комплектования, содержания, обучения и управления. Рекрутчина, 25-летний срок военной службы, непроходимая пропасть между солдатской массой и командным составом, муштра и палочная дисциплина унижали человеческое достоинство русских солдат. Барклай де Толли, став военным министром, попытался было умерить палочный разгул, но Александр I пресек его инициативу. Никто более из русских военачальников против культа муштры и палок не возражал. Даже гуманный, любимый солдатами Багратион в 1812 г. призывал их доказать свой патриотизм «слепым повиновением начальству»[105].

До 1805 г. русских солдат вообще готовили не столько к войне, сколько к парадам. Из суворовского наследия усваивали не передовое («Каждый воин должен понимать свой маневр!»), а устаревшее («Пуля — дура, штык — молодец!»). Опыт войн 1805–1807 гг. заставил Александра I учиться у Наполеона. Царь уже с 1806 г. начал переустройство и даже переодевание своей армии на французский лад (после того как были введены эполеты, злые языки стали говорить: «Теперь Наполеон сидит на плечах у всех русских офицеров»). Главное — перенималась наполеоновская система боевой подготовки. Летом 1810 г. было разослано в русские войска к руководству «Наставление его императорско-королевского величества Наполеона I», которое ориентировало генералов, офицеров и солдат на инициативу, на умение «действовать по обстоятельствам каждому».

Усвоение наполеоновского опыта к 1812 г. сделало русскую армию значительно сильнее. Вел. кн. Николай Михайлович справедливо подчеркивал: «Не будь уроков под Аустерлицем и Фридландом, не было бы ни Бородина, ни Лейпцига». Но главные источники русской военной силы заключались не в заимствовании со стороны (тем более что опыт Наполеона во многом воскрешал безрассудно похороненные заветы Суворова), а в ней самой. Во-первых, она была национальной армией, более однородной и сплоченной, чем разноплеменное воинство Наполеона, а во-вторых, ее отличал несравненно более высокий моральный дух; воины воодушевлялись патриотическим настроением, которое так ярко выразил Г.Р. Державин в строках, обращенных к России:

Русский командный состав, хотя в целом и уступал наполеоновскому, был представлен к 1812 г. не только высокородными и чужеземными бездарностями, вроде И.В. Васильчикова и П.А. Шувалова, И.Н. Эссена и Ф.Ф. Эртеля, но и талантливыми генералами, которые могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая оказавшегося в начале войны не у дел М.И. Кутузова) стояли Барклай и Багратион.

М.Б. Барклай де Толли. С портрета Д. Доу.

Михаил Богданович Барклай де Толли — потомок шотландских дворян, переселившихся к концу XVII в. в Лифляндию, сын бедного армейского поручика — достиг высших генеральских чинов и должности военного министра благодаря своим дарованиям, трудолюбию и доверию, которое с 1807 г. прозорливо возымел к нему Александр I. Дальновидный и осмотрительный стратег, «мужественный и хладнокровный до невероятия» воин, «человек с самым благородным характером», «великий муж во всех отношениях» (так отзывались о нем Денис Давыдов, декабристы А.Н. Муравьев и М.А. Фонвизин), Барклай, однако, слыл в представлении многих современников, а также историков, и «нерешительным», и «ограниченным». Но, несмотря на все метаморфозы его прижизненной и посмертной славы, он еще в XIX в. заслужил признание крупнейших умов России и Запада как «лучший генерал Александра» (К. Маркс и Ф. Энгельс) и вообще «одно из замечательнейших в нашей истории» лиц (А.С. Пушкин).

Военачальником совсем иного склада ума, характера, темперамента, происхождения был кн. Петр Иванович Багратион — отпрыск царской династии Багратионов в Грузии, потомок Давида Строителя, правнук царя Вахтанга VI, любимый ученик и сподвижник Суворова — «генерал по образу и подобию Суворова», как о нем говорили. Посредственный стратег, он тогда не имел себе равных в России, как тактик, мастер атаки и маневра. Стремительный и неустрашимый, с открытой, пылкой и щедрой душой, кумир солдат, воин до мозга костей, Багратион к 1812 г. был самым популярным из русских генералов — не только в самой России, но и за границей. «Краса русских войск», — говорили о нем его офицеры. Г.Р. Державин многозначительно «уточнил» его фамилию: «Бог-рати-он». Наполеон после войн с Россией 1805–1807 гг. заключил, что из русских полководцев «лучше всех Багратион».